А Ваня же всё занимался. Несмотря на свои болезни, он уже успел достичь некоторых успехов, и теперь уже мог, по крайней мере, уворачиваться от ударов Курска. Глядя на своего ученика, севрюк был доволен: в его руках и под его присмотром из этого придворного нытика рождался воин. Он был ещё слаб в бою, но он больше не был тем бесполезным придатком, ранее так тяготившим Курска своим присутствием. О полноценном противостоянии всё ещё не могло быть и речи, но Курск надеялся, что он успеет научить Орла всем его основам до прихода Крыма. Что татарин придёт, севрюк не сомневался. Он считал везением уже то, что зима прошла довольно спокойно, но душу его терзало плохое предчувствие, и он с трепетом, запертым глубоко внутри, проживал каждый свой новый день.
После разговора с Курском Орёл долго думал над тем, что ему делать дальше. С одной стороны, уже было глупо отрицать тот факт, что его учитель ему понравился, но, с другой, существовало некое загадочное олицетворение, негласно стоявшее между Орлом и его счастьем. Взвесив все «за» и «против», Ваня принял решение: он решил и дальше стараться не показывать свои чувства и, как и раньше, играть роль друга. «Если у Курска кто-то был, — рассуждал он про себя, — мне не стоит перебивать его память о том олицетворении. Наоборот, я, наверное, должен его поддержать. Он-то сам столько делает для меня — да я, по сути, полностью завишу от него! Вот и от меня будет прямая польза, пусть и пока что не в бою! — Его мысли вновь вернулись к волнующей его теме. — И потом, а что, если то олицетворение живо, и тоже ищет его? А если оно узнает, что Курск тут, и… Придёт к нам? Как я буду выпутываться? Нет уж, лучше быть всего лишь другом!»
Не так представлял Ваня свою первую любовь, не такие сюжеты рассказывала ему в детстве мать, и оттого у него на душе болезненно скреблись кошки.
В те дни, когда воздух прогрелся достаточно для того, чтобы последние остатки снега превратились в ручьи и лужи и расползлись по низинам, Курск впервые повёл Орла с собой на крепостную стену. Сам он ходил туда регулярно — ещё с февраля в крепости установился особый распорядок для наблюдения за окрестностями. Часовыми почти всегда были Курск, Елец и Воронеж — восьмичасовая смена каждого из них позволяла круглосуточно просматривать убегающую далеко за пределы города степь. Видно было также и проходившие вблизи Муравский и Изюмский шляхи, по которым обычно и приходил Крым. Зимой нужды в таком тщательном осмотре не было: на чистейшем снегу любое движение, даже одного-единственного человека, было заметно уже издали. С наступлением же весны наблюдение за окрестностями становилось одним из важнейших фактором, способным повлиять на исход боя: чем быстрее был обнаружен враг, тем больше времени было в самой крепости на подготовку к сражению и даже возможной осаде.
С довольно высоких стен открывался хороший обзор на сам Чугуев и прилегавшую к нему территорию, и Ваня невольно залюбовался этим видом. В его голове сами собой начали рождаться строки: они были очень похожи по ритму и звучанию, а в конце каждой и вовсе были одинаковые части. Орлу захотелось записать их в дневник, но он тут же осёкся, вспомнив, зачем именно позвал его сюда Курск.
Крым. Долгими зимними вечерами, сидя у уже привычной им печи, все пятеро говорили и о нём тоже. С рассказов Ельца, Воронежа и, главным образом, самого Курска, Орёл уже знал многое об их заклятом враге. О том, как тот передвигался, как нападал, каким оружием дрался. Что такое шляхи, сакмы и полон. И самое важное: как можно было противостоять этому неуловимому хищнику степей. Иногда Ване казалось, что друзья специально пугали его слишком страшными историями о его жестокости и бессердечности, но, когда он переводил взгляд на моментально становившегося серьёзным Курска, о понимал, что все их слова были правдой. Пожалуй, он боялся встретиться с ним, и это было нормально: так боится первого боя любой боец. Но он не сдавался: его грела поддержка Курска, Ельца, Морши и Воронежа, а также то, что где-то позади них, в закрытых им от врага землях, живут его мать, тёти, а также множество людей, населявших в ту пору Московию.
Именно этой весной Орёл впервые почувствовал себя пограничником и принял свою судьбу такой, какая она есть.
— Смотри, — прослушав часть рассказа наставника, Ваня пытался сосредоточиться на оставшейся, — вон там, — Курск махнул рукой, указывая куда-то вдаль, — проходит Муравский шлях, с него удобнее всего нападать на крепость, а там, — показал Курск в другую сторону, — Изюмский. Крым его тоже любит, так что смотри в оба: я больше, чем уверен, что Бахчисарай скоро объявится. Эти направления важны, но не стоит пренебрегать остальными: татарин может специально напасть откуда-то ещё, чтобы застать нас врасплох. Эй, ты слушаешь?
— Д-да! — В подтверждение своих слов Орёл, словно заинтересовавшись чем-то, подошел к узкой зубчатой бойнице.
— Ты уже знаешь многое, и потому я хочу, чтобы ты тоже нёс здесь часовую службу. Учитывая твои возможности, это будет происходить днём. И, пожалуй, не более четырёх часов. Это самое безопасное время: даже Бахчисарай, каким бы он ни был самоуверенным, не сунется сюда в эти часы.
Немного помолчав, севрюк добавил:
— Не думай, что это отменяет наши занятия. Ты всё ещё очень слаб и не умеешь толком воевать. Это надо исправлять.
Но Ваня, похоже, воодушевившись своим новым важным и опасным заданием, пропустил это мимо ушей. Курск хмыкнул. Он продолжал сомневаться в том, правильно ли он поступил, доверяя этому салаге такое ответственное место. А что, если Крым придёт днём? Справится ли Орёл?
Ответ на эти вопросы ему мог дать только опыт.
Начало мая 1571 года, г. Чугуев.
Так прошло ещё два месяца. Несмотря на предчувствие Курска, Крым так и не появился. Он, конечно, не сидел без дела: грабил где-то на юге, но до расположения их крепости не доходил. Но опасность того, что в один из своих походов Бахчисарай всё же решит зайти дальше, никуда не исчезала, и севрюк, продолжавший верить своему чутью, постоянно держал всех в боевой готовности.
Орёл же наоборот: успев привыкнуть к своей новой роли, он уже не был так взволнован и воодушевлён ей. Каждый раз, заступая на пост, он думал о том, что нет ничего скучнее, чем находиться практически на одном месте в течение нескольких часов и просто смотреть вдаль. Правда с течением времени его отношение к заданию изменилось: когда деревья начали покрываться листвой, Ваня вдруг понял, что, глядя на всё это сверху, ему захотелось писать. Захотелось взять перо и свой старый и потрёпанный уже дневник и записывать туда всё, о чём он думал и чувствовал, абсолютно все строки, рождавшиеся в его голове за долгих пять часов поста. Да, их было уже на один больше — Курск, видя, что его подопечный неплохо справляется со своей работой, немного увеличил время службы Вани.
Его обучение также продолжалось. Постепенно набирая обороты, оно уже перешло к тренировочным боям. Успехи Орла в них были невелики, и, хоть Курск и сильно поддавался своему ученику, Ваня всё равно в конце каждого сражения оказывался им повержен. Лишь только несколько раз парню удалось слабо ударить своего учителя. Сказывалась и симпатия — она мешала Орлу воспринимать Курска как серьёзного противника, и он в какой-то степени даже боялся причинить ему вред. Хоть это и значительно замедляло его обучение, Ваня не мог справиться с собой: это чувство было для него в новинку, и он хотел насладиться им в полной мере. А вот Курск был очень недоволен его успехами, но не говорил ни слова, всё также продолжая учить Орла. Несколько раз тому даже показалось, что севрюк не ругает его потому, что начал обо всём догадываться. Но Ваня старался вести себя только по-дружески, и потому отогнал от себя столь смущающие мысли.
Середина мая 1571 года, г. Чугуев.
Это случилось во время дежурства Орла. Однажды ранним вечером Ваня, как обычно проходя по крепостной стене и всматриваясь вдаль, заметил на горизонте со стороны шляха чёрную точку. Понять, что это было, а также в какую сторону она двигалась, было сложно. Этому мешали также сумерки, уже начинавшие ложиться на их небольшой город и его окрестности. Недолго думая, Орёл сорвался с места — нужно было срочно сообщить об увиденном Курску и остальным. Найдя учителя в их доме и сбивчиво объяснив ему происходившее, Ваня потащил его на пост — севрюк был гораздо опытнее его, и смог бы сказать точнее, что это и куда направляется. Следом побежал и Елец, находившийся там же в горнице.
Первым, что понял Курск при взгляде в указанную Орлом сторону, был факт того, что это не войска. Более того, размеры точки явно указывали на то, что это была всего лишь небольшая группа людей или же, возможно, даже один человек. Конечно, это мог быть один из торговцев, изредка забегавших в их Богом забытое место, но обычно они уезжали из города ещё засветло, да и прибывали в него в это время довольно редко. Опасаясь, что это мог быть разведчик врага, Курск, не сомневаясь ни секунды более, отдал приказ готовиться к нападению. Орла же, как самого слабого из всех них, он послал предупредить Моршу и Воронежа, а потом вернуться к нему. Севрюк сам не понимал почему, но хотел держать Ваню в поле своего зрения. Наверное, он просто слишком привязался к своему ученику, и теперь просто боялся за него.
Час томительного ожидания прошёл очень тревожно. Хоть точка и приняла очертания всадника-одиночки, легче от это стало только немного: никто из них пятерых всё ещё не знал, кто это и что ему нужно здесь. А что, если это крымский гонец, и Бахчисарай хотел сообщить им о своём нападении? Но это же глупо! Крым как раз и уповает на ловкость и внезапность, ему нет нужды и смысла рыть самому себе яму! С другой стороны, может, ему что-то надо от них?
Чем больше Курск думал об этом, тем более непонятнее для него становился их неожиданный гость. Кто он? Откуда? Что ему нужно?
Вскоре наблюдавшие, несмотря на продолжавшую сгущаться темноту, уже могли более-менее разобрать одежду путника. К сожалению, из-за довольно длинного кобеняка[4] рассмотреть что-то помимо него не получилось, и потому догадок о том, кто это мог быть, ни у кого также не возникло. Вооружён он был саблей, висевшей на поясе, и, хоть она едва выглядывала из-под одежды, взгляд Курска на ней остановился надолго. Голова же его была закрыта капюшоном его плаща, а смотрел он всегда впереди себя, и потому нельзя было рассмотреть ни лицо ездока, ни даже его цвет волос.
Когда гость подъехал к воротам крепости и, загарцевав на лошади, попросил её открыть, Курск и Елец переглянулись. Стоило ли делать это? Севрюк, привыкший не доверять незнакомцам, сомневался. Валера же, обнажив саблю и держа её наготове, отправился в сторону ворот. Глава сразу же понял мотивы друга: будет лучше, если они узнают, зачем приехал этот человек, иначе эта загадка так и останется неразгаданной. Кивком указав Орлу идти за Ельцем, он и сам пошёл следом за ним.
Спустя ещё несколько минут тяжелый засов, запирающий ворота изнутри был открыт, и их всадник въехал внутрь. Когда он слез с лошади и, откинув капюшон, повернулся к ожидавшим его защитникам крепости, всё встало на свои места. Курск тотчас же узнал столь родные ему белокурые локоны, светлую кожу и обеспокоенный взгляд оливково-зелёных глаз. Именно таким он помнил взгляд ребёнка, оторванного от семьи и отданного в рабство, только теперь в нём читалась ещё и тревога.
— Белгород! — Не веря своим глазам, воскликнул Курск и бросился к гостю. — Это правда ты?! Боже мой, я думал, что ты погиб! Я уже и не надеялся увидеть тебя снова!
Курском овладело настолько сильное волнение, что он уже не мог сдерживать эмоции. Крепко обняв брата, Курск ещё долго не отпускал его от себя.
— И я тоже рад тебя видеть, Курь. — Улыбнулся тот, тоже обнимая Курска. — Прости, что долго не появлялся, я просто не мог…
— Ничего-ничего, главное, что ты сам жив. — Спустя пару минут приветствий глава пограничников всё же отстранился от Белгорода. — Какими судьбами здесь? Вообще, как ты нас нашёл?
— Может, мы лучше пройдём в дом? — Предложил Елец, наблюдая всю эту картину и всё ещё не веря, что Курск мог знать их нежданного гостя. — Там он всё и расскажет.
— Да, конечно, конечно… — Затараторил слишком взволнованный Курск, таща Белгорода в сени. — Эй, Воронь, — крикнул он на ходу подбегавшим Воронежу и Морше, — поставь его лошадь к нашим, он свой. — Затем он снова обратился к гостю, — Ты, наверное, устал, да? Есть хочешь? Конечно хочешь, я что, не знаю тебя что ли?
— Ты прав, не откажусь. — Снова улыбнулся тот. — Но сначала дела. У меня для всех вас есть очень важные сведения.
— Вот за едой и расскажешь! — Донёсся до Орла смех Курска, вскоре скрывшегося вместе с гостем и Ельцем в доме. Сам же Ваня так и остался стоять у ворот крепости.
В один миг он вдруг ясно понял, что это и было то самое олицетворение, о котором ему когда-то уже говорил Курск. И которое тот только что снова обрёл. А это значило только одно: шансов у Орла на него уже точно не было.
Ваня даже и не заметил, как рядом очутился подошедший Антон. Очнулся он лишь услышав его голос:
— Кажется, мне нужно тебя поддержать. — Он положил ладонь на плечо Орла. — Как ты меня всё это время. Красиво говорить я не умею, но скажу одно: за свою любовь надо бороться. — Ошеломлённый Ваня посмотрел на собеседника: неужели его чувства к их главе были столь заметны? Тяргон мягко улыбался одной из своих самых дружелюбных улыбок. — Этому меня, кстати, научил ты сам.
Тем временем сумерки царившие во дворе, становились всё гуще и гуще. День погибал, и вместе с ним погибала и вера Орла в то, что он когда-то сможет быть с Курском.
Когда Ваня вошёл в ту самую комнату с печкой, в которой он ещё несколько месяцев назад коротал длинные зимние вечера со своими новыми друзьями, в ней уже шёл своеобразный военный совет. Точнее, совет шёл у всех, кроме Морши — он в это время, как обычно, уже накрывал на стол, доставая в том числе и припрятанные им остатки вина. Белгороду он отводил лучший кусок, что было вполне справедливо с точки зрения гостеприимства, ведь тот, наверняка, был очень голоден с дороги. Он же, кстати, сидел рядом с Курском, и на нём уже не было кобеняка — Орёл вспомнил, что заметил его в сенях. Под ним у гостя была вполне себе обычная одежда, какую носят в этих краях, лишь только одна вещь выбивалась из всего его образа. Это была сабля. Лежавшая на лавке около него, выглядела она довольно богато: на отражавших тусклый свет лучины ножнах можно было даже рассмотреть изысканные металлические завитушки, напоминавшие арабскую вязь, а уж рукоять её и вовсе была едва ли не произведением кованного искусства. Такое оформление оружия совершенно не сочеталось с общей простой одеждой Белгорода, и потому вызывало определённые подозрения. Орёл подумал, что было бы неплохо спросить насчёт сабли у самого её владельца, однако вспомнив свои мысли по поводу него, сразу же передумал. «В конце концов. — думал он, — Курск, как и все другие, не мог не заметить её тоже. Интересно, откуда она у него? Мог ли этот клинок принадлежать когда-то тому самому Глинску, в чьей собственности ранее был Белгород? Или же он получил её каким-то иным путём?..»
— Так вот, Курь, — обратился вновь прибывший к их главе, — я уже говорил, что приехал не просто так. У меня плохие новости. Мои люди сообщили мне, что объявился Крым.[5] Мы пока не знаем его планов, но, кажется, он настроен весьма решительно.
— Почему ты так решил? — Радость от обретения брата, ещё недавно озарявшая лицо Курска, сменилась его обычным строгим, задумчивым и даже несколько угрюмым выражением лица.
— Он собрал огромную орду, и через несколько дней уже будет здесь. — Ошарашил всех присутствующих Белгород. — Действовать нужно быстро и решительно, мы должны сделать всё, чтобы не позволить ему снова увести в рабство наших людей.
Не веря своим ушам, Орёл проскользнул на лавку у большого стола, на котором его уже ждала его порция. Внимательно слушая, он всё яснее и яснее понимал, что день, в котором ему нужно будет показать всё то, чему научил его Курск, настанет уже совсем скоро.
— Кстати, о рабстве… — Севрюк не знал, как подойти к наиболее волновавшей его теме, но знал, что не сможет не спросить брата об этом: уж очень интересно ему было всё то, чем и как жил тот до их воссоединения. — Белг, ты ведь на воле?.. Я слышал, твой хозяин подох, — Орёл заметил, как слабо дёрнулся Белгород после этих слов, и тут же ему в голову пришла довольно странная мысль о том, не мог ли сам Белгород стать этому причиной, — почему ты не объявился сразу после этого? Я волновался…