- Присаживайтесь, пожалуйста, - сказал Мережко, указывая на стул для посетителей. Он говорил так быстро, что окончания слов проглатывались, и мне приходилось додумывать, что имеется в виду.
Я буркнул "Спасибо" и сел, сжав сцепленные кисти коленями. Мережко поднял жалюзи, толкнул кулаком форточку (кабинет сразу наполнился шумом проезжающих под окном машин), повернулся к столу и, расстегнув нижнюю пуговицу пиджака, уселся в кресло. Откинувшись на спинку, он впервые посмотрел на меня дольше одной секунды. Глаза у него были необычные: светло-серая, как матовое стекло, радужка и две четкие черные точки зрачков, похожие на отверстия, оставленные шилом. Под этим взглядом нестерпимо хотелось моргнуть.
Когда я не выдержал и моргнул, Мережко сказал:
- Итак, для начала познакомимся. Меня зовут Евгений Кимович.
- Антон, - назвался я, ощущая огромную неловкость.
- Очень приятно. - Евгений Кимович едва заметно кивнул. - Что у вас с лицом?
Спервоначалу я подумал, что имеется в виду моя нелепая неуверенность, и попытался придать лицу более твердое выражение. Но тут вспомнился неудавшийся опыт с бритвой.
- Брился, - конфузясь еще больше, проговорил я. - Спешил очень. К вам.
Евгений Кимович снова едва заметно кивнул.
- Какой рукой бреетесь? - спросил он.
- Что?
- Бре-е-тесь, - он поводил по щеке воображаемой бритвой. - Какой рукой?
Я подумал и ответил:
- Правой.
- Вытяните правую руку, пожалуйста.
Я послушно вытянул над столом требуемую руку ладонью вниз. Пальцы заметно подрагивали, отчего я чувствовал себя неполноценным.
- Курите? - спросил Евгений Кимович.
- Что? То есть да. Но...
- Давно?
- Лет с пятнадцати. Но вы...
- Пьете?
- Нет.
- Совсем нет?! - с неуместным удивлением переспросил Евгений Кимович, но, видя, что я не въезжаю, добавил: - "Девушка, у вас хлеб есть?" - "Нет". - "Что - совсем нет?!" - Он засмеялся только нижней частью лица, потом кашлянул и сказал уже серьезно: - Значит, не пьете?
Тут я, наконец, увидел себя со стороны: сидит дурак с вытянутой рукой, отвечает на дурацкие вопросы, слушает дурацкие анекдоты и при этом с детской наивностью ожидает какого-то чуда, которое разом разрешит все его проблемы. Я опустил руку.
- Послушайте, Евгений Кимович. Мы совсем не о том говорим. Я к вам совершенно по другому поводу. То, что вам сказал дядь Фима...
- Он, кстати, звонил еще раз, - прервал Евгений Кимович. - Объяснил подробнее.
- Объяснил подробнее... - тупо повторил я.
- Да. Так и так, говорит, рос без отца, служил, вызвался добровольцем в Грозный.
- Добровольцем... - снова повторил я. Глухая злоба охватила меня. - Да что он знает! Что он может знать? Вы хоть понимаете, с ЧЕМ я к вам пришел?
- Антон, Антон! - Евгений Кимович миролюбиво поднял руки. - Давайте без шума. В соседних кабинетах сидят не очень сочувствующие люди. У одного второй месяц бессонница, у другого гайморит, третьего жена с любовницей застала. Словом, видите: я тут даже радио не держу.
Он обвел кабинет рукой, и я машинально проследил за его рукой взглядом. Радио действительно не было.
- Извините, - буркнул я.
- Незачем извиняться, - сказал Евгений Кимович. - Это так - для общего сведения. Мне ведь тоже не хочется отпускать вас ни с чем.
Он замолк, и некоторое время мы молчали.
- Вы случайно не гипнотизер? - спросил я.
Евгений Кимович усмехнулся.
- Баловался как-то, но ничего серьезного. А что?
- Просто у вас взгляд такой... Да и быстро вы меня... э-э... осадили. Даже не помню, с чего я, собственно, взбеленился.
- Я вас успокою: гипнозу вы не поддаетесь, - сообщил Евгений Кимович самым серьезным тоном. - И вообще, по-настоящему, без балды, гипнабельны лишь два процента человечества. Но это люди, как правило, больные. Еще есть группа риска, что-то около пятнадцати процентов. Туда входят впечатлительные подростки и климактерические женщины. А взбеленились вы по причине того, что я якобы не знаю, "с чем вы ко мне пришли". Словом, я весь внимание.
Он снова замолк и уставился на меня долгим неудобным взглядом. На этот раз я не стал дожидаться, когда моргну, и рассказал ему все. Звучало это "все" до смешного неубедительно и бестолково. К тому же я через каждые два слова запинался и переспрашивал: "Вы понимаете?..", - на что получал неизменный кивок. Казалось, Евгений Кимович смотрит новостной канал без звука, пытаясь по губам диктора понять, о чем идет речь.
Когда я кончил, в руке у него был карандаш, а на столе перед ним лежал чистый лист бумаги.
- Скажите, Антон, на военную службу вас призвали летом девяносто четвертого, так? - спросил он.
Я машинально кивнул.
- Нет-нет, - сказал Евгений Кимович. - Отвечайте, пожалуйста. Мне нужно слышать ваш голос. Стало быть, девяносто четвертый год?
- Да, - сказал я, ничего еще толком не понимая.
- Сколько успели отслужить, перед тем как вас направили в Грозный?
- Кажется, около четырех месяцев. Не помню точно.
Евгений Кимович написал что-то на листе. Писал он так же быстро и неразборчиво, как говорил.
- Четыре месяца, ага. И где проходили службу?
Я на миг замешкался, потом отчеканил, точно подавал рапорт:
- Республика Адыгея, город Майкоп, Сто тридцать первая отдельная мотострелковая бригада, Второй мотострелковый батальон, Первая рота, Первый взвод.
- Подвергались издевательствам со стороны старослужащих?
Я нахмурился и медленно покачал головой.
- Нет-нет, говорите, - напомнил Евгений Кимович. - Это важно.
- Нет, - мрачно сказал я. - Не подвергался.
- Не подверга-ался, - повторил Евгений Кимович, царапая карандашом по бумаге. - А сами кого-нибудь притесняли?
Вопрос прозвучал так невинно, что я его даже не понял.
- Что?
- Вы не подвергались, а сами над кем-нибудь издевались?
Я поперхнулся.
- Н-нет! - голос дал маленького петуха. - Что за...
- Попрошу без комментариев, - оборвал Евгений Кимович. - Не притеснялись, не притесняли, а были ли свидетелем в издевательствах? Косвенным соучастником?
- Нет.
- Может, слышали какие-нибудь истории от сослуживцев?
- Нет.
- Выслушивали угрозы, неважно - шутливые, серьезные ли?
- Нет!
- Антон, полегче. Вы - не подсудимый, я - не прокурор. Вы говорите правду?
- Да.
- Повторите.
- Послушайте, Евгений Кимович...
- Вы пришли за помощью? Так вот, извольте эту помощь принять. Повторяю вопрос: вы говорите правду?
- Да.
- Хорошо. Далее. Участвовали непосредственно в штурме Грозного?
- Да.
- Были ранения?
- Нет... То есть не тогда, позже.
- Когда?
- Уже после Нового года, в феврале.
- Уточните характер ранения.
- В ноги: открытый перелом правой берцовой, глубокое осколочное на левом бедре.
- Контузии?
- Нет.
- Сколько пробыли в Грозном?
- Не помню... Несколько месяцев.
- Были в плену?
- Что?
- Были ли в плену?
- Нет.
- Участвовали в допросах?
- В каких еще допросах?
- В допросах военнопленных.
- Нет.
- В пытках?
- А это разве не одно и то же? - полюбопытствовал я, глуповато улыбаясь.
Евгений Кимович перестал писать и, подняв глаза, несколько секунд смотрел на меня без всякого выражения.
- В данном случае - нет, - произнес он и повторил вопрос: - Участвовали в пытках?
Я порывисто встал. Не мог я больше это терпеть. Плевать на первого, у которого бессонница, на второго, у которого гайморит, и в особенности на третьего, которому давно морду не били.
- Вы-и... - процедил я, сдерживаясь из последних сил, - вы хотя бы слышали, ЧТО я сказал?
Евгений Кимович положил карандаш поперек листка и откинулся назад.
- Слышал, - ответил он. - И принял к сведению.
У меня вдруг задергалась щека. Я зажал ее пальцами и проговорил чуть ли не плача:
- Я ж объяснил, что воевал всего один-единственный день... точнее - утро. Меня ранило, и на этом война для меня закончилась. Пуф - и я уже в поезде, еду домой и глушу водку, понимаете? То, что вы расспрашиваете, случилось с "промежуточным", не со мной.
- По логике вещей, "промежуточным" являетесь вы, Антон, - невинно заметил Евгений Кимович.
Я пошатнулся. Он прав, мелькнуло в голове. Самое ужасное было то, что он действительно был прав.
- Я - настоящий! - зашипел я страшным шепотом. - Я! Не он!
- Понятно, понятно, не кипятитесь, - успокоительно сказал Евгений Кимович. - Ваша проблема наполовину заключается в том, что вы кипятитесь. Постарайтесь рассуждать трезво. Вот, к примеру, слышали о такой штуке - взгляд на две тысячи ярдов?
- Как?
- Взгляд на две тысячи ярдов, - повторил Евгений Кимович, тщательно выговаривая каждое слово. - При сильном психологическом напряжении на лице появляется выражение отстраненности, мышцы как бы деревенеют, перестают правильно работать. Есть даже знаменитое фото, один американский репортер снял еще во Вьетнаме...
- Опять! - вскричал я, срываясь. - Что вы за человек такой?! Какой Вьетнам? Какое фото? Вы меня вообще слышите?
- А вы меня? - невозмутимо отозвался Евгений Кимович.
В следующую секунду дверь раскрылась, и в кабинет вошел какой-то рослый тип с ассирийской бородкой.
- Что за шум, а драки нету? - бодро осведомился он.
Я круто повернулся на каблуках и уже собрался было ответить, но Евгений Кимович оказался быстрее:
- Все в порядке, Андрюша, мы так, репетируем.
- Репетируете, - проговорил Андрюша, глядя на меня исподлобья. - Что ж, в таком случае на премьеру жду контрамарку.
- Всенепременно, - пообещал Евгений Кимович. - А пока...
- Понял-понял, - рослый Андрюша отпустил шутливый поклон и исчез.
Евгений Кимович невозмутимо посмотрел на меня.
- Так вот, фото, - сказал он как ни в чем не бывало. (Этот человек непробиваем, обреченно подумал я и упал на стул.) - Было оно у меня где-то, но вот где, я, честно говоря, не помню. - Он принялся выдвигать и задвигать бесчисленные ящики стола. - Возможно, даже одолжил кому-то. У меня частенько так случается: одолжу и забываю с концами. Там, на фото, солдат запечатлен прямо после шквального огня. Чудом спасся парень, взгляд очень характерный...
- Евгений Кимович, - сказал я очень тихо и вежливо. - Не надо, пожалуйста, не издевайтесь. Хоть на секунду включите воображение и представьте, каково мне, если я все же говорю правду.
Евгений Кимович вздохнул.
- Ну, хорошо, - сказал он. - Ну, допустим... Но сначала проясним одну вещь. Если вы, Антон, рассчитываете таким образом на какие-либо льготы, то вам явно не ко мне. Не обижайтесь, но зубы об меня сломаете.
- Понимаю, понимаю, - закивал я с готовностью.
- Отлично, - сказал Евгений Кимович. - В таком случае включаю воображение. Итак, я сплю, мне снится человек: он со мной разговаривает. Тема разговора может быть самая разная - от обсуждения погоды до великих социальных преобразований. Я не знаю, что именно скажет мой собеседник, пока он не раскроет рта. Порой он выдает такое, что я прямо-таки поражаюсь уровню его эрудиции. И в то же время я совершенно точно знаю, что это - сон, и приснившегося человека не существует вне сна, а следовательно, он является лишь частью моего воображения. Временно, так сказать, отгороженной частью. Улавливаете?
Я, как болванчик, кивнул.
- Мы раздваиваемся, Антон, - сказал Евгений Кимович. - Каждую божью ночь, каждый раз, как ложимся на кровать. Сознание двоится и троится, с одной стороны давая мозгу возможность отдохнуть, с другой - не позволяя ему допустить, что тело, которым он заведует, временно умерло. Ведь мозг по большому счету слеп - для него существуют только сигналы нервной системы, которая ночью практически бездействует.
- Вы имеете в виду...
- Нет, - перебил Евгений Кимович, - что бы вы там ни хотели сказать. Я лишь могу допустить - при о-очень большой натяжке, - что у вас неуемное воображение, и вы приняли за реального человека порождение собственного мозга - псевдоиндивидуальность, рожденную сном.
Псевдоиндивидуальность, повторил я про себя. Это слово мне не понравилось.
- Значит... - проговорил я медленно.
- Значит, то, что вы рассказали, - занимательно и слишком красиво, - сказал Евгений Кимович. Он явно соображал быстрее меня. - А в науке ничего красивого и занимательного не бывает. По большому счету наука скучна - для неспециалиста.
- Другими словами...
- Другими словами, применяя бритву Оккама, никакого "промежуточного" не существует, а существует ваш сон и неуемное воображение. И тем и другим рекомендую не злоупотреблять. Внушение, знаете ли, сильная штука, и обращаться с ним нужно соответственно. Иначе риск загреметь на Канатчикову дачу стремится к единице.
- Куда загреметь?
- Н-ну, дом хи-хи, дом ха-ха.
- А, дурка.
- У этого учреждения множество названий, и все они в точку. Впрочем, давайте оставим умозрительные спекуляции и поговорим о том, что вам действительно может помочь.
- Погодите, - сказал я, изо всех сил мотая головой. - Вы только что сказали...
- Я только что ДОПУСТИЛ, - нетерпеливо поправил Евгений Кимович. - Сказать и допустить - разные вещи. На самом деле я думаю, что все намного проще.
Он замолк и посмотрел на меня как игрок в покер на соперника.
- Ну?! - не выдержал я.
Евгений Кимович слабо усмехнулся, затем, перегнувшись через подлокотник, выдвинул нижний ящик стола и извлек небольшую пачку листов, сцепленных огромной скрепкой. Скрепка была ржавая.
- В психиатрии есть такой термин - посттравматическое стрессовое расстройство, - изрек он, переворачивая хрустящие листы. - Это тяжелое, но, к счастью, нежизнеспособное заболевание и... Черт, где же это... Ага, нашел. - Он близоруко прищурился на предпоследний лист и затараторил тоном судьи, зачитывающим приговор: - "ПТСР ("вьетнамский", "афганский" и прочие синдромы) является тяжелым психическим расстройством, возникающим в результате психотравмирующих ситуаций, как то: участие в военных действиях, страх смерти, тяжелая физическая травма. Симптомы: психопатологические репереживания, избегание памяти о травмирующих событиях. У большинства людей после травмирующих событий ПТСР не развивается..." Бла-бла-бла, вот. "Достаточно распространен среди сотрудников силовых структур, - тут он поднял тонкий, как карандаш, палец и повысил тон, - военных, проходящих службу в горячих точках, детей, подвергшихся насилию дома, и... кхм... проституток. Лечение состоит в комплексном..." Так, это отпустим, тут про медикаментозное вмешательство... Ага. "Важно научиться в момент приступа концентрировать внимание на каком-нибудь ярком отвлекающем воспоминании..." У вас есть яркие отвлекающие воспоминания, Антон? "Со временем это должно войти в привычку и переходы к положительным эмоциям в обход травмирующих будут происходить ав-то-ма-ти-че-ски..."
Евгений Кимович отложил листы и снова посмотрел на меня - на этот раз как игрок в покер на собственные карты.
Некоторое время я молчал. Потом спросил:
- Вы издеваетесь?
Евгений Кимович не пошевелился.
- Я ж объяснил: у меня другое, - кротко, как паинька, проговорил я, отлично понимая, что сейчас буду орать. - Я чувствую себя чертовой, мать ее в душу, бабочкой-однодневкой...
- Во-первых, таких бабочек не существует, - объявил Евгений Кимович, чем моментально сбил меня с панталыку. - Один день живут только подёнки, а это не совсем бабочки. Точнее - не бабочки вовсе. Для многих бабочек век действительно короток, но все же длится он не один день. Слишком много надо успеть: встретиться, понравиться, спариться, отложить яйца. На это уходит как минимум неделя...
Я, заслушавшись, приоткрыл рот.
- Во-вторых, - назидательно продолжал Евгений Кимович, - не стоит относиться к данному сравнению буквально. Это образ - красивый, поэтичный, но всего лишь образ. Ведь бабочка, до того как стать бабочкой, успевает побыть гусеницей, а затем и куколкой. Нам только кажется, что куколка - это смерть одного существа и на его могиле появление другого. Нет. В куколке кипит жизнь, так же, как она кипит в не по дням, а по часам растущем ребенке. Иными словами, судьба бабочки не так трагична, как представляется неспециалисту. Ладно, - сказал он вдруг безо всякого перехода. - Забегу к вам завтра утром, покажете, какой там "промежуточный". Я ведь правильно понял: завтра вы уже будете "не вы"?