Пространство воды было освещено непривычным светом, такой обычен для суши, для воздуха. Свет этот, белый и тусклый, слепит. Так бывает в разгаре утра, когда солнце освещает предмет прямо спереди, отбеливая его, лишая привычных цветов, ослепляя наблюдателя. Никому из живописцев такой свет не интересен.
Молодая удаль старика Бенедикта возмутилась. Тот юноша, что писал о тревоге и скуке, был еще жив. Этот бродяга решил - наплевать! Старик почувствовал, что очень голоден - он забыл, что и когда ел в последний раз. Очнулся, допил остатки пива, унес и вымыл роговые стаканы. Еды Бенедикт у себя не держал, чтобы не привлекать грызунов. Общий завтрак еще не скоро. Как обычно, подавив возникшее не вовремя желание, Бенедикт направил внимание на недочитанную работу о Платоне.
Но не читался комментатор Платона, внимание рассеивалось. Казалось Бенедикту, что написанное то затягивает его, то отпускает, и тогда уже он поглощает слова и предложения. Повествование распалось на составные части, и каждая вызывала воспоминания. Ускользающие, чарующие движения, бархатные глаза Элиа, о которых он позабыл лет двадцать назад...
Ага! Но как же он, Бенедикт, создал такое прочное и тяжкое убежище?
Он видел умственным взором: золотое зерно высыпалось из мешка и создало то ли пирамиду, то ли конус. И пошло в нем движение сверху вниз. Более десятка лет тому назад, когда он вот уже два года пребывал на вершине, относились к нему настороженно. Не знали, чего ожидать от закупоренного, подобно реторте, аскета. Он был сиротой, родителей почти позабыл (они в одночасье умерли от лихорадки), воспитывался в монастыре, долго странствовал, чтобы его не поймали и не узнали; поэтому сохранил навсегда то ли монастырские, но, скорее, студенческие привычки. Странный неприхотливый аскет. Вот он сидит на вершине. Тогда его звали Сатурном и Свинцовым Доспехом, но эти прозвища не прижились. Сатурном, наверное прозвали студенты - просто от страха и из-за внешнего сходства. А пожирал ли он детей? Само собою, пожирал - он сеял там, где ничего не может родиться и прорасти. Поверхностным было это прозвище. А вот представить себе свинцовый доспех - от чего он защищает, кроме света? он вязок и тяжел, но мягок, и пробоины в нем не затягиваются. Тот, кто это придумал, был проницателен - и достаточно заумен, чтобы Бенедикт принял этого анонима всерьез.
Когда он нашел возлюбленного, то одновременно и невероятно ослабил себя, и в то же время усилил, подарив покой и облегчение и себе, и своим подчиненным. Новорожденная сплетня вылупилась, и побежала радостная весть со скорлупкою на макушке - "О, наш ректор нашел любовника! И больше никого не тронет!". Сначала радостно перекрестились четыре декана и заместители ректора. Если бы он выбрал кого-то из них, даже - вынужденно - платонически, возникла бы чрезвычайно мощная коалиция. Потом - доктора: теперь они могут выяснять между собою, кто кого талантливее, и своими силами (плюс силами родни) выбиваться наверх. Обрадовались магистры, чья нетронутая свежесть принадлежала их невестам и прочим дамам. Развеселились студенты - прежде над ними нависала свинцовая тень, а теперь ночной охотник, этот старый филин, не станет вымогать известно что в ответ на гарантии того, что лентяй, пьяница или глупец останется в университете. Собственно, Бенедикт не трогал студентов и не гадил там, где ест, но они все равно боялись, ожидая. Всех устроило то, что ректор пал, наконец. Теперь его нужно было сохранять - до тех пор, пока не понадобится отдать на заклание. (Сейчас, много лет спустя, эта угроза появилась и прошла стороной - инквизитор уехал, спасибо архиепископу). Можно было отвести душу и брезгливо поморщиться, поделившись сплетней, любовно воспитывая ее. Ведь ректор выбрал простолюдина, матроса вонючего - ах, как низменно, а мы вот не такие! После того, как слухи улеглись, его стали называть только Простофилей.
Смешон их страх. И унизителен.
Чего разжевывать - все и так понятно. Можно уходить и приходить к Игнатию, но всегда под покровом ночи. Нельзя приводить его к себе, иначе станешь видимым. Интересно, почему есть сказки о людоедах, но нет ничего подобного о содомитах? Почему-то мы уклоняемся от того, чтобы стать мифом...
***
Антон, магистр права, оказался пунктуальным. Розовый свет потихоньку растворялся в квадратиках окна, и еще до того, как он сменился дневною белизной, кот пружинисто спрыгнул с кресла, подбежал к двери и издал странную мурлыкающую трель. Потом в недоумении огляделся и сел, окончательно просыпаясь. Тут уже и Бенедикт (студенты говорили о нем, что он слышит сквозь стены) услышал тихие шаги. Он открыл дверь раньше, чем Антон постучал.
Тот сиял румянцем, был чисто выбрит и теперь казался совсем ребенком. Его остригли под горшок, но упрямые кудри лежать не пожелали. Мальчик успел и переодеться в другое одеяние, менее затасканное. Сощурившись и улыбаясь, он подхватил на руки кота. Тот обнял его за шею и потянулся к лицу. Антон подставил лицо, и кот потерся усами о его нос. А потом повис, плотно прижавшись к груди.
- Вот так, - рассмеялся Антон, - Он и покорил мое сердце. Навсегда!
Бенедикт тихо рассмеялся и написал распоряжение заведующему библиотекой. Антон, не спуская с рук своего кота, взял документ, поблагодарил и ушел.
Ушел молодой человек, унес Базиля, и исчез розовый свет, сменился белесой мутью. Вместе с ними ушла от Бенедикта сентиментальная тихая радость, а пузырьки пива возбудили волчий голод. Ректор отправился на завтрак и поглотил там много чего, не разбирая ни сытности, ни вкуса. Голодная дрожь в руках унялась, тогда он решил прогуляться.
Сегодня, в субботу, кто-то учился, а кто-то - нет. Старосты этажей приказали фуксам выбивать матрацы и одеяла, проветривать подушки. Университет построили почти на окраине, в низине - лучшее высокое место досталось собору и его хозяйству. Здесь же ветра не было; Бенедикту казалось, что вся теплая ночная городская вонь стеклась именно на университетский двор. Старательные фуксы подняли целую тучу пыли и перьев. Все это слабо держалось в воздухе и медленно оседало. Фуксы, естественно, затеяли подушечный бой. Никто не победил, а староста начал орать. Тогда в него полетело сразу пять подушек, а попало в спину и затылок целых три.
Бенедикт счастливо рассмеялся. А разум тут же восстал - решил защититься от души. Тревога обратилась в стыд, и ректор ушел к себе. Он, по своему обыкновению, устроился под распятием, в дальнем углу, и стал дальше бороться с работою о Платоне. Покорить ее, подчинить себе не удалось. Да, этот мир Красоты и Блага великолепен, соблазнителен и обманчив, хоть и претендует на истину. Что бы сейчас сказали о нашем мире сам Сократ, сам Платон? Чему бы они учили упрямых тиранов? А-то писал об этом благополучный, лощеный кот, защищенный от житейских невзгод семьею жены.
...
В чем дело? В утрате веры, давней. Игнатий проворчал, что Бога люди творят из чего попало. Игнатий обиделся, что Бога представляют так, как это выгодно для людей, а людей он видел множество и богов тоже. Он не верит в нашего Бога - это честно и достойно. В этом он близок животным. А я верю? Работа этого большого дитяти раздражает. Душа сопротивляется ей и разуму. Я верю, Бог есть, и Он ужасен, причастен бездне. С Ним и от Него не спастись. Для чего он сотворил меня и Игнатия вынужденными грешить? Если, конечно, это сделал Он. Или Он безразличен, а опасны все-таки люди? Если так, я верю, что Христос - это отчаянная попытка Творца понять, кого же Он сотворил. С Ним можно погибнуть и не воскреснуть. Господи прости, пусть эти мысли молчат и живут себе тихо! Но вера, та или иная, заставляет действовать, и я прячусь и прячу. Прятки с Богом невозможны, а игра с людьми надоела мне. Если бы Игнатий вернулся, хоть что-то станет иным, куда более выносимым.
Привычный к постоянному стыду, он словно бы исчез, оцепенел под своим жутковатым распятием. Отложил работу о Платоне и скрылся в своих мыслях - они потеряли очертания и звучность, стали подобны непроницаемым, непостижимым каменным глыбам, подобны тяжелой темной воде.
Кто-то топает деревянными башмаками. Нарочито громко. Этот человек разозлен.
Кабинет ректора - начале довольно длинной галереи, там обитают холостые преподаватели. К кабинету пристроены жилые комнаты. Получилось, что самую захудалую каморку, узкую и без окна, приспособили именно к кабинету ректора. Этот кабинет - первый от входа. Ректор бесплотен, это только должность, и комнатка могла служить кладовкой либо местом для переодевания. Не предполагали, что столь высокое лицо там поселится - ректор должен быть богат, оснащен родней и обзавестись особняком в городе. А этот вагант, дитя монастыря, равнодушный к жилью, так и поселился в узкой каморке. Деревянные башмаки топотали пока дальше по коридору. Может быть, служанка по прозвищу Бешеная Марта соизволила-таки вымыть пол в уборной. Она приходила и уходила, когда ей вздумается. Холостые преподаватели то и дело собирались скинуться и нанять настоящую экономку, только для их обиталища, но дело не заходило дальше разговоров. Сами они были аккуратны и весьма неприхотливы - и куда больше времени проводили в комнатах для занятий и своих кабинетах.
Человек в башмаках замялся на пороге, громко и коротко постучал в дверь, вошел. Бенедикт поднял глаза и не успел встать.
Посетительница набрала воздуху - одна из служанок, приглашенная заместить Игнатия. Лизхен? Грета? Она гремела башмаками, и преподаватели спешно убирали предметы, положенные не так. Крепкая девица с большими руками и толстой шеей. Но чепчик и передник всегда накрахмалены. Сейчас девица разрумянилась и выглядела как слепень, напившийся чьей-то крови.
- Я прошу расчет! - заявила она.
- Грета, в чем дело?! Почему я должен...
- Он, он обвинил меня!!! Я бы никогда этого не сделала!
- Да кто? Что случилось?!
Грета передохнула и успокоилась. Румянец ее пошел пятнами, подбородок твердо воткнулся в воздух, и Бенедикт посочувствовал от души ее будущему мужу.
- Господин ректор! Он сказал, что это я украла деньги и напустила ему клопов. А у самого блохи по полу скачут!
Грета сделала детское обиженное лицо и собралась расплакаться. Но слезы, видимо, не могли просочиться сквозь твердокаменность ее души - так она была разгневана.
- Я понял, понял, что ты не виновата. Но кто это?
- Да Ваш любимчик, сторож. Ну и деревенщина!
Бенедикта словно окатило горячей волною. Волна пришла и стала внутри стеною пламени, по затылку побежали мурашки. Значит, вернулся! Бесшумно выдохнув, Бенедикт попросил пояснить, в чем дело.
- Я только взяла ключ и пошла прибраться к нему. А он вернулся и заявил, что это я украла его деньги и подбросила ему клопов. Я не собираюсь с ним работать!
- Хорошо. Иди и получи расчет. Я согласен.
- Спасибо.
Девушка присела, подобрав юбки, развернулась и вышла.
А Бенедикт решил улизнуть. Игнатий, как и он сам, выучился жить невидимкою. Нечего взять с глупого сторожа. Он окончательно пришел в себя, сосредоточился и ушел. Огненный столп ожил в нем, из-за него он мог стать заметным. Но университетский двор - все равно что земля у муравейника. Снуют туда-сюда, кто-то занят, кто-то просто слоняется. В субботу можно поболтать с приятелями, обсудить то, что стоило бы предпринять вечером. Многие точно так же прятались, как и Бенедикт, и были заняты исключительно собою.
***
Урс забился под лежанку и оставил снаружи только нос, а сам Игнатий беспрерывно, шепотом, поносил сразу нескольких святых (до Игнатия никто за ними таких грехов и извращений не замечал). Резко развернувшись, он показал Бенедикту вспоротый край воротника - куртка с воротником неизвестного меха была его лучшим одеянием.
- Смотри-ка! - Игнатий был в ярости; глаза цвета болотной воды высветлились, и он их свирепо щурил. Из разреза торчали обрывки черных ниток. - Я зашивал их по-другому!
- Что случилось?! Грета прибежала...
- Это не она, - грозно насупился Игнатий, отпустив, наконец, воротник.
- Тогда что?
- Кто-то залез сюда. И знал ведь, подлец, ... ..., где искать. Он, ... ... ... ..., нашел куртку, вспорол воротник и забрал золотой. ... ... ... !!!
- Догадываешься, кто?
Игнатий только рукой махнул.
- Да никто! Главное, гаденыш, подсунул мне вместо монеты горсть клопов, - сторож сказал это уже почти спокойно. - А они злющие, голодные. Вот.
Он раскрыл перед Бенедиктом ладонь. Клоповая вонь и бурое пятнышко.
- Это студенты, - решительно сказал Бенедикт, - Мы такого добра не держим. Скажи мне... Ты знаешь, кто подколол тебя?
Игнатий что-то буркнул Урсу, указал псу и Бенедикту на дверь. Сначала выбежал пес, затем, обернувшись вопросительно, Бенедикт, а Игнатий словно бы оттеснял их от сторожки. Урс умчался туда, где работали фуксы.
- Осторожно. Еще притащишь их к себе. Урс точно растащит.
- А Урс не найдет их?
- Нет. Эта дура все там затоптала.
- Он побежал именно к студентам. А ты, значит, просто выгонял эту Грету...
- Да если кто-то и подговорил фукса... Или ее. Но нет, бабы так не шьют. Ведь зашил же, подлец...
- Хочешь сказать, теперь концов не найти?
- Ага.
Теперь Бенедикта словно бы залил ледяной поток и тут же обратил в колонну льда. Приглядевшись к фуксам и старостам широко раскрытыми глазами (пес миновал их и скрылся из виду), он повел друга к площадке для игры в мяч.
- Врачи говорят, что на том самом месте воспоминания возвращаются, - Он привычно насупился и подобрался, сжав кулаки. И давил, давил на Игнатия взглядом. - Так ты точно не понял, кто тебя ранил?
- Ладно. Смотри, как было. Я подметал. Потом остановился передохнуть. И тут меня кто-то вроде бы пнул под зад - просто толчок, понимаешь? Я упал. Урс зарычал, и они взяли ноги в руки. Я встал, а они были уже далеко и разделились. Урс погнался за одним, но не поймал.
- Жалко. А какие они?
- Да как все. Обычные фуксы. Совсем зеленые. А! Один кричал "Еще одна дырка! Дырка в заднице!".
- Узнаешь по голосу?
- Нет. Звонкий такой голосок. Очень молодой парнишка.
- Таких много.
- Вот именно. А сейчас я пойду на базар. За отравой.
- Что?!
- Для клопов!
Друзья разошлись, и Бенедикт в холодной задумчивости, сцепив руки за спиною, еще немного покружил по двору; желто-пегийй Урс выписывал свои круги. Если он кого-нибудь укусит, нужно взять это на заметку. Но он не кусает без приказа - это священный для него запрет, все равно что для человека запрет на людоедство. А если я укушу? Тогда мы станем заметными, тогда все кончено для нас... А скажи-ка мне, дружок, ты действительно ничего о них не знаешь? Или уже вычислил? Для чего ты их выгораживаешь - хочешь защитить меня, нас и разобраться самому? Или ты отчаялся и якобы смирился? Проникнуть в мысли Игнатия невозможно - в этом он подобен своему Урсу и новому знакомцу, Базилю. О чем думает зверь, если думает? Игнатий будет драться, когда дело дойдет до драки. Но сейчас он не хочет нарушать то десятилетнее затишье, которое начал строить я? Вероятно, так. Ты уехал, чтобы они успели спрятать концы в воду и успокоились? Ну да. Но почему ты не подпускаешь меня именно сейчас? Если так, ничего не поделаешь...
Бенедикт отправился к себе, по-студенчески попинывая листья. Они не разлетались, а просто сдвигались с шорохом. Слежались.
Работа о Платоне сейчас была ни к чему. И в то же время очень нужна, чтобы дождаться вечера. И чтобы ее автор наконец оставил ректора в покое. Бенедикт злился, но бессильная злость была сейчас где-то в отдалении, потому что злился он главным образом на Игнатия. Это мучило его чисто физически, заставляло напрягаться и удерживать гнев подальше.Если: если...
Но чем он заработал этот золотой? Если сказал мне, то, значит, скопил мелкой контрабандой либо взятками с фуксов. Со старшими он не связывается. За что его подкололи? Он мог обидеть, обсчитать или оскорбить кого-то, а то и целое землячество. Или тех беззащитных и злых, кто вне землячеств. Но если... Все-таки, если он... Да кому он здесь нужен, кроме меня? Примем, что им нужен он. Тогда речь идет о незаметном преступлении. Я его никогда не ограничивал, и он до сих пор не наглел. Но если им нужен я? Тогда непонятно, кто они - тогда как, если охотятся за Игнатием, то они - это студенты. Кто может охотиться за мною? Кому я нужен? Или господам постарше просто не дали доиграть и сжечь несколько ведьм, чтобы самим освободиться от страха пред инквизитором? Они теперь...