- Привет, - выдавил я, преодолевая некоторую застенчивость.
- Доброе утро, - сказала Юля.
Она была выше меня на голову, как всегда вежливая и опрятная, в идеально выглаженной форме при белых манжетиках и до блеска начищенных черных туфельках, в которых при желании можно было разглядеть собственное отражение. Длинная русая коса, украшенная белым бантом, казалась несколько угрожающей на вид.
- Мы думали, ты без нас почапала, - сообщил Рюрик, втискиваясь между нами. - Гони портфель!
- Не "гони", а "дай пожалуйста", - поправила Юля. - Почему так долго?
Я раскрыл рот, чтобы ответить, но Рюрик меня опередил:
- Жрал наш Тошка и плевать хотел на учебу.
- На себя посмотри! - огрызнулся я.
Рюрик сейчас же отреагировал:
- Викинг Рёрик Ютландский не нуждается в одобрении черни. Викинг Рёрик Ютландский - это тебе не деревенщина без имени и рода. Викинг Рёрик Ютландский из рода Скьёльдунгов - брат самого Харальда Клака, изгнанного датского короля. Ему не надо советовать смотреть на себя, пускай другие смотрят на него...
- Папа ему новую книжку подарил, - пояснила мне Юля, - вот и разошелся.
- Викинг Рёрик Ютландский, - все больше воодушевляясь, вещал Рюрик, - это тебе не какой-то Чингисхан неграмотный. Это настоящий конунг, норманн! Они еще в Америку вперед Колумба плавали!..
- Идем, - сказала Юля, и я послушно двинулся за ней.
Рюрик орал что-то нам вслед, потом замолк и на некоторое время был забыт. Я шагал как на протезах, моего конфуза Юля, кажется, не замечала. А вообще было, конечно, здорово идти рядом с настоящей девушкой, многозначительно молчать и исподтишка коситься на ее не по годам серьезный профиль. Впечатление портил только ее рост.
- В пионерлагерь собираешься? - спросила Юля.
Я немного замешкался.
- Не знаю. А что?
- Стасик вот ждет не дождется.
Я не сразу понял, что под Стасиком подразумевается Рюрик.
- Ну-у... - протянул я, мучительно гадая, что же сказать; потом спросил: - А как там вообще, в пионерлагере?
И Юля принялась рассказывать, как там в пионерлагере. Я внимательно слушал, раскрыв рот, но больше, конечно, просто разглядывал ее. У нее были светлые, очень длинные ресницы и множество веснушек, собиравшихся на носу в очаровательное золотистое пятнышко. Можно было сколько угодно возмущаться ее ростом, но тут же все прощать, увидев это пятнышко.
Улица блестела, как начищенный паркет. По тротуарам шли люди: торопливые мужчины и намеренно неторопливые женщины, старушки с кошелками, набитыми пустыми бутылками, яростно регочущие студенты и разной степени сопливости школьники. Многих я знал, других - тоже вроде знал, но не мог вспомнить - откуда. Таблички над воротами сообщали, что это улица Гоголя, и я тут же вспомнил, что именно по такой вот табличке когда-то научился читать. Да, точно. Я был с мамой, мы возвращались откуда-то или, наоборот, шли куда-то, и чем-то крайне расстроенный, я вдруг задрал голову, вытянул губы и громко, чтобы мама поняла, насколько мне плохо, по слогам прочитал: "Го-го-ля". И повторил: "Гоголя!" Мама тогда даже приостановилась - не поверила. Потом страшно обрадовалась, купила мне мороженого и все просила прочитать что-нибудь еще, указывала на вывески магазинов, на таблички каких-то учреждений, на объявления, развешанные по столбам. Получалось, конечно, неважно: "Же-мэ-чу...", "Му-ни-ци-пу..." Как же я злился, когда мама говорила: "Нет, родной, неправильно"!
В какой-то момент я почувствовал взгляд Юли - она странно смотрела на меня, приоткрыв рот. Наверное, выражение лица у меня было самое дурацкое. Тоже мне, нашел время ударяться в воспоминания. Я фальшиво улыбнулся, потом, не придумав ничего лучшего, обернулся.
Рюрик, не приближаясь и не отставая, шел прямо за нами и подавал мне какие-то знаки. Чего это он? Ах да, кажется, мы договаривались о чем-то... Нет, не вспомнить, совершенно вылетело из головы. Я поманил его пальцем и повернулся обратно. Юля все смотрела. Тогда я сказал:
- Помнишь себя маленькой? Я вот помню.
- Я тоже помню, - отозвалась Юля. - Вы с братом кидались в меня косточками и натравливали Фильку.
- Нет, - сказал я. - Раньше, когда была совсем маленькая, помнишь?
- Это когда я выгнала вас за ворота и вы расплакались на всю улицу? Меня потом наказали.
- Нет, еще раньше. Когда была совсем-совсем маленькая.
Юля ненадолго задумалась.
- Стасика помню, - сказала она. - Он плакал, когда я отбирала соску. Тебя не помню.
Рюрик наконец соизволил догнать нас. Задев меня плечом, он вырвался вперед, повернулся и, смешно пятясь, спросил:
- И чё, и чё?
- Сейчас споткнешься, - предупредила Юля.
- И чё, и чё? - весело повторил Рюрик. - О чем спор?
- Тошка помнит себя маленьким.
- Ха! Велика важность! Зато он не помнит, что надо помочь Тарасенко с книгами.
Юля перевела непонимающий взгляд с Рюрика на меня.
- С какими еще книгами?
Я пожал плечами, так как понятия не имел ни о каких книгах. Рюрик же, со свойственной ему манерой говорить быстро и убедительно, все так же пятясь, принялся разглагольствовать.
Оказывается, наш одноклассник Тарасенко переезжал, и отцовская библиотека оставалась без хозяина. Кое-что растащили соседи, кое-что отец снес в библиотеку, что на Маркуса. Оставшиеся книги Тарасенко великодушно пообещал Лиане Валериановне... Ага. Нечто подобное я припоминал. Только было это месяц назад, Тарасенко давно переехал, а книги благополучно пылились в шкафу нашего класса рядом с большой геранью. Врал Рюрик, одним словом.
А врал потому, что мы еще вчера условились сбежать с уроков и пойти на котлован, - это всплыло само собой, я даже не удивился. Точнее, удивился, но совсем по другой причине. Непонятно, как я мог такое забыть. Ведь это не Рюрик, а я предложил сходить на котлован, так как прознал, где старшие ребята прячут камеру. Малышню, ясное дело, к камере не подпускали, и поплавать с ней - не на берегу, как трусишки какие-нибудь, а на середине, где глубоко, - можно было только таким вот хитрым способом. Это было рискованно, но страшно заманчиво. Я решился.
- А-а, книги! - сказал я как можно более непринужденно. - Да-да.
У Рюрика заблестели глаза.
- Вспомнил! - воскликнул он. - Наконец-то!
- И что, пойдете к этому Тарасенко? - недоверчиво поинтересовалась Юля.
- А чё такого? - удивился Рюрик. - Он прям за школой живет.
- И книг немного, - добавил я.
- Откуда знаешь, что немного? - спросила Юля.
- Да! - весело поддакнул Рюрик. - Откуда знаешь?
Я не растерялся:
- От верблюда! Пятнадцать книг, по пять книг на брата. Что, забыл? Вместе ведь спрашивали.
Рюрик еле сдержал смешок. Я, впрочем, тоже.
- Может, мне с вами пойти? - предложила Юля.
- Зачем? - спросили мы в один голос.
- Ну а если с вами что-нибудь случится?
- Чё случится? - проворчал Рюрик. - Он прям за школой живет. Там даже дороги нет.
- Все равно, - сказала Юля. - Я за вас отвечаю.
Последовала небольшая заминка, потом Рюрик все же нашелся:
- Ой-ей-ей, прям так и отвечаешь. Нас - двое. И вообще, это мы за тебя отвечаем!
Юля прыснула, чем сильно обидела и меня, и Рюрика.
- Пойдешь с нами - опоздаешь, - сказал я веско.
- У нас - уважительная причина, а тебе взбучку устроят, - добавил Рюрик.
Для своего возраста мы говорили очень убедительно. Юля заколебалась. Она была отличницей по убеждению, ни о какой взбучке не могло быть и речи. Наконец она сдалась:
- Ладно. На большой перемене зайду, посмотрю, что там за книги.
- Можешь не беспокоиться, - сказал Рюрик, важно отмахиваясь. - Домой я и сам что-нибудь сопру.
- Только попробуй! - предупредила Юля.
На том и порешили. Дошли до Сельскохозяйственного института, у входа в который шевелилась и гудела студенческая ватага, свернули к институтскому общежитию, миновали обрамленный каменным парапетом сквер, постояли у неисправного светофора, где Рюрик не выдержал - опять завел шарманку о брате легендарного Харальда Клака, перебежали дорогу, постояли у еще одного светофора, уже исправного, и вышли на Гастелло. Школа находилась метрах в ста ниже по улице. Здесь мы распрощались с Юлей и свернули в ближайший проулок.
Нужно было переждать звонок на урок. Мы юркнули в какой-то дворик и притаились у ворот под небольшим окном. Из-за мутного стекла на нас, не мигая, глядел огромный серый котище. Глаза его, как мне показалось, были полны осуждения. Я не смог долго смотреть в них и поэтому перевел взгляд на Рюрика. Рюрик, уставившись себе под ноги, неопределенно лыбился. Кажется, он уже жалел, что решился на эту авантюру. Смотря на него, я тоже начинал понемногу жалеть. Во-первых, Юля могла зайти к нам в класс и до большой перемены. Во-вторых, нас мог видеть кто-нибудь из одноклассников, а это запросто могло дойти до Лианы Валериановны. В-третьих, ни я, ни Рюрик плавать не умели...
Я представил котлован. Окраина, заброшенная стройка, растрескавшиеся бетонные плиты вдоль берега. Вода. Камеру старшие ребята прячут в овраге под листом гнилой фанеры. Если на пару с Рюриком поплыть с ней на середину и взяться с двух противоположных краев правыми руками, а ногами изо всех сил забарабанить по воде, можно сделать "центрифугу". Ах, как это замечательно - делать "центрифугу", всю жизнь мечтал!.. А лето близко. Еще немного, и котлован будет кишмя кишеть народом, и никто ни под каким предлогом не позволит поплавать с камерой... Нет, совершенно невозможно передумать.
Минут через двадцать Рюрик прошептал: "Почапали потихоньку", и мы почапали.
Людей на улицах заметно поубавилось. Не слышалось ни щелканья каблучков, ни студенческого ржания, ни окриков, ни просьб поторопиться. Мы ныряли в один проулок, проходили его насквозь и ныряли в следующий. Изредка до нас долетал истеричный дребезг трамвайного сигнала или до жути пронзительный скрип воротных петель, - тогда мы инстинктивно ускоряли шаг, пытаясь таким образом избавиться от навязчивого чувства преследования.
Когда добрались до котлована, пот с нас стекал струями. Плавать расхотелось напрочь, но делать было нечего. Покидали портфели, разделись и голозадыми пошли искать камеру. В крапиве. Перессорились к чертям собачьим. Рюрик назвал меня пентюхом, я его - треплом болотным. Вдобавок камера оказалась полуспущена. Проверили, держится ли она хотя бы на плаву, и, не глядя друг на друга, торопливо полезли в воду. Тут меня и скрутило.
Это было похоже на испуг; на мгновенный ожог; на выстрел в голову, черт побери! Обжигающе-холодная вода поглотила меня до подбородка, опалила морозом нутро, я вздрогнул, как от сильного удара, слепо схватился за камеру и попятился, попятился к берегу, прочь из этой геенны...
- Куда?! - послышался испуганный возглас.
Ошалело моргая, я выдохнул:
- В-вода!
- Дристун! - презрительно сказал Рюрик. - Вали давай, а камеру оставь!
Я заставил себя разжать пальцы, это было настоящим подвигом в тот момент. Камера выскользнула из рук, как живая. Рюрик ударил по воде ногой и сразу оказался недосягаемо далеко. Я отвернулся и, делая судорожные рывки руками, зашагал к берегу. Казалось, вода сопротивляется, не хочет выпускать.
С плеском и стоном выскочил на берег. Вода лилась с меня ручьями. Рюрик кричал что-то, я не разбирал - заложило уши. Дыша, как загнанный, откашливаясь и спотыкаясь, я отбежал подальше и только потом осмелился повернуться.
Вода была все такая же - гладкая, спокойная, умиротворяюще мутная. Но теперь я нисколечко ей не верил, это был обман. Рюрик, закинув руки на камеру и энергично работая ногами, бултыхался в этом обмане и ничего не понимал. Можно - и даже нужно - было испугаться за него, окрикнуть, попросить, чтобы сейчас же плыл обратно, но я молчал. Во-первых, я был зол на него. Во-вторых, весь свой страх уже истратил. Хватит, отбоялся.
Вскоре совсем успокоился. Вытряхнул воду из ушей, обтерся рубашкой, расстелил пиджачок на бетоне и растянулся на нем, как на покрывале. Яичный желток солнца быстро согрел меня. Рюрик, давясь от смеха, в одно рыло пытался сделать "центрифугу" - получалось, конечно, убого.
Да и что такого, думал я, закрывая глаза. Воды испугался, подумаешь. Она, между прочим, действительно холодная. Может, у меня эта... непереносимость, вот. Предки все казаками были, с юга. А там о-го-го как жарко. Парилка. Так что не надо - дристун, дристун. Сам ты дристун, еще меня передристишь... Я вон вчера в прошлом побывал - и ничего, даже не жаловался. А ты, ты что сделал, Рёрик Ютландский из рода трепачей? Вот-вот, трепаться только и горазд...
- Эй, там, на берегу! - жизнерадостно окрикнул Рюрик. - Не передумал? Смотри!
...Радуется. Родную сестру одурачил, а все радуется. Влетит ей за нас, будешь знать. "Юленька, Юленька, ну, прости, ну, извини..." Тьфу! Морда бесстыжая. О себе не думаешь - о ней бы подумал. Вот лопнет сейчас камера... Или еще лучше: припрется шпана с чужой сторонки, посмотрим как запоешь. Заставят сидеть в воде, пока не затошнит от этой камеры... Рёрик Ютландский... а потом, весь в слезах и соплях, сухари на одежде грызть будешь...
- Эй! Обиделся там, что ли? Пацаны только огорчаются!
...Огорчу я тебя. Вылези на берег, я тебя так огорчу - на всю жизнь запомнишь. И вообще, катись-ка ты к черту!..
Не отрывая глаз, я пошарил вокруг себя, нащупал штанину и накрыл ею лицо. Сразу стало темнее и даже, кажется, тише. По крайней мере, Рюрика я больше не слышал - лишь плеск воды и стрекот цикад.
...Так-то. А что приснилось - чепуха. Мало ли что кому снится. И испуг этот непонятный - солнце первый раз увидел, надо же! Бредятина... Нужно было просто подойти к маме и все рассказать. А лучше к папе. Или сразу к обоим. Сегодня же все им расскажу. Главное, чтоб про котлован не узнали... В школу надо, вот что. И чем скорее, тем лучше. Поспешим - на второй урок точно успеем. Извинимся, скажем: похороны. Проверять такое постесняются...
Я уже собрался звать Рюрика, но в последний момент передумал. Сам вылезет, еще и обрызгает смеху ради. Тогда и встану, а пока - полежу... Бетон был обезоруживающе теплый, солнце - еще теплее, и монотонно стрекотали над ухом цикады. В блаженном умиротворении я задремал.
4
Почувствовав под головой подушку, я сразу все понял. Вскочил, огляделся: так и есть. Отставшие по углам лимонные обои, стеклянная люстра под потолком, шкаф, стол, тапочки у кровати. Еще не до конца веря, я выпрыгнул из-под одеяла и босыми ногами зашлепал по холодному линолеуму - к шкафу, к зеркалу! Нет, зря понадеялся, все взаправду. Все в этой треклятой комнате взаправду!
Из зеркала смотрел уже не тот Тошка Кривомазов, который задремал на котловане. Нынешний Тошка был определенно старше, шея и ноги удлинились, а голова - вроде как уменьшилась. И пижама была голубая.
- Нет-нет-нет-нет, - забормотал я в панике. - Зачем? Нет-нет...
Продолжая бормотать, я слепо зашлепал к двери, остановился, постоял, затем вернулся к шкафу. Мальчик в зеркале был бледен, как мел, лицо у него прыгало. Не обращая на это внимания, я достал первые попавшиеся штаны и принялся натягивать их поверх пижамы. Долго не попадал в штанину, потом додумался сесть на стул. На спинке стула обнаружил рубашку; надел и ее.
Когда оставалось застегнуть последние пуговицы, в комнату вошла мама. В предутреннем свете я еле узнал ее. Виной тому был халат - новый, черный, с красной окантовкой. Мама зябко куталась в него; лицо - сонное, припухшее, на щеке - розовый рубец от подушки.
- Куда это ты собрался в такую рань? - удивленно спросила она.
Опустив глаза, я пробубнил что-то непонятное. Пришлось повторить.
- К Рюрику? - переспросила мама. - Зачем - к Рюрику?
Я затруднился. Разве ТАКОЕ объяснишь? К тому же что-то меня удерживало - я будто бы заранее, уже в том возрасте понял, что никто мне не поверит.
- Мы договорились, - соврал я через силу. - Поспорили: кто первый проснется, ну... и... вот. Можно сходить?