- В псьеглавцев? - спросил невинно Романов.
Годунов рассмеялся.
- Жениться тебе надо, Федор Никитич.
- Да я не прочь. Невеста была б хороша.
- Есть у меня для тебя невеста. Куда как хороша. Как раз по тебе.
- Посмотреть бы.
- Посмотреть? Зачем же дело стало. Коли не боишься?
- Я? Куда ехать? К Мстиславским? У них, говорят, младшая, что каравай.
- К Мстиславским? Нет. Это совсем недалече. Пойдем, коли не шутишь.
Через какое-то время они оказались в темном переходе. Здесь Годунов отобрал у слуги длинную толстую свечу.
- Далее сами. Пойдем Федор Никитич.
Они прошли несколько поворотов, а потом Годунов остановился, воткнул свечу в подсвечник.
- Гляди, Федор Никитич. Как тебе невеста.
Романов наклонился и посмотрел в потайное окошко. Он увидел залитую золотым свечным светом комнату. Увидел как появились дворовые молодки, а потом... Романов изумленно посмотрел на Годунова.
- Гляди, гляди Федор Никитич.
Когда они вернулись , Федор Никитич долго не мог прийти в себя.
- Хороша невеста? - спрашивал Годунов.
- Хороша то хороша. Да вот закавыка. Замужем.
- Ждать недолго, Федор Никитич. Мужик ее не ладный совсем...Да и за такую награду можно и годик и два потерпеть.
- Да тут и десяток не велика плата. Одного не пойму. Твой где здесь интерес, правитель?
- Если скажу, что за царство радею? Не поверишь. Посмеешься втуне.
- Что ты, правитель.
- Что же...И за себя, конечно, и за жену и за деток. Но вот что оно получается, Федор Никитич, я не только про это думать должен, но и так устроить. Чтобы государство не потерпело.
- Но и ты?
- И я. Что же скрывать...А теперь ты мне скажи что об этом всем думаешь?
-Думаю...Вспоминаю как мужа царицы называют?
- Ну так, царь...Как же....Или все подвох ищешь?
- Ищу.
- А нет его...Как на ладони. Теперь, когда Дмитрия нет, царь Федор один остался, Значит, хиреет, к концу приходит потомство Калиты. Когда за разбором встанет. Кого перебирать на нового царя. Шуйские Рюриковичи, а Романовы? Ты прости, Федор Никитич, если бы не Анастасия Романова, быть бы вам таким же родом как вот, допустим, Годуновы.
- Не ровняй, правитель. Прародитель наш Кобыла в Москве при Симеоне Гордом появился, а вы всегда в Костроме сидели. Огурцы солили да капусту квасили.
- Кобыла не Кобыла, а если ты мужем царицы Ирины станешь, здесь Шуйским точно делать нечего. Так что согласен?
- Змей. Окрутил совсем. Согласен.
- Теперь твой ход, Федор Никитич.
- Какой?
- Холопов своих с улиц убирай. Пусть перестанут меня убийцей величать и народ в смущение вводить.
ХХХ
Каракут проснулся внезапно. Прислушался. Нет, все точно. С окна сняли бычий пузырь, и слышно было отчетливо. Каракут поднялся, прихватил с собой шашку и попытался осторожно пройти мимо спящего Рыбки. Не вышло. Потянул его за штанину козак.
- До ветру я - шикнул Каракут.
- А шило зачем?
Каракут недоуменно повертел в руке шашку.
- Мало ли...
- А это что? - прислушался Рыбка. - Никак дрозд?
- Какой тут дрозд. Скажешь...
Каракут вышел из дому, приоткрыл ворота и скользнул на темную пустую улицу. Увидел смутные фигуры всадников. Один из них подъехал совсем близко, наклонился.
- Узнал? -
- Узнал. -согласился Каракут. - Такого дрозда ни с кем не спутаешь, Суббота Зотов.
Конец 7 части.
Часть 8.
В окружении молчаливых всадников Каракут и Суббота шли по утреннему Угличу. Зотов вел за собой своего вороного с гладкими боками жеребца.
- За это время, видать, весь мир повидал. - спрашивал Суббота.
- Тебе за то, спасибо, поклон низкий до земли. Продал ты меня Али Беку в райский Крым, вот какой я счастливый. А то сидел бы себе сиднем в Москве. Ревел от скуки.
- До сих пор на меня горишь? А у тебя тогда выбор невелик был.
- Выбор за меня другие сделали...А сейчас. Что же. Спасибо, Суббота. За то, что на турецких галерах полбу жрал пополам с кнутом. В Венеции от меркурия жидкого задыхался в Арсенале.
- Ума-то поднабрался?
- Это да. Через край.
- А за Камнем тебе чего? Как мне воевода Трубецкой отписал, что тебя встретил. Признаться не поверил поначалу. Никак не ожидал встретить такой призрак из прошлого.
- За Камнем дышится вольно. Может, нигде на свете такого воздуха нет.
Дошли до кладбища и остановились перед недавним коричневым холмиком с выструганным белым крестом.
- Здесь. - сказал Каракут.
- Николка. Заступ несите.
Каракут и Зотов сели на пригорке, смотрели, как люди Субботы раскапывали могилу.
- Не боишься. Вдруг увидит кто?
- Чего мне бояться. - ответил Суббота. - Что мне мужик черной сделает? Как думаешь, кто царевича упокоил?
- Не знаю. Не дьяк это.
- И я так думаю. Не правителя рука. Тот бы травками своими змеиными действовал. Значит от хвори?
- Может и от хвори. Посольство разберется.
- Ой ли?
- Одно знаю, что и кроме правителя благодетелей....
- Это кто же?
- Кто? Да хотя бы Романовы. А что? Кто после царя Федора встанет? Спрашиваю себя. Может Суббота Зотов для Федора Никитича Романова дорогу к трону прямить. Отвечаю. Суббота Зотов на это жизнь положит.
Из раскопанной могилы выбросили заступ, вслед за ним раздался голос Николки
- Все. Домовина.
Каракут и Зотов встали над открытой могилой. Каракут сказал.
- Это не трогай. Это казна царская. Ваш тот мешок.
Николка бросил мешок и Суббота поймал его на лету.
- А кречет? - спросил Суббота. - Трубецкой писал про кречета необыкновенного. Тоже здесь.
- Нет его. Этого кречета Нагие изрубили.
- И таким бы царство досталось. Нет, бог все верно делит. - сказал Суббота и развязал мешок.
ХХХ
У Макеевны завтракали. Акундина Степанова сына Корявкина она усадила во главе стола, под фамильной темной иконой. На другом конце Торопка ел и торопливо, стараясь убраться поскорей. А Макеевна вилась вокруг писца, завивалась.
- Растегайчики бери, князь великий. Огурчики сладкие, хрупчатые. Пусть они в горлышке твоем лебедином колом встанут.
Писец ел важно. Рукавом широким утирался на такой манер, что Макеевна прямо умилилась.
-Ох и ловко как. А у нас все рушником утираются, как Торопка мой, голытьба темная.
- У посла ляшского подсмотрел. - отвечал Акундин. - Европейская мудрость.
Макеевна всплеснула руками.
- Посла ляшского... Ты поди и павлинов вживую видал?
- Павлинов? Скажешь, тетка. Если хочешь знать, в Москве павлинов, что воробьев. Толпами ходят.
- Это да. Это да. Что же не ешь, господарь великий.
- Пресно да и пора мне.
- Пресно. Это у меня то пресно. Не пущу.
- Ты что это, тетка.
- Садись. Садись, гусак московский.
- Мама. - пролепетал Торопка.
- Тетка. Ты гляди, тетка. Я государев человек.
- Сядь.
- Вот оглашенная.
Но все-таки сел.
- Пресно ему...Тащи, Торопка, кафтан свой малиновый.
- Мама.
- Тащи говорю.
Торопка принес кафтан, и писец брезгливо тронул, а потом помял сукно знаменитого кафтана.
- Что ты мельтешишь...Где на твоей Москве такое сукно, а?
Согласился Акундин.
- Хорошее сукно...Что сказать. Переливается. Исфаханская темь. Такой кафтан и боярину высокому впору...А если деревенщина какая оденет так сразу пятен насажает.
- Где пятна?
- Да вот. Как будто жевал и мимо рта все пронес.
- Где? - Макеевна отобрала кафтан, а писец молчком-молчком и в дверь. И так спешил, что забыл на пороге пригнуться, и шапка его высокая осталась качаться на гвоздике. Торопка сорвал шапку и выбежал вслед за писцом, его не остановил истошный матушкин крик.
- Торопка!
ХХХ
Торопка догнал писца.
- Стой, стой Акундин. Как пятна увидал?
- Не съест же она тебя?
- Это вопрос....Барабан!
Пес вытянулся на земле прямо у своей будки. Его лапы мелко дрожали и глаза закатились. Судя по тому, как ловко действовал Торопка, такие припадки случались нередко. Он открыл розовую пасть с разбухшим языком и всунул между зубами, поднятую с земли суковатую палку. Акундин глубокомысленно заметил
- И пустобреха довела...Бежать. Бежать надо.
ХХХ
Перед заморским лекарем Тобином Эстерхази во весь рост раскинулась изумительная русская лужа. Прямо посреди мостовой с гнилыми бревнами. С липкой рождающей собственных Невтонов грязью и необъятной ширью. Мелкая рябь колыхала ее экзистенциональное мутное нутро. И Тобин Эстерхази эта большая фиолетовая птица на фоне отечественной лужи казался не нужным и даже противоестественным. Тобин подоткнул платье повыше. Он не видел как сзади к нему медленно приблизились два всадника. Один из них был Николка из отряда Субботы. Николка положил кончик сулицы на седло своего напарника, а конец укрепил на своем седле. Второй всадник тихо ударил лекаря по затылку, А Торопка подхватил начавшее обмякать тело. Потом всадники перекинули тело через копье. Так и повезли его через боковую улочку к Волге.
ХХХ
Тобина бросили на речной песок перед Субботой.
- Растолкай его Николка. - приказал Суббота.
Николка спрыгнул вниз и двумя крепкими затрещинами привел лекаря в кое-какое чувство.
- Здорово, лекарь. - Суббота присел рядом с охающим и вздыхающим Эстерхази.
- Что за манеры, ясновельможный пан. Не хотите, чтобы вас видели. Приходите ночью. В конце концов я не мешок с вашим любимым чесноком и луком.
Тобин поискал на поясе свою знахарскую сумку. Достал оттуда мягкую лепешечку и быстро проглотил
- Это что у тебя? - заинтересовался Суббота. - Жабья перхоть? Или веки ужачьи толченные?
- Что вы понимаете, темный московит. У вас мыльня да чеснок с медом - лучшее снадобье. Неведомо вам высокое европейское искусство.
- Вот это нет, пан ясновельможный, твое искусство нам хорошо ведомо. Зато и платим тебе. Значит, все у тебя получилось? Твоих рук дело?
Тобин покачал головой.
- У меня все должно было натурально выйти. Царевич мое снадобье только принимать начал Месяца два-три все бы заняло.
- Значит, нет нашего греха?
- Нет. Это не наш грех.
- Так может видел чего? Говорил с кем?
- Смерть Димитрия вот так видел. На моих руках царственный отрок в мир иной отошел. Падучая! И ничего боле...Так или иначе...А дело сделано. Все закончилось.
- Это ты зря.- Суббота выпрямился - Все только начинается, ясновельможный пан.
ХХХ
И у батюшки Огурца собирались завтракать. Устинья накрывала на стол, когда со двора вернулся Рыбка. Сообщил весело.
- Все топор заточил. Сейчас все дрова в капусту...
- Кушать садись.
- Це дило. Каракута не видала?
- Не приходил еще.
- Где казака носит.
- Странный он у тебя, казак.
- Чего ж это?
- По одеже казак простой как ты. А грамоте учен, травы знает лучше любого помяса.
- А дерется как? У Каракута 100 жизней за плечами, а он одну все ищет.
- А ты, Рыбка?
- А я что. Я казак потомственный. Я для многих жизней рожден. У меня и отец, и дед - все казаки.
- А мать?
Рыбка рассмеялся.
- Не казак, слава богу. Батя из Слобожанщины на Сечь увел.
- А разве можно казаку женится?
- Когда припрет. Все можно. Нагрянет лихоманка чудная, тогда все можно.
- Что за лихоманка такая?
-Черт его знает, как она называется. Но дело ясное это хворь тяжкая и неподъемная. Хуже почечуя, а почечуя хуже только почечуй почечуя.
- Так ты что про любовь что ли сказываешь? -догадалась Устинья.
- Как хочешь называй. Я, Устинья Михайловна...Ты не смотри. У меня тоже кое-что имеется. На избу хватит, а земли за Камнем...эхе-хе. Только работай. Садик вот тоже можно завести вишневый. Я вишни страсть как люблю.
- Не пойму. Ты что ж это, Рыбка? Сватаешься ко мне?
- Скажешь. Сватаешься? Я так...Клинья подбиваю.
- Да ты знаешь, кто я? Я мужа своего убила. Опоила сначала, а потом топором...И если знать хочешь, совсем об этом не жалею. И жалеть никогда не буду. Вот так-то, Рыбка, казак. Что теперь скажешь?
- Скажу, что это меня и влечет, Устинья. Так и я тебе скажу. Не в райскую кущи зову. На холод, голод, а может и стрелы подлые басурманские. Работать зову. Куда работать. Место свое воевать. Так-то вот. А то что татя убила? Что здесь такого? Татя и я убил бы. Если бог мимо прошел, я остановлюсь и за него порешаю. Так что думай, Устинья.
Взволнованный Рыбка встал и пошел к выходу.
ХХХ
Городские стрельцы подковой окружили участок рва, где лежали убитые. Торопка видел как Акундин, теперь совсем на себя непохожий, пританцовывал рядом с дьяком Вылузгиным. Ловил не то что слово, а каждое движение. Тут же были Шуйский, митрополит и Михаил Нагой. Нагой показывал.
- Здесь они все. Битяговский, Качалов да Волохов. Убийцы. Оружие на них в крови невинной.
Вылузгин подозвал Акундина. Скомандовал.
- Пиши.
- Что писать?
- Князь Михаил Нагой сказывал и тела во рве показал. А мы ...Перечисли высокое посольство...удостоверили.
Князь Василий сказал.
- Что же...Начинаем сыск. Теперь куда кривая вывезет.
Митрополит перекрестился.
- Не дай бог.
ХХХ
Рыбка колол дрова лихо. Поп Огурец едва успевал оттаскивать четвертованные поленья и складывал их в поленницу вдоль низкой избяной стены. Каракут, когда вошел с улицы даже залюбовался и забыл про мешки в руках. Рыбка заметил Каракута, всадил топор в чурбан.
- Не долго тайница наша продержалась.
- Батюшка Огурец, мы у тебя мешки подержим?
- Держите. В погреб. Там никто кроме меня и мышей не ходит.
Каракут присел на короткий сучковатый ствол.
-Суббота приезжал. - признался он Рыбке.
- Отдал?
- Отдал.
- Добре...Нам меньше турботы... По дворам приставы ходят, на площадь всех тащат. Там сыск ведут. Завтра и до нас доберутся.
- Устинье надо сказать чтобы тихо сидела.
- А мы ее в погреб отправим. Мышей гонять.
Рыбка присел рядом.
- Когда отправляемся?
- Скоро.
- Все для себя прояснил?
- Если бы...Батюшка Огурец, посиди с нами...Это же ты набатом Углич тот день поднял?
- Я. Грехи мои тяжкие. Кто знал, что так все кончится.
- А я думал ты с Битяговским полдничал?
- Как же. Когда в колокол бить начали, так я вслед за дьяком увязался. Он во дворец побежал, а я на звонницу..
- Как же так вышло? Кто-то до тебя на звоннице был?
- А как же. Слышу перекаты лохматые. Как будто пьяный на пасху.
- И кто ж там был?
- Так Волохов Осип.
- Волохов?
- Глаза совсем шальные. Еле пальцы отодрал от веревки. А он орет. Царевич убился! Царевич убился!
- Как сказал? Не убили. Убился?
- Убился. Точно убился.
ХХХ
Судейский полотняный шатер разбили прямо под стенами дворца. Акундин видел как на вершину шатра ставили разобранного медного гербового орла. Как раз заканчивали привинчивать левую голову. Кроме того, что теперь у шатра был орел, у него не было одной стены. Внутри были выставлены столы и лавки, за ними уже сидели писцы. Перед ними стояла первая партия угличан, окруженная рейтарами и приставами. Ждали, когда в небо поднимут алые хоругви с ликом Спаса и тогда начнется сыск. Щуйский вышел из шатра, подошел к Вылузгину.