Я сглотнул. Но запал Саши начал проходить. Так всегда у него: покричит, побесится, да успокоится. Надо было пережить только первую бурю.
— В общем. Раз уж ты посмел решать за двоих, пусть так и будет. Не говорить же им, что, мол, ошибочка вышла. Но, если что, я с тебя три кожи спущу. Я обещаю тебе. И давай без твоих обычных колких шутеек, они серьезно раздражают.
— Да, командир! Кстати, обещай не напиваться на этот раз! — Мои губы сами растянулись в улыбке.
— Ты прекрасно помнишь, что я знаю меру. — Самар в последний раз бросил на меня злой взгляд и, хмыкнув, отправился в соседнюю комнату искать давно уже купленное на одном из местных рынков хлебное вино.
— И не приставай к Ваське, а то, гляжу, понравился он тебе.
— Да пошел ты! — Донеслись до меня приглушенные ругательства сестры.
Я улыбнулся снова. Все же, люблю я ее. Она и сейчас иногда вспыльчивая и всегда пацанка — детские привычки никуда не делись, хоть и заметно смягчились.
Вернувшись к нашим гостям и сообщив им, что Самар скоро подойдет, я завязал разговор о чем-то совершенно отвлеченном — нужно же было узнать их получше, ведь с того дня нам предстояли долгие годы работы бок о бок друг с другом.
А работа эта обещала быть сложной: мы тогда еще не знали, что из-за этих мехов на нас объявил охоту сам Царь Руссии — Москва.[4] Вот кто же знал, что они оказались для страны стратегическим товаром? Спокойная жизнь снова… закончилась?
Сноски (большинство пояснений взяты из Википедии; надеюсь, это не возбраняется):
[1] — Поселение-пристань Samar впервые было отмечено на карте венецианских купцов в 1367 году. Также, населенный пункт Samar показан и на другой итальянской карте — от 1459 года. К этому времени на этом месте уже существовало русское поселение, но сам город будет основан гораздо позже, в 1586 году.
[2] — Волжская вольница — общее название разбойничьих околоказачьих шаек, обитавших в Жигулевских горах близ Самарской Луки на протяжении многих лет. Хозяева захваченных ими судов или караванов должны были либо заплатить мзду, либо, например, подвергнуться порке горящими розгами.
[3] — Синбир — самое первое название Ульяновска, используемое еще во времена Золотой Орды. От него произошло второе название города — Симбирск. Под этим названием он также упоминался на средневековых картах.
[4] — После того, как грабежи волжских казаков стали значительно мешать торговле и дипломатии в регионе, царь Иван IV Грозный послал на Волгу карательные отряды.
========== III. Плен ==========
POV Сары-Тина (Волгограда).
Воспоминания о детстве в целом, подробнее останавливается только на 1395 году.
Мое детство не предвещало ничего необычного.
Родившись в рабстве, я вряд ли мог рассчитывать на какие-либо изменения будущем. Я должен был прожить пустую жизнь и таким же пустым и никому не нужным умереть.
Сколько себя помню, в детстве мне всегда было обидно. У других детей были нормальные еда, одежда, даже игрушки — а у нас что? Разве мы чем-то хуже? И вообще, почему мы должны были быть в плену у кого-то, жить впроголодь, когда лично мы еще ничего плохого или хорошего не совершили в своей жизни?! Разве не нужно судить, в первую очередь, по поступкам?..
С каждым годом эта мысль росла и крепла внутри, и моя душа с самого раннего возраста была отравлена мыслями о свободе. Она казалась недостижимой мечтой, но я понимал, что только своими силами я многого сделать не смогу — а, может, только зря подставлю под удар родителей и брата. И потому я подчинялся, смиренно выполнял свою ежедневную работу.
Срывы, конечно, бывали, а с началом переходного возраста я и вовсе стал почти неуправляем. Ненадолго отрезвляли лишь побои да поручение мне работы сверх нормы.
Но я верил, непременно верил, что я выберусь из рабства. И родителей заберу, и Васю. И я шел к этой цели. Пусть медленно, ведь я, по человеческим меркам, телом, все же был еще почти ребенком, но шел.
Повзрослел я рано. Скорее, меня заставили: в тех обстоятельствах взрослением назывался переход с мелкой работы, которую выполняли дети, на полную взрослую занятость. Я был готов работать, сколько потребуется. Иногда — даже за двоих.
Но было то, чего моему хозяину от меня добиться было не суждено — страха. Я никогда не буду бояться кого-то, прячущегося за спинами рабов — этому научило меня детство.
Чем старше я становился, тем чаще и дольше я думал о побеге. Я постоянно прорабатывал различные варианты, но во всех них было только одно слабое место — семья. Как бы я ни любил их, они были для меня тем самым камнем, который тянул ко дну. И, если сбежать было можно даже с братом, то всей семьей это было… Реально ли вообще?
Я любил родителей и даже в какой-то степени жалел их, что им достался такой ребенок, как я, ведь первыми за мои выходки всегда получали они. Но вот брата я в обиду не давал никогда — это уяснили все довольно быстро.
Дело в том, что с Васей у нас была какая-то особенная связь, порой мы даже понимали друг друга с полуслова. Сейчас я уже знаю, что это действительно из-за того, что мы близнецы, но тогда мне это все еще казалось странным.
Внешне, кстати, по нам такого не скажешь, ни сейчас, ни тогда — мы действительно очень разные: я всегда был каким-то более взрослым физически и морально, а Вася — меньше и беззащитнее. Иногда я думаю, что из-за меня ему как будто бы чего-то не хватило для полного развития, в такие минуты я чувствую какую-то странную вину перед ним. Поэтому я решил сам для себя, что буду защищать братика, заботиться о нем — ведь не просто же так я выглядел старше и был более сильным и ловким?..
Развязка наступила неожиданно. Я никогда не думал, что все закончится именно так, и не хотел такого исхода, но в тот день… От меня не зависело практически ничего.
Ничего…
Хотя, нет. Было кое-что, что я все-таки успел сделать — спасти брата.
— Бегите! Помните, что я говорил?!
— Бельджамен, нет! У них же оружие!
Я все помню. Решение нужно было принимать быстро, и…
Во мне будто что-то щелкнуло. В какое-то мгновение я внезапно перестал чувствовать и ощущать… Обида, страх, отчаяние — все показалось мне каким-то далеким и неясным, будто я и не испытывал их никогда…
В голове билась лишь одна мысль — бежать. Я понимал, что родители обречены, хоть и не хотел в это верить. От меня зависело, будет их жертва напрасной, или нет. И я пошел на это — схватив Васю за руку, я побежал к единственному возможному выходу. Я не верил, что спастись удастся, но надеялся.
— Брат!
— Быстрее. Я не хочу потерять еще и тебя.
— Что?.. Что ты сказал?..
— Там скоро уже все закончится. Мы не поможем, будет только хуже. Сейчас я должен любой ценой спасти тебя. И, если получится, себя тоже. — Я выдержал небольшую паузу. — Мне тоже больно, поверь.
В тот момент я соврал: сосредоточившись на одной цели, я не чувствовал ничего, что отвлекало бы от нее. Это ощущение повторялось у меня еще много раз позже, но особенно сильным оно было только в тот вечер и, много лет спустя, в той самой битве. Самым удивительным было то, что действия мои в это время почти всегда впоследствии оказывались верными. Или наиболее верными. Но… Переосмысливая их после того, как чувства возвращались, я понимал, что в обычной жизни поступил бы иначе… Или даже совсем не так.
Звук чего-то тяжелого, упавшего на пол. Женский крик. Мать все же закричала… Отец уже мертв — мы поняли это оба.
— А теперь ты. — Тихий страшный голос. Я не понимал слова, но интонация говорила обо всем сама.
— Там еще два мелких было, они удрали куда-то вглубь.
— Не уйдут, город наш. Скоро тут никого в живых не останется. Хозяин будет рад. А пока мы можем немного развлечься.
Я услышал это, когда уже был готов спрыгнуть из окна на землю и убегать.
На несколько секунд я впал в… Ступор? Чувства возвращались?
Действительно ли я мог так просто убегать, когда отец мертв, а мать там?.. Она же просто женщина: слабая, беззащитная, безоружная…
Меня будто… заклинило. В мое безэмоциональное состояние ворвался сильнейший шок.
Тело не слушалось — мозг посылал сбивчивые сигналы.
Меня затрясло.
— Витя… Пошли… — Брат почти плакал.
Это было спасением. Я взял себя в руки, хотя и с трудом и, глубоко вдохнул.
— Да. — Прыжок вниз, а затем снова за руку и снова бег, бег, бег. Дальше, как можно дальше оттуда.
Уже тогда я понял, что я вернусь. Я знал, что я просто не смогу не попрощаться с тем местом, где на тот момент я провел большую часть своей жизни, с местом, где навсегда остались мои родители.
Позже, уже довольно далеко оттуда, мы остановились на ночлег.
Это была практически открытая степь — очевидно, мы пробежали довольно большое расстояние. Вокруг было темно и пусто, и у меня внутри было также. Закрыв глаза, я обнимал Васю, думая о том, как жить дальше, пытаясь хоть как-то успокоить себя.
О том, чтобы заснуть, не могло быть и речи.
В ту ночь чувства вернулись полностью, и мне стоило огромных трудов совладать с ними. В конце концов, по меркам людей, я был лишь тринадцатилетним подростком: хотелось разреветься, но я понимал, что нужно быть сильным. И впредь — еще сильнее. Ради… брата. Отныне я ему и отец, и мать, и предмет для подражания. О том, каково ему, не хотелось думать вообще — это сломало бы меня окончательно.
Оправлялись мы долго.
Пока Вася не видел, я все же плакал, кричал, ругался матом — делал все, чтобы дать выход скопившимся внутри эмоциям. Брат же, в основном, вспоминал разные события из нашего детства. Делал он это обычно перед сном — это его успокаивало, и он засыпал более-менее счастливым.
Среди всего этого кошмара радовало только одно — мы стали свободными. Но у этой свободы была и обратная сторона.
Что делать дальше? Куда идти?
Со временем чувства отпустили, уступив место здравому рассудку.
Вставший уже давно вопрос еды решился быстро — не то что бы я был рад воровать, но это занятие виделось мне неизбежным в первое время. К сожалению, постепенно я стал осознавать, что воровство слишком сильно вошло в нашу с братом жизнь. Я пытался покончить с ним несколько раз и перестроиться на более нормальный заработок, но неизбежно возвращался на ту сторону закона. В итоге я понял, что сопротивление бессмысленно. Мне даже начало казаться, что заниматься этим не так уж плохо. В конце концов, это подходило и под нашу идею о свободе: зачем подчиняться кому-то, когда можно брать сколько хочешь, у кого хочешь и когда хочешь?.. Тем более, если жертвами будут подданные нашего бывшего хозяина, хана Улу Улуса, Сарая.[1]
1502 год.
Дома мы были лишь раз.
Вася очень не хотел идти — я, как тогда, практически тащил его за руку, буквально ощущая его страх всем своим телом. Он не хотел встречаться с прошлым, возможно, он был еще не готов. Я его понимал, но я также знал, что выбора у нас не было — рана в душе все еще периодически болела, и надо было отпустить их.
И похоронить.
Хотя бы номинально.
Стоя у двух более-менее сохранившихся стен нашего дома, я понял, что все действительно наконец-то закончилось. Кажется, Вася тоже чувствовал это — он даже вынул свою руку из моей, будто показывая, что уже не боялся. Но больше всего меня удивило то, что потом он, внезапно развернувшись ко мне, улыбнулся и произнес:
— Спасибо, Вить. Правда, спасибо. Ты был прав, мне теперь намного лучше.
Меня поймали примерно через полгода после тех «похорон».
Я оказался, что называется, не в то время и не в том месте. Конечно, наши действия мешали многим, но я никогда даже и не задумывался о том, что кто-то ненавидел нас настолько, чтобы натравливать на нас самого… Бахчисарая. Его слава как безжалостного воина гремела далеко, и, хоть я и сопротивлялся до последнего, но меня все же взяли.
Попался только я, так как брат занимался более мирным делом — всего лишь просил милостыню. Конечно, он помогал мне иногда, но большую часть дела осуществлял я сам. Он обычно выступал в качестве отвлекающего момента, если противников у меня было слишком много.
Словом, я был рад, что, если пострадаю, или даже умру, то это случится только со мной одним. Но, зная то, чем зарабатывал себе на жизнь Бахчисарай, я был практически уверен, что меня продадут как очередного русского раба куда-нибудь на Восток, и ненавистный цикл для меня начнется снова.
Отличия реальности от моего предположения начались сразу же.
Еще в том бою, после которого я попал к нему в плен, я заметил, что сам Бахчисарай сильно ранен. Несмотря на это, со мной он дрался весьма стойко — сказывались умения и натренированная выносливость, не иначе.
Он даже запрещал слугам помогать ему, желая заполучить меня лично. Видимо, он понял, что я не человек. Интересно, а как? В прочем, этот вопрос занимал меня меньше всего, ведь обычно было не до этого: было достаточно знать, что я отличаюсь от окружающих в лучшую сторону.
Хотя дрался я вполне неплохо для возраста своего тела, а противник мой был ранен, я все же проиграл. Что ж, побеждает действительно сильнейший — это, конечно, правильно, однако, плох тот, кто не желает стать сильнее своего соперника. И, поэтому, даже проигравшего, меня пришлось вырубать и, на всякий случай, даже связывать. Извините уж, врагам так просто не сдаюсь.
Той же ночью, когда мы остановились на ночлег, мне не спалось.
Поднявшись и незаметно покинув свое место, я принялся бесцельно бродить по ночной стоянке и случайно подслушал один весьма любопытный разговор. Я не знал крымско-татарского, поэтому подслушал скорее ради интереса, чем в надежде на какую-нибудь новую информацию.
Но кое-что новенькое, прежде, чем меня застукали и обсыпали ударами, я все же узнать смог.
Хаджи-Тархан[2]. Где я уже слышал такое название?..
Это же… Астрахань?..
Неужели мы едем не в Крым?..
В таком случае… Может быть, мне удастся воспользоваться тамошней суматохой и сбежать?..
Было и еще кое-что, что я смог узнать за время похода. Точнее, додумать сам.
Во время пути я смог осмотреть отряд Бахчисарая: он был слишком хорошо вооружен и, по всей видимости, наилучшим образом подготовлен к ведению боя.
Но меня он победил в одиночку — тогда зачем ему столько людей?
Что он делал здесь, в этой степи, в которой, кроме Сарая, нет никого сколько-то значимого для Орды?..
Или… Не может же быть, что он дрался с ним?
Ну да, он сильно ранен… Неужели встреча со мной была сразу после этого события? Значит, Сарай был весьма силен, а бой был тяжел, но… Даже после него крымчанин не отступил в сражении со мной. Мда… Ему определенно доставляет удовольствие по-особенному расправляться с такими же, как он.
Но при чем тут Астрахань?..
Сам я так далеко на юг не забирался, поэтому за время пути я попытался вспомнить, что я мог слышать о ней.