Тут я заметил, что Рюрик ухмыляется - мерзко так, с ехидцей. Это до того мне не понравилось, что я с невозмутимым видом спустился с крыльца, приблизился к лавочке и вдруг с силой наступил гаду на носок сандалии.
- Ау! - вскрикнул Рюрик. - Сколько раз говорил, зараза, не наступай - ноги больные!
И тотчас же я вспомнил: да ведь это любимое мое занятие - наступать этому зажравшемуся трепачу на ноги, отдавливать его пухлые пальчики, и чтобы он обязательно мяукал как мартовский кот. И кличка у него новая появилась, подходящая...
- Киса, - проговорил я мстительно. - Что, хвостик отдавили, да? Ну ничего, я тебя сметанкой угощу.
Как и ожидалось, Рюрик немедленно взбеленился:
- Не булькай, повидло! А то как отвешу пинка.
- А пузо не помешает?
- Ты, худышка, чё-то больно часто на мое пузо засматриваешься.
- А как же! В голодный год, считай, один ты и выживешь.
- А-ах т-ты!
Мгновенно налившись багрянцем, Рюрик погнался за мной. Бегал он, честно говоря, неплохо, даже хорошо. Меня спасала лишь маневренность и искреннее нежелание получить увесистым портфелем по макушке. Филька поддалась общему порыву, выскочила из будки и, упоенно тявкая, припустила за нами следом. На шум, как на побудку, выглянула из окошка тетя Валя - сонная, хмурая, облепленная бигуди - и заверещала:
- Что вы тут устроили? Я вас спрашиваю, бесенята! Да прекратите вы носиться, собаку задавите!
Не слушая ее, мы выбежали на улицу и некоторое время носились там. Филька за нами выйти побоялась - просунув мордочку в щель под воротами, она заунывно скулила, надеясь, видимо, вернуть нас обратно во двор.
- Всё! - сказал Рюрик, останавливаясь. Он тяжело дышал, мокрое от пота лицо лоснилось, словно намазанное жиром.
- Ничего, - проговорил я успокаивающе. - Зато полезно.
Солнечный свет заливал улицу. Длинные жидкие тени тянулись в сторону института. Народ выстукивал по тротуару четкий монотонный ритм. Все было точь-в-точь как в прошлый раз.
- Слышал, как Валька разоралась? - спросил Рюрик.
- Ага. У нее до сих пор хахаля нет?
- Не знаю.
- "Не знаю, не знаю". Что ты знаешь? Трепишься только.
Рюрик искоса поглядел на меня и проговорил:
- Странный ты сегодня.
- Да? А вчера другой был?
- Вчера - другой. Вчера ты не вваливался ко мне, не бил по морде и вообще...
- Что - вообще?
- То самое. Странный, в общем.
- Говори раз начал, - потребовал я, хотя и сам уже все понял.
Не дружили мы с Рюриком, вот уже год как не дружили. Из-за ерунды какой-то поссорились... Хотя нет, не сорились даже. Просто не захотел он водиться с Макаром и компанией. Я захотел, а он - нет, посчитал это ниже своего достоинства. Так мне и сказал. А я... словом, разошлись наши дорожки. Во дворе, при родителях общались, конечно, но в школе кодлы у нас были уже разные. Жалел я об этом? Сейчас, пожалуй, да. Но сейчас - это ведь не тот "я" и не совсем "я", есть ведь еще, оказывается, другой... который не вваливается в спальню, не бьет по морде и не расспрашивает о котловане...
- Ладно, - сказал я досадливо. - Почапали давай.
Рюрик открыл было рот, но передумал. И правильно, нечего тут говорить.
Мы сошли в тенек на тротуар и зашагали в сторону института. Мельком я подумал о Юле - ведь она с нами всегда ходила. Но как только я об этом подумал, тут же всплыло, что теперь она ходит исключительно с подружками, а нас с Рюриком вообще не замечает. Я еще не задался вопросом - почему так, а ответ уже сидел в голове. Мы с Рюриком, оказывается, были еще малявками, а она - уже старшеклассница. А это (говорил однажды Рюрик, многозначительно тыча пальцем в небо) - не хвост собачий. Я невольно ухмыльнулся. Все-таки забавно получается. Странно, страшно, жутко до нереальности, но - забавно. Как в анекдоте про фашистов... Ха, надо же! И анекдоты, оказывается, знаю. И даже могу рассказать парочку...
Не медля ни секунды, я затравил один из моих любимых - про радиста и раненого комдива. Рюрик подозрительно покосился на меня, потом сообщил:
- Это я тебе рассказывал, забыл?.. Лучше вот слушай, свеженький...
И он рассказал про зайца в борделе. Секунду я молчал, напряженно хмурясь, потом взорвался. По-моему, я никогда так не смеялся. Рюрик вообще мастак на анекдоты, но этот довел меня до колик.
- А такой слышал? - спросил он и, не давая мне опомниться, выдал еще один - про Штирлица, на которого напали пять гестаповцев.
Я не смог дальше идти - остановился и сел. На нас уже стали оглядываться, а я, одной рукой утирая обильные слезы, другой - держась за живот, повторял сквозь измученное хихиканье: "Чудом отбился... чудом..."
- Ну, пойдем, пойдем, - сказал Рюрик, подхватывая меня под локоток. В голосе его появилась какая-то тревога. - Чё ты? Анекдот и анекдот. Я тебе еще затравлю. Потом.
- Фу ты ну ты! - сказал я, отдуваясь. - Таких смешных больше не трави.
Рюрик польщено заулыбался. Вообще странно, конечно: как это я умудрился предпочесть ему Макара и компанию? Как-никак соседи, семьями дружим, вместе выросли, вместе нагоняи получали, Юлька - его сестра. Нет, это нужно менять. Срочно. И плевать, что там я (то есть другой "я") думаю...
Хорошо, а как мне все-таки быть? Решил никому не рассказывать - это ладно. Это даже похвально - не распустил нюни, не поддался панике. Мужчина. Но все же. Ведь что получается: как закемарю, сразу перенесусь на два года вперед (а то и на все десять!). Так и жизнь пролетит - не заметишь... Все-таки нужно посерьезней, без анекдотов. Не над чем тут смеяться. Не плакать, не раскисать как баба, но и не смеяться... Что же я мог такого натворить, чтобы со мной вот так? Я ж все-таки живой, меня кольни - кровь потечет, ребенок совсем... Нет, нет, спокойней. Еще ничего не произошло. Как-никак время пока есть, много времени. До вечера. А может, и до утра. Если не усну, конечно. Это ведь теперь доподлинно известно - спать ни в коем случае нельзя...
- Что? - спросил я, очнувшись.
- Говорю, вон кодла твоя идет, - повторил Рюрик и брезгливо сплюнул.
И точно: наперерез нам через дорогу бежали трое - Макар, Давид и Юшка. Все трое как с одной помойки: помятые пиджачки с заплатками на локтях, помятые сорочки, абы как подвязанные сальные галстуки. Пионерия. Кодла. Со стороны они напоминали лесенку, начинающуюся долговязым сообразительным Макаром и заканчивающуюся низеньким глупеньким Юшкой. Давид занимал промежуточное положение в этой иерархии, и, как водится, именно он начинал разговор. Все произошло очень быстро.
- А-а-а! - радостно протянул Давид, с ходу тыча указательным пальцем Рюрику в живот. - Вот ты и попался, маргарин!
- Пошел на хрен! - огрызнулся Рюрик.
У Давида глаза на лоб полезли.
- Зырь, Макар! Разговаривает!
- И правильно, - отозвался Макар, протягивая мне лопатообразную кисть. - Здорово, Тоха. Как оно?
- Пойдет, - сказал я, мысленно кривясь от стального рукопожатия.
- Чё ты с ним якшаешься? - осведомился Макар, кивая в сторону Рюрика и, не дожидаясь ответа, бросил Давиду: - Так тебе и надо, совсем уже опустился. Скоро каждый лох-несс будет на хрен посылать.
- Меня? - притворно обижаясь, переспросил Давид.
Юшка, подошедший последним, сморщил бледную, несообразно маленькую физиономию и мелко-мелко закашлялся в кулачок. Это он так хихикал.
Мне вдруг стало душно и тесно. Я запаниковал и, стараясь, чтобы никто этого не заметил, буркнул первое, что пришло на ум:
- В планетарий ходили?
- Какой еще планетарий? - не понял Макар.
- Ну, планетарий. Что-то же говорили насчет него.
- Совсем голову потегял, Тоха? - прокартавил Юшка. - В планетагий в февгале ходили.
- А-а...
- А ты, маргарин, любишь планетарии? - спросил Давид и снова ткнул Рюрика пальцем, отчего бедный Рюрик охнул, страдальчески выпучивая глаза.
- Оставь его, - сказал я, глядя в сторону.
- Чего оставь, чего оставь? Такого жирдяя да не потрогать! - И снова тычок, от которого уже не у Рюрика - у меня в животе екнуло.
- Оставь, говорю, - повторил я.
- Якшаешься, - сказал Макар с осуждением. - Забыл, как тебя Эрмитаж напрягал, а этот в стороне стоял и зенками лупал?
Я не помнил никакого Эрмитажа, но Рюрика в обиду решил не давать.
- Оставь, - произнес я уже с угрозой.
- Ты чего? - спросил Давид, но палец свой грязный, паскудный убрал. И сразу стало мне как-то легче на душе.
Макар же, качая головой, проговорил:
- Ай-яй-яй, Тоха, на друзей уже кидаешься. Сам ведь гундел: "Еле-еле поц, еле-еле поц..."
- За языком-то следи, - буркнул я, удивляясь собственной наглости.
Грязновато-желтые брови Макара полезли вверх.
- Ка-ак? - переспросил он тихо и опасно.
Но меня уже было не остановить:
- С кем якшаться - и без тебя разберусь, хватит. Вот уже где мне ваши указки. Здесь, дома, в школе - везде одно. Советчики, блин! За собой бы так следили!
Какое-то время Макар хлопал глазами. Потом лицо его повеселело.
- Ну, знаешь, - проговорил он с ухмылкой. - Это как сказать.
- С кем поведешься того и набегешься, - выпалил вдруг Юшка.
Все посмотрели на него. Юшка испуганно засопел.
- А что, газве не так? - пробубнил он. - Так ведь. Все так говогят.
- Ты, Юшка, лучше помалкивай, - посоветовал Макар. - А ты, - сказал он мне, - не путай варенье с жижицей. Я те про Ивана, ты про болвана. Какие указки? Сам знаешь, кто он и что. А кидаешься на нас. Или вздумал ботаном заделаться? Если да, так и цинкани. Вопросов к тебе больше не будет.
- Совсем, - добавил Давид таинственно. - Будет только спрос.
Я сделал вид, что сильно удивлен.
- Попугать меня решил?
Давид не ответил, только лицо у него как-то погрустнело. Я перевел торжествующий взгляд на Макара. Нахмурив белобрысые брови, Макар смотрел на меня сверху вниз.
- Не пойму что-то, - проговорил я, изо всех сил стараясь не отвести взгляда. - Чем тебе Рюрик не потрафил? Нормальный паренек. И друг хороший. Я его с детства знаю. Вас на этой улице еще в помине не было, а мы уже корешились. И как прикажешь быть, когда один мой кореш напрягает другого кореша? Об этом подумал?
Некоторое время пионерия молча переглядывалась. Лица у всех стали растерянные: такого Тоху они еще не знали. Рюрик - он стоял где-то сзади и справа - тоже ни черта не понимал. Когда молчать дальше стало невозможно, Юшка вдруг снова сморщился, спрятал мордочку в кулачок и закашлялся. Но я и сам уже понял, что сморозил глупость. Какой друг? Какое, к черту, детство? Рюрик - ботан, у него деньги отбирают, ему в портфель мусор вываливают. А он все это сносит, и только бормочет что-то об угловой швали, и читает вдохновенно стихи у доски, и высокомерно отворачивается, когда его пытаются дразнить... А Эрмитаж - я ведь вспомнил этого бугая, нетопыря, гада вонючего, как он, смердя чесноком, одной лапой выворачивал мне кисть, а другой - обшаривал карманы... и как Рюрик, бледный, оцепеневший, уже готовый грохнуться в обморок от страха, стоял в стороне и, не моргая, смотрел, как меня грабят, а потом, когда все закончилось, приблизился бочком, посопел и выдавил: "Ничего, Тошка, это просто шваль..."
- Я по-о-онял! - сказал Макар, расплываясь в улыбке. - Ты прикалываешься, да? Ха-ха! Слыхали? Это Киса у него друг! Ай да Тоха!
И тут он хлопнул меня по плечу - по-дружески, несильно, просто чтобы показать насколько я его развеселил. Я не успел ничего понять - мир мгновенно потух, и я растворился во тьме.
5
Вздрогнув, как от толчка, я проснулся и сначала ничего не понял.
В комнате стояла темнота. Я лежал в кровати на животе, обхватив подушку руками, и медленно, как пьяный, моргал. Ресницы мягко скреблись о наволочку, скомканное одеяло путалось в ногах. Холодно, отметил я машинально. Потом пришла паника.
Судорожно, словно боясь обжечься, я втянул ноздрями воздух, одновременно ощущая, как сердце уползает куда-то вниз, к кишкам, и принимается там часто и болезненно пульсировать. Через секунду я уже дышал как загнанный. Опять, опять! - стучало в голове. Это было похоже на подступающее безумие. Я был готов заорать что-нибудь бессмысленное и орать до тех пор, пока окончательно не сойду с ума. Я ведь сумасшедший! Это теперь ясно как день. Ничего другого и быть не может. Можно сколько угодно убеждать себя, что всё - лишь игра воображения и нет никаких скачков, а потом хлопнет тебя какая-нибудь сволочь по плечу и все исчезнет... Безумие и только.
Эта мысль странным образом начала успокаивать. По крайней мере, звучала она не так жутко. Безумие, в конце концов, лечится. Или нет? Будем надеяться, что лечится... Может, и вправду сижу я сейчас в какой-нибудь палате номер шесть и с маниакальным наслаждением представляю испуганного мальчишку, свернувшегося на кровати и размышляющего о достоинствах и недостатках безумия... А потом войдет здоровенный улыбчивый санитар, бережно усадит в кресло-каталку и повезет на процедуры... Да-а, было б замечательно, если б все так и обстояло...
А вот и нет, оборвал я себя с ожесточением. На-кось выкуси. Не получится у тебя, голубчик, дурачком прикинуться. Слишком все по-настоящему, и ты это прекрасно знаешь, а все равно пытаешься юлить. Впрочем, не удивительно. Сколько тебе уже, напомни? О, одиннадцать! Растешь как на дрожжах, скажу я тебе. Еще парочка таких фортелей, и о школе можно забыть. Правда, ведь здорово - окончить школу, ни разу в ней не побывав?..
У меня что-то случилось с нижней губой: по ней будто мурашки забегали. Я поспешно нырнул под подушку и для верности придавил ее сверху ладонью. Плакать было нельзя. Слезами тут не поможешь, только родителей зря расстроишь. А ЭТО все равно произойдет. Неважно, сам я усну или кто-то опять вздумает хлопнуть по плечу. Может, меня того, вообще нельзя трогать?
- Карточный домик, - пробормотал я с горькой издевкой, потом вдруг вспомнил, как все было, и прикусил язык.
Не-ет, подумал я, подбирая под себя ноги. Уж лучше во сне. Потому что наяву - это как смерть. Даже хуже - внезапная смерть. Секунду назад был яркий, теплый, многоголосый мир, и ты был частью этого мира, а потом - пшик! - и все погасло. Точнее, ты погас, не успев понять как, зачем и, главное, за что... Не хочу.
- Не хо-чу, - повторил я вслух и, не удержавшись, всхлипнул.
Какое-то время я тщетно пытался взять себя в руки. Потом в соседней комнате скрипнула кровать, кто-то поднялся, завозился с тапочками, и мягкие шаги зашаркали в сторону ванной. Мама. Это меня успокоило. Мама всегда была рядом, и в любой момент ей можно было открыться. И даже если ничего она сделать не могла... хотя почему обязательно - не могла? Быть может, как раз в этом и состоит моя главная ошибка: молчу, как партизан на допросе, и никто даже не подозревает, что нет меня. Что появляюсь я раз в несколько лет, а все остальное время мои руки, мои ноги, мои рот и глаза принадлежат другому. Жуть, подумал я. Вон, даже ноги озябли...
Не убирая с головы подушки, я пошарил по простыне, нащупал одеяло и некоторое время возился, пытаясь укрыться.
...Вот так. О чем это я? Жуть. Жутко. Это - да. И тошно. И еще что-то, чему не могу подобрать названия. Но сейчас я о другом - о том, кто сидит во мне в промежутках... Хотя наверняка он думает точно так же про меня. Или вообще не думает. Я как-никак БЫВАЮ несколько часов - немудрено считать меня неким временным помешательством. Или обыкновенной неувязочкой... Я живо представил котлован, солнце, мутную воду, и как этот "промежуточный" просыпается: оглядывается сонными глазами, чешет пузо, потом, так ничего и не поняв, просто пожимает плечами. Я - пожатие плеч...
Эта мысль показалась мне веселой. Я тихо захихикал и вскоре обнаружил, что задыхаюсь. Пришлось выбраться из-под подушки. На поверхности хихиканье стало громче, я попытался прервать его, но ничего не вышло. Потом за окном с гулом и лязгом проехала первая машина ("Грузовая, мусорщики, наверно..."), и по потолку пробежал слева направо косой желтый четырехугольник. Хихиканье мое тотчас оборвалось. Что-то почудилось мне в тенях над головой, какое-то лишнее движение. Я крепко зажмурился, а когда снова открыл глаза, - все пропало, ничего лишнего на потолке не было. Но осадок остался.