Больной надолго замолчал, собираясь с силами. Катя хмурила брови, как бы что-то припоминая. Лицо ее стало сосредоточенным. А Егор сидел, застыв на стуле и не отводя окаменевшего лица от лежащего перед ним изможденного, пугающего своей откровенностью человека.
- Но как я ошибся, как я ошибся! - снова раздался тихий, прерывающийся голос. - Ведь это не сама она пришла ко мне, а я привел ее, не она любила меня, а я, я любил себя, я заставлял ее любить себя. Она была безвольной куклой в моих руках. Стоило мне оставить ее мозг без контроля, как все начинало рушиться. Я постоянно должен был следить за ней, направлять ее действия... За эти два кошмарных года я прожил целую жизнь. Я иссяк. Я выжат. Энергия моя на исходе. Для того, чтобы я мог увидеть тебя здесь, мне потребовалось просто невероятное усилие... Теперь вы знаете все. Простите меня, если сможете. Катю тебе прощать не за что. Я один виноват, я и расплачиваюсь. А сейчас идите, я страшно устал, - больной закрыл глаза и отвернулся стене.
Егор медленно поднялся со стула и долго стоял молча, уставившись в пол. Наконец, он подошел к Кате и подал ей руку. Но она лишь покачала головой.
- Я провожу тебя до двери, Егор, - услышал он тихий, но твердый ответ.
"СОСТЯЗАНИЕ"
Зловещее свинцовое небо низко зависло над влажной усталой землей. Отчаянно взмахивая ветвями под неистовыми порывами ветра, деревья сбрасывали последнюю листву цвета старого золота, которую тут же подхватывал жадный вихрь и еще долго кружил в воздухе. По раскисшей дороге, уводящей куда-то вдаль, зябко кутаясь в большой старый платок, из-под которого выбились седые пряди волос, шла одинокая утомленная женщина с грустным отрешенным лицом.
- "Осень", - прочитал близорукий мужчина, наклонившись над маленькой белой табличкой с названием картины. - Банально, но как написано! - и в восхищенном порыве, как бы приглашая обратить внимание, он вытянул в сторону картины руку с пригласительным билетом, на котором крупными буквами было напечатано: "Персональная выставка Александра Звонцова".
- Что ж, Алек неплохой пейзажист, - ответил его спутник, человек лет сорока с бледным нездоровым лицом, с которым резко контрастировали живые выразительные глаза. - Кстати, вот и он. Пойдемте, я вас познакомлю, - он подвел приятеля к невысокому человеку с густой темной бородкой и пышной шевелюрой.
Тот скромно стоял у большого окна выставочного зала и внимательно рассматривал посетителей. Увидев подошедших, он вежливо представился гостю, которого привел на выставку Николай Славин, известный в городе художник. В своей среде его все звали просто Ник.
- Безмерно счастлив познакомиться с вами! Я в восхищении! Ваши картины дышат жизнью. Это не просто холсты, на которых запечатлены отдельные мгновения нашего суетного бытия, нет, это сама жизнь, - все так же восторженно говорил близорукий человек, пожимая художнику руку и непрестанно поправляя нервным жестом свои очки.
- Я рад, что вам понравилось, - тихо произнес художник. - А ты как находишь? - обратился он к Нику.
- Неплохо, очень неплохо, растешь, - ответил Ник, снисходительно похлопывая художника по плечу.
- Да нет, просто великолепно, замечательно! Так писать можно, только вкладывая в картину кусочек своей души, - продолжал восторгаться его спутник, но Ник его прервал:
- Однако, Алек, ты опять выставил только одни пейзажи и натюрморты. Ну, конечно, не считая нескольких бытовых сюжетов. Ни одного портрета! Настоящий мастер должен писать все, - игриво поучал коллегу Ник, подавляя злой огонек, вспыхивающий временами в его взгляде. - Надо, надо когда-то начинать, надо пробовать, учиться, наконец. А что? У меня возникла превосходная мысль! Начни хотя бы с меня. Я постараюсь быть терпеливым натурщиком, чтобы облегчить тебе задачу. А сам в это время могу писать твой портрет. А? Каково? По-моему, превосходная идея! Потом мы сравним наши работы, и ты сможешь понять, что тебе не удается, - снова перешел на покровительственный тон Ник.
- Согласен, - коротко кивнул Алек, - правда, я пока не представляю себе, с какими трудностями могу столкнуться. Я просто, действительно, никогда серьезно не занимался портретом. Да и не было подходящей натуры. Что ж, после закрытия выставки буду ждать тебя в своей мастерской.
Ник и Алек в среде художников слыли давними соперниками. Вернее, Ник, долгим и упорным трудом заработавший себе признание и известность, никак не мог смириться с той легкой и блестящей славой, которую принес Алеку его талант. Часто и завуалированными намеками, и прямыми высказываниями о мастерстве художника, которое может прийти лишь с годами и опытом и дается огромным трудом, Ник пытался не столько уверить в этом окружающих, сколько убедить и успокоить самого себя.
Мастерская Алека находилась под крышей большого старого особняка. Просторное помещение позволяло работать обоим художникам одновременно.
Получив от хозяина ключ, Ник зачастую приходил раньше Алека, горя нетерпением показать сопернику свое превосходство. Постепенно суетливые порывистые движения художника рождали на полотне образ тихого человечка с застывшим лицом, обрамленным темными волосами и аккуратной бородкой. Ник уже заканчивал портрет, когда Алек только-только положил на холст первые мазки.
Занятый своей работой, Ник не сразу обратил внимание на перемены, которые при этом происходили с Алеком. Между тем, его лицо сразу оживилось, глаза заблестели, порозовели щеки, ноздри же раздувались, как у гончей, взявшей след.
Работал Алек вдохновенно и увлеченно, не отрываясь от холста, и только время от времени бросал внимательные взгляды на обеспокоенное лицо соперника. Весь его отдых теперь составляли лишь короткие перерывы на сон и еду, которые он проводил тут же, в мастерской. Напрасно Ник уговаривал его на более длительную передышку - Алек смог выйти из мастерской, облегченно вздохнув, только тогда, когда еще издающий запах непросохшей краски портрет был закончен.
Чтобы сравнить оба портрета, соперники условились встретиться в мастерской на следующий день и, холодно пожав друг другу руки, разошлись.
Даже во времена самой захватывающей работы Ник не проводил такой беспокойной бессонной ночи. Не в силах дольше терпеть, он с первыми лучами солнца помчался в мастерскую и сразу бросился к портрету.
Из еще не рассеявшихся окончательно сумерек уходящей ночи на Ника смотрело бледное нездоровое лицо с упрямо сжатым ртом и надменно поднятым подбородком. От полотна веяло человеческим теплом. Казалось, задвигаются сейчас беспокойно сложенные руки, разойдутся нахмуренные брови, тонкие недобрые губы разомкнутся, и в тишине послышатся язвительные слова.
Но сердцем этого творения были глаза. Живые, с пронзительным взглядом, они словно не были созданы рукой художника, а существовали наяву. В них можно было прочесть все: напряженное ожидание и нетерпение, злость и неприязнь, зависть и плохо скрываемое недоброжелательство...
"Да, - с горечью подумал Ник, - это талант, это гений, если на жалком куске тряпки может так обнажить человеческую душу со всеми ее пороками. Как же мне теперь досадно, что не сумел предвидеть такого! А эти глаза... Человеку с подобным взглядом даже я не подал бы руки. Нет, этого никто не должен видеть. Я не допущу".
Он отыскал на столе нужные краски и, взяв в руки кисть, лихорадочно принялся за работу.
"Ты у меня сейчас их закроешь", - с мстительной усмешкой думал Ник, выводя бледные веки на том месте, где только что сияли живым блеском выразительные глаза.
- Ну вот и все, - облегченно выдохнул он, накладывая последний мазок на полотно, и вдруг его испуганный крик потряс еще спящий дом.
Хаотично кружа по мастерской, натыкаясь на мебель и мольберты, топча рассыпавшиеся по полу кисти и тюбики с краской, Ник истошно вопил:
- Не вижу, я ничего не вижу! Помогите кто-нибудь, я, кажется, ослеп. Я ослеп...
"СЛУШАЙ, МАРИЯ!"
Всю неделю в небольшом солнечном городке, раскинувшемся на берегу ослепительного лазурного моря, бушевали страсти. Они были вызваны самым популярным в стране конкурсом певцов, который устраивался раз в четыре года и неизменно приковывал к себе самое пристальное внимание всех любителей музыки.
Это состязание всегда проходило в огромном современном концертном зале, выходящем своим фасадом на большую овальную площадь в центре городка, окруженную ресторанами, отелями и кафе.
Шел последний день конкурса, и на площади перед залом толпились оживленные кучки поклонников и поклонниц, поджидающих своих кумиров.
В глубине полутемного кафе под ритмичные звуки, вылетающие из музыкального автомата, томно покачиваясь в такт модной мелодии, танцевала юная парочка. Время для посетителей было еще раннее, поэтому почти все столики пока пустовали.
Лениво откинувшись на спинку кресла, Мария сидела на затененной веранде летнего кафе. Перед ней стояла вазочка с уже подтаявшим мороженым и стакан апельсинового сока со льдом. До начала завершающего конкурсного концерта оставалось больше двух часов, и Мария не спешила покинуть уютное местечко, наслаждаясь безмятежным спокойствием уходящего летнего дня. Она неторопливо потягивала свой сок, иногда посматривая на площадь и едва заметным кивком отвечая на приветствия знакомых.
Марию в этом городе знали все. Но не богатство ее отца - владельца самого фешенебельного отеля и ресторана - принесло ей эту славу, а ее необычайная красота и грация. Высокая, стройная, с легкой плавной походкой Мария была само совершенство. Внешность ее не поддавалась описанию обычными словами, так она была прекрасна. А когда она шла, могло показаться, что она не касается земли, а будто проплывает над нею.
Но природа, как видно, не пожелала наделить всем, чем могла, только одного человека. Была у Марии причина ее тайных страданий. Обладая ко всему еще и необыкновенно тонким слухом и музыкальностью, прелестная девушка имела грубый, зычный, скрипучий голос. Даже при обычном разговоре из ее горла вырывались каркающие, свистящие, хриплые звуки, не говоря уже о том, что она не смогла бы спеть своим голосом ни одной, даже самой простой, музыкальной фразы.
Не потому ли так жадно вслушивалась Мария в голоса знаменитых и пока еще не известных мастеров вокала, не пропуская ни одного концерта? Сама она всегда молчаливо сидела в своей дорогой ложе, напряженно внимая чарующим звукам, блистательная, неприступная красавица, поневоле вызывающая откровенно восхищенные взгляды.
Сенсацией последнего конкурса стал Антонио, молодой и малоизвестный певец с удивительно чистым, сильным и красивым голосом широкого диапазона. Когда он впервые вышел на сцену знаменитого концертного зала, в публике раздались смешки, и по рядам прокатился рокот недоумения: Антонио был чрезвычайно уродлив. Его огромная курчавая голова с длинным кривым носом, вытаращенными глазами и лошадиной челюстью сидела на слишком коротком туловище, вдоль которого свисали непомерно длинные руки.
Но с первыми же звуками его голоса шум в зале стих. Мягкие и нежные они проникали в самое сердце, пробуждая в душе все, что в ней было прекрасного. Хотелось сострадать и любить, жалеть и плакать. Его голос увлекал за собой куда-то вдаль, где прозрачное голубое небо сливалось с теплым ласковым морем, где нет зла и жестокости, ненависти и яростной борьбы за лучшее место под солнцем, где царит вечный мир и гармония.
Мария сидела, завороженная этим волшебным голосом, не замечая ни уродства певца, ни затаившей дыхание публики, ни удивленных членов жюри. Грудь ее ритмично вздымалась, глаза влажно блестели, а руки судорожно сжимали подлокотники кресла.
Волшебный голос Антонио пленил ее. Она была очарована и покорена. Ее неудержимо повлекло к этому человеку. Теперь, оставаясь наедине с собой, она мечтала о встрече с ним. Колдовские звуки никому не известного ранее уличного певца сделали то, что не удавалось ни одному из ее холеных богатых обожателей. Своим искусным пением он затронул самые дальние, самые заветные уголки ее души, заставив холодную гордячку мучиться и тосковать. Мария полюбила.
Как все и предполагали, гран-при на конкурсе достался Антонио. Наконец-то фортуна повернулась лицом к безвестному доселе бедному певцу. Сразу же после конкурса ему предложили очень выгодный контракт, который он, конечно, подписал.
С этих пор жизнь Антонио круто изменилась. Потянулись дни долгих и напряженных репетиций, бесконечных гастролей и концертов. И повсюду он встречал возбужденный взгляд черноокой красавицы Марии. А она, в конце концов, добилась того, чтобы их представили друг другу, и с той минуты Мария уже не расставалась с ним.
Антонио не верил своему счастью. Неприступная и холодная с другими красавица щедро дарила ему влюбленные взгляды и нежные ласки и с трепетом ловила каждый звук его божественного голоса. Теперь все мелодии, все его песни принадлежали ей и только ей, его Марии. Выступал ли он на освещенной юпитерами сцене или же пел в салонах светских гостиных, куда его наперебой стали приглашать, в знаменитом театре или просто на берегу моря при лунном сиянии, где они с Марией часто подолгу гуляли, всюду он пел только для нее.
Беда обрушилась, как всегда, внезапно. На одной из репетиций, желая превзойти самого себя, Антонио сорвал голос. Лучшие врачи были приглашены для популярнейшего теперь певца, однако на восстановление голоса требовалось время, терпение и невероятный труд. К тому же Антонио грозила выплата огромной неустойки.
Но не это больше всего беспокоило его. Любящая и нежная Мария, его любовь, мечта и вдохновение, вдруг резко охладела к нему. Когда Антонио в поисках сочувствия и сострадания сразу кинулся к своей любимой и еле слышным свистящим шепотом рассказал ей о том, какое несчастье с ним случилось, Мария вдруг с ужасом увидела перед собой коротышку-уродца с непомерно большой головой и длинными руками, которые нелепо жестикулировали в попытке помочь этому безобразному карлику что-то объяснить ей. Быстро взяв себя в руки, она с милой светской улыбкой попыталась успокоить Антонио, посоветовав хорошенько
отдохнуть, тут же выдворила его, и больше Антонио ее не видел.
Проходило время. Дела Антонио постепенно пошли на поправку. Он вновь начал давать концерты, опять становясь популярным и любимым певцом. Но не было прежнего счастья в его голосе. Сердечная рана, которую нанесла ему Мария, его душевная боль всегда теперь были с ним. Антонио не мог сказать, любил ли он ее так же, как прежде, но зато хорошо осознал, что Мария совсем не любила его, что ей был нужен только его голос. В него она была влюблена, а не в человека, который обладал им.