- Дай что есть, - потребовал я.
- Поштучно не отпускаю, - был ответ.
Я с силой провел ладонью по лицу, нагнулся ниже.
- Послушайте, дамочка... - начал я с наивозможнейшей вкрадчивостью.
- Поштучно не отпускаю, - оборвала дамочка упрямо.
- Сучка! - рявкнул я, выпрямляясь. От злости чесались брови.
- Эй, студент! - позвали из-за ларька.
- Что там еще? - процедил я и, заранее стискивая кулаки, обошел ларек.
Оказалось: ложная тревога - один из алкашей с красной, как сургуч, рожей всего-навсего протягивал мне пачку сигарет.
- Бери, - сказал он с почтительной улыбкой. - Тока не буянь.
Предлагалась сущая гадость - "Прима" без фильтра. Я ее вроде никогда и не курил. Впрочем, какая разница! Когда сигаретка задымилась, я вогнал в себя первую вязко-горькую порцию никотина и вдруг понял, что курю-то по большому счету в первый раз. И даже не скажешь, что дело приятное. Но останавливаться было поздно - я уже начал понимать, в чем суть действа.
- Спасибо, - сказал я, возвращая алкашу его пачку.
- Не за что, - сказал алкаш. - Может, того, двадцать грамм?
- Не, посреди недели не пью.
- И то верно.
Разошлись мы почти приятелями. Какое-то время я шел по аллее и сосредоточенно тянул из сигаретки серый дымок. Потом ходить надоело, я опустился на лавочку и, вытянув ноги, стал смотреть на свои туфли. Туфли были дорогие, моднявые, с тусклыми медными бляшками. В чем в чем, а во вкусах "промежуточному" не откажешь. Неужели папа до сих пор присылает? Нет, не вспомнить. И плевать... Я потрогал тоже явно не дешевую кремовую рубашку, разгладил узкие неудобные штаны, потом снова обратил внимание на руки. Бицухи были что надо. Спортивный парень получился, ничего не скажешь. Смолит как паровоз, а в кулаке себя держит.
- Время не подскажете? - проворил над ухом приятный голосок.
Я поднял глаза. Перед лавочкой стояла симпатичная девушка в коротком платьице. Одной рукой она поправляла длинные волосы непонятной расцветки, другой - придерживала коляску для грудничков. Из коляски доносилось слабое покряхтывание.
- Время, - напомнила девушка, когда молчание мое затянулось.
- Нет часов, - сказал я виновато.
Реакция девушки была странной: она вдруг сощурилась, скользнула по мне быстрым взглядом и, усмехнувшись, зашагала дальше. Что это с ней? - подумал я недоуменно, потом опустил глаза. На левом запястье у меня висели часы - электронные, с широким серым циферблатом. Ну балбес!
- Восемь - сорок две! - заорал я запоздало, но девушка не обернулась.
Секунду я смотрел ей в спину, до онемения стиснув зубы, потом как-то сразу успокоился.
- И плевать, - сказал я громко и совершенно искренно.
Девушка услышала и издала смешок. Я тоже издал смешок, потом откинулся назад и задрал голову. Сквозь листву виднелся кусочек мутно-голубого неба, перечеркнутый пушистым инверсионным следом. Я прикрыл глаза и глубоко затянулся. Нужно было подумать, и подумать основательно. По-взрослому. Без слез, без кукишей и, главное, без пощечин... Хотя я тут недавно с асфальтом поцеловался - и ничего... Ладно, это потом...
Итак, на сегодняшний день имеем следующее. В человеке под именем Антон Кривомазов (семнадцать лет, студент, холост) по неизвестной причине уживаются две личности. Первая - она же и главная - живет себе не тужит, любит шумные компашки, пьянки и все сопутствующее... ненавидит отца, ни во что не ставит мать, избегает нравоучений бабушки. Шпана. Дитя своего времени. И вроде все ясно, если не брать во внимание одну деталь. Или, лучше сказать, "несуразность". В чем она заключается, эта деталь-несуразность? М-м-м, а заключается она вот в чем. Время от времени с дитем происходит странная штука. Дите вдруг не помнит, что делало ближайшие несколько часов: то ли оно, понимаешь, побежало на котлован и там уснуло, то ли кто-то без его участия побежал на котлован и там уснул. И так на протяжении всех семнадцати лет. Раз, примерно, в три года. Иногда дите прямо-таки пугается. Иногда мучительно пытается разобраться что за дела. А чаше - просто хвастает перед друзьями, эвон какими странностями обладаю!.. И тут мы вплотную подходим к проблеме второй личности. Судьба ее трагична. Судьба ее незавидна. А если говорить начистоту... Впрочем, что это я? Судьбы, трагедии... Нет, ты, милый мой, - лицо как-никак заинтересованное, так что не надо пока о судьбах. Руки-ноги целы? Зубы не болят? И на том спасибо...
На сигарете успел нарасти длинный кривой столбик пепла. Я стряхнул его под ноги, затянулся в последний раз и стрельнул окурком в сторону урны. Окурок ударился об урну и упал наземь.
- Э, э, э! - тут же раздался голос. - Ну-ка поди подыми!
Это был старенький, очень хмурый дворник в синей робе, с метлой наперевес. Казалось, он только для того и ошивался рядом, чтобы посмотреть, куда я дену окурок.
- А если не подыму? - осведомился я нагло.
Хмурое лицо дворника пошло пятнами. Он смерил меня колючим взглядом, раскрыл рот, готовый разразиться гневной тирадой, но тут я неожиданно смутился.
- Да шучу, шучу, - забормотал я, вскакивая. - Что, уже и пошутить нельзя?
Я кинулся к урне, поднял чертов окурок, поплевал на него для верности и только потом выбросил куда полагается.
- Видите? - сказал я, поворачиваясь. - И никаких пожаров. Вам хорошо, мне хорошо, всем хорошо. А почему вы так поздно работаете?
Дворник ничего не ответил, только метлу поудобнее перехватил и прошел мимо, настороженно кося красными от недосыпа глазами. Он, видно, решил, что имеет дело с ненормальным.
Н-да, подумал я, усаживаясь обратно. Вот тебе и шпана. А ведь я не хотел грубить. Это все тот, "промежуточный", первая, блин, личность... Ладно. Это все детали. Делать-то что?.. Тут я призадумался, машинально поднес пальцы к губам, но вспомнил, что сигарета уже скурена. А делать-то, оказывается, нечего, подумал я невесело. Расскажу... ну, допустим, маме. Допустим, она поверит. Дальше что? Правильно - больница, осмотр. Добрый доктор стукнет резиновым молоточком по коленке - и вот перед ним уже товарищ "промежуточный" сидит. "Очень ловко, - скажет доктор, - очень находчиво. Но на белый билет не тянет..."
Я остервенело заскреб в затылке и только тут заметил, что окружен. Стайка упитанных голубок с самым независимым видом шныряла вокруг лавки, мигала наглыми глазками и настойчиво ворковала. Я послушал-послушал - и топнул. Голуби брызнули в разные стороны.
- Хрена с два вам, а не больница! - сказал я и пружинисто встал.
Нужно было что-то делать, что-то предпринимать. Я заозирался. По аллее ходить не хотелось - осточертела. Вдоль трамвайной линии ходить не хотелось тем более - чего доброго действительно под трамвай попаду. Оставалось одно - направо.
Я обогнул лавочку, зашагал по газончику и вскоре уперся в бетонный парапет. За парапетом темнел пустынный скверик. В глубине, в окружении декоративных кустиков, угадывалась мраморная чаша фонтана. Фонтан, кажется, не работал. Я прищурился: действительно, не работает. И как только я это разглядел, то сразу понял, где нахожусь.
Это была улица Минина, а сквер назывался "Студенческим", потому что находился недалеко от двух техникумов и одного института, кажется, медицинского. Ага, подумал я, перелезая через парапет. Значит, за сквером - Куйбышева, а там и до людей недалеко... Мне позарез нужны были люди, и чем больше, тем лучше.
Я быстро пересек сквер и вынырнул на Куйбышева. Людей тут, к сожалению, почти не наблюдалось, лишь в витринах изредка появлялись и исчезали изящные, как скрипки, продавщицы. На перекрестке у неисправного светофора сгрудилась толпа машин. Мусорный бак у автобусной остановки облепили костлявые кошки, воробьи без всякого стеснения делили с ними поживу. Теплый, как ладонь, асфальт шел трещинами, на небе - ни облачка, солнце в свободном дрейфе.
Наступая на пятки собственной тени, я брел по тротуару и настороженно косился по сторонам. Все я видел впервые, и все было до оскомины знакомым. "Промежуточный", несомненно, гулял здесь когда-то, и не раз. Очередная порция чужих воспоминаний нахлынула было, но я так сильно замотал головой, что все тут же прошло, будто и не было. То-то, подумал я в мрачном удовлетворении. И так будет впредь... Потом меня окликнули:
- Антон!
Я приостановился, посмотрел через дорогу и буркнул:
- Вот те раз!
На противоположной стороне улицы, в тени тутового дерева, стояла Юля. Была она совсем взрослой, совсем непохожей на себя и очень красивой. На ней была черная юбка до колен и голубой пиджачок в мелкую красную полоску. Коротенькие волосы едва прикрывали уши, а к груди она прижимала какую-то книгу в ядовито-желтой обложке. Я успел дважды решиться и дважды передумать, прежде чем перебежал дорогу.
- Привет, - сказала Юля еще издали. - Тоже на учебу?
- Да... то есть нет. Сегодня, пожалуй, прогуляю.
- Почему?
Я почесал за ухом.
- Так...
- Не в настроении?
- Что-то вроде. А ты? Здесь где-то учишься?
Юля удивленно подняла брови.
- Ах да! - сказал я поспешно. - Ты ведь на фармацевтическом. Служительница панацеи.
- Куда нам до железнодорожников!
- Да, далековато. А как вообще дела?
- Пойдет.
Мы изо всех сил старались сохранять на лицах серьезные выражения - получалось только наполовину.
- У тебя плечо запачкано, - сказала Юля.
Я скосил глаза. На плече красовалось здоровенное пятно, напоминающее тормозной след шины.
- Об асфальт, - пояснил я досадливо. - Срам.
- Отстирается. Мне однажды вино на блузку пролили, вот это был срам... Погоди. Об асфальт? Что ты делал на асфальте?
- Самому интересно. А вино с кем глушила? И почему без меня?
- На дне рожденья. У подружки.
- Ну, раз у подружки... Но в следующий раз настаиваю на присутствии.
- Не возражаю. Только ждать придется до зимы.
- Подождем. Тебе в какую сторону? Может, проводить?
От неожиданности Юля даже потупилась.
- Ну, проводи, - сказала она.
И мы пошли мимо витрин. На этот раз выше был я, что не могло не радовать. Юля с преувеличенным равнодушием всматривалась куда-то вдаль, словно вспоминая детство.
- Знаешь, - сказала она погодя, - у Стасика аппендицит.
Я промолчал, и Юля зачем-то пояснила:
- Аппендикс - это такой отросток слепой кишки. Иногда он воспаляется и его приходится того, - она изобразила пальцами ножницы.
- Фу! - сказал я, хватаясь за бок.
- С другой стороны и чуть ниже.
Я послушно схватился за нужное место и скривился, как от кислого.
- Так вот, - продолжала Юля, - ежели вовремя не прооперировать...
- Не надо, пожалуйста.
- Ладно, об этом не буду.
- Вообще о Рёрике как-нибудь в другой раз.
- О ком, о ком?
- Ну, о Рёрике. Не помнишь? - Я вдохнул воздуха и произнес как можно более торжественно: - Рёрик Ютландский из рода Скьёльдунгов, брат этого... как его...
- Харальда Клака, - подсказала Юля.
- Именно! Харальда Клака, изгнанного датского короля! - Тут я вдруг сконфузился: Юля глядела совсем непросто. Не зная, куда деть глаза, я буркнул: - Чего пялишься?
- Так, - сказала она уклончиво. - Симпатично у тебя выходит.
- Что выходит?
- Смущаться, Тошка, смущаться!
- Вот как, - сказал я и засопел носом. Расстроила не столько ее догадливость, сколько это матриархально-снисходительное "Тошка". Какой я ей, к чертям, Тошка!
- Ну-ну, не дуйся. - Она уже откровенно веселилась, разглядывая меня.
- Когда ты так смотришь, - заявил я сердито, - бывает ощущение, будто мне карманы незаметно выворачивают.
- Это комплимент?
- Не знаю такого слова.
- Ну, как знаешь. - Она ускорила шаг.
Мне показалось, что меня обокрали. Я догнал ее и деликатно взял под руку.
- Может, мороженое купить?
Юля дипломатично высвободилась.
- Спасибо, я недавно ангиной болела.
- Тогда в кино, - быстро сказал я.
Юля промолчала.
- Может, в парк? Там - лебеди.
- Ты меня до института провожаешь, забыл?
- Ну, тогда я сейчас одну штуку расскажу - обалдеешь...
И не позволяя себе передумать, я рассказал ей всё: о механизме, о скачках, о "промежуточном", за которого она меня сейчас держала. Юля равнодушно выслушала и сказала:
- Удивил.
Я даже приостановился. Признаюсь, это было как плевок в лицо.
- Не веришь?! - спросил я сокрушенно.
Юля скучающе вздохнула.
- Эх, Тошка, Тошка, в писатели тебе надо, а не в железнодорожники.
- У нас похлестче любого литфака, - заверил я, внезапно вспомнив весь свой курс: Борька Три-на-Четыре, Кирилл-Шпала, Тунгус. - И вообще, не называй меня Тошка. Какой я тебе Тошка?
- Ой, извините, Антон Александрович! Прошу прошения, Антон Александрович! - затараторила Юля в шутливом испуге.
- Я серьезно. Взрослые люди как-никак. Мне - семнадцать, тебе... Сколько тебе?
- А сколько дашь?
- Сейчас - не больше десяти.
Юля повернула ко мне светлое, забрызганное веснушками лицо и вдруг рассмеялась, звонко и заразительно. И тут я внезапно понял, что мне чрезвычайно, до чертиков нравится смешить эту девушку. Любовь, подумал я с некоторой неловкостью. Хорошее слово.
- А может, ну его, этот институт? - осторожно предложил я.
Юля задумалась.
- Н-нет, - сказала она с сожалением. - Не могу. Я решила сессию хорошо закрыть, а с прогулами у нас... Не могу, в общем.
- Ну а после? - не унимался я.
Юля сделала вид, будто что-то подсчитывает.
- После - можно, - неожиданно легко согласилась она. - В три.
- Тогда жду в три на лавочке во дворе. - Я был на седьмом небе.
Юля снова засмеялась. Я неуверенно подхватил ее смех, ничего, впрочем, не понимая.
- Мы два года как переехали, - объяснила она, все еще смеясь. - Или ты в этих своих... "промежутках" такие мелочи не замечаешь?
Одинокий противный муравей пробежал у меня по позвоночнику.
- Ха-ха, - сказал я одеревенело. - Угадала - не замечаю.
Юля легкомысленно отмахнулась.
- Ну, это поправимо. Составь план, продумай все досконально, может получиться неплохой рассказ - идея-то отличная!
- Дарю, - сказал я сурово, но Юля, кажется, ничего не заметила.
- Нет уж, спасибо, - сказала она. - Хотя можешь предложить Стасику. Он этим, по-моему, балуется.
Мы уже подходили к ее институту - ветхому тумбообразному зданию, обставленному строительными лесами. У входа, под пыльной табличкой "КОРПУС N1", толпились жизнерадостные студенты в дешевеньких пиджачках, с белыми халатами, небрежно перекинутыми через плечо. Девушки у крыльца не задерживались - протискавшись сквозь толпу, они исчезали в здании, словно втянутые туда гигантским пылесосом.
Юля сделала знак подождать какой-то очкастой барышне, потом повернулась ко мне и уточнила:
- Значит, в три вон там, у закусочной.
Я посмотрел на закусочную через дорогу, покосился на очкастую барышню, которая так и фотографировала меня взглядом, и кивнул.
- Договорились.
Юля убежала. Я подождал, не обернется ли она напоследок, и, не дождавшись, пошел своей дорогой. Дон Гуан хренов, подумал я через минуту. У ларька прохладительных напитков я остановился и полез в карманы. Оказывается, наличных было пару рублей, и обчелся. Мот паршивый, еще в кино звал. Вот бы смеху было, если б она согласилась... Купив грушевого лимонаду, я его тут же выпил, а бутылку отдал желтолицей старушенции, дежурившей у ларька как раз для такого случая. В благодарность старушенция осенила меня крестным знамением. Это меня неожиданно разозлило.
- Ну спасибочки, бабуля! - проговорил я и чуть было не отобрал бутылку.
К счастью, подъехал автобус. Я прыгнул в него, как за борт горящего корабля, и сразу очутился в толпе, в эпицентре какой-то рядовой автобусной драмы.
- Да выкиньте вы его к чертовой матери! - верещала какая-то дама с одного конца автобуса.
- Где кондуктор? - вопрошала другая с противоположного конца.
- Кондуктор! - пренебрежительно отзывалась третья. - Мужчин! Мужчин в автобусе нету!
Неприязненно морщась, я протолкался к ближайшему поручню и вцепился в него, как в удава, которого хотел придушить. Нужно было как можно скорее разделаться с приступом бешенства, я чувствовал: еще немного, и сорвусь. Покурить бы, подумалось с тоской. Но я отогнал эту мысль, были заботы поважнее. Свидание, например. На кой хрен, спрашивается, я вообще напросился на это свидание? Ну, хорошо: любовь. Признаюсь я ей, значит, в любви, услышу в ответ какую-нибудь обнадеживающую чушь - дальше что? Все равно ведь сегодня ничего не обломится. А завтра, если и обломится, то не мне. Очнусь года через три, оближусь и добавки не попрошу... Идиот, подумал я с ненавистью. Удивить, видите ли, решил. И чем? Рассказом о какой-то антинаучной ереси. Теперь чего доброго за барона Мюнхгаузена держать меня будет. Точнее, за неудавшегося писаку... Тут мои мысли приняли вдруг другое направление.