–Зачем она тебе нужна?– удивилась Анна.– Только нервы трепать! Там же пишут, как нами Запад играет! Чубайс, он же раньше фарцой промышлял, цветочками приторговывал после института, а сейчас– главный экономист мира!
Она вообще была очень продвинутая особа, эта Анна Васильевна, в отличие от моих прокисших родителей. У неё был прекрасный звонкий голос, сопрано, она изредка хорошо пела в компании.
…И я в который раз написала в своём дневнике: «Сегодня вечером случилось что-то страшное. Как надоели эти две пьяные сволочи! Раньше я жалела маму. Теперь ненавижу. Если сама не хочешь жить– дай жить людям!»
***
В воскресенье ко мне после долгой разлуки пришла одноклассница Лиза Лаличева. И я не могла ей не похвастаться, что попала в секту.
–Да, от этих иностранных проповедников всегда очень трудно отвязаться. Смотри, а то…
–Нет! Она такая мерзкая!
–Сейчас мерзкая, а потом… Это они по квартирам ходят. Всё к бабуле с дедулей приходили, а они у меня деревенские, семидесятилетние, ничего не помнят. У нас тоже были, но я сказала, что здесь живут православные, и они больше не ходят.
–Может быть, это мои? Какие они из себя?
–Одна в очках, другая толстая какая-то… Ну и когда же ты собираешься уходить?
–Не скоро.
–А ты не хотела бы послушать что-нибудь православное?– высокомерно спросила Лиза.
–Почему бы нет?
И мы договорились, что как-нибудь в четверг Лиза отведёт меня в воскресную школу для взрослых, которую исправно посещала уже два года.
Она-то, такая умная и надменная, решила, что у меня – острейший духовный голод, а я просто, как старая бабка в заброшенной костромской деревне, страдала от одиночества, вот и была рада любому общению, даже такому.
А ещё мне в мои семнадцать, возрасте любви, совершенно не в кого было влюбиться, даже безответно! Бородач-газетчик из Пушкино, что он, фантом, мираж, был он, и нет его, промелькнул и исчез! Мой юный организм не получал адреналина, серотонина, дофамина, окситоцина, а запретный плод, – опасная тоталитарная секта, – волновали не хуже влюблённости, вызывая огонь на себя, ядерный гормональный взрыв!
Рассказала я Лизе и о своём путешествии.
–А интересное получилось приключение,– искренне сказала она.
–Злоключение. Нужно обязательно иметь друзей в других городах.
–Ну и будет у тебя там всего один друг,– не захотела удержаться Лаличева, наша умница и праведница, от очередной издёвки.
***
В понедельник отчим смотрел телевизор, где в передаче «Совершенно секретно» показали нашу секту. И так я впервые в жизни узнала, что создана она в Нью-Йорке во второй половине Х!Х века никому тогда не известным владельцем галантерейного магазина Чарльзом Расселом. Запрещена в двадцати пяти странах мира,– в Сингапуре, Малави. Заставляет жертвовать деньги и драгоценности, женатых– разводиться, обязательно втягивает всю семью. С 1933 года запрещена в фашистской Германии, её члены попадают в концлагерь, как дезертиры, где они носят лиловый треугольник. В СССР на них тоже массовая облава, как на дезертиров.
Люди, наши современники, у которых спрашивали о «свидетелях», говорили:
–С ними вообще невозможно разговаривать! Ты им слово, а они тебе целый трактат из Библии подсовывают!
И какой-то молодой парень решительно сказал:
–У меня Господь– Иисус Христос. Зачем мне ещё один Бог?
Глава
девятая
.
Ноябрьский
дождь
.
Or I’ll just end up walking
In the cold November Rain.
Иначе я просто перестану идти вперёд
Под холодным ноябрьским дождём.
Аксель Роуз.
В библейском образовании каникулы я себе устроила с запасом. А отчим вышел на работу на неделю раньше, чем я высчитала.
На следующий день я поехала в Москву на 9.54. За окном был ноль градусов, как и тогда, в мой день Исхода. И я надела кожаную куртку и полусапожки с искусственным мехом, и вся продрогла. Я не учла, что ноль в ноябре– не то же самое, что в сентябре, и воображаемая ось Земли всё дальше отклонилась от Солнца в чёрный космический холод.
Недалеко от четвёртой школы меня остановила маленькая старушка и спросила:
–Где здесь поликлиника?
Я объяснила.
–А то я с автобуса слезла, и голова разболелась…
Но она осталась недовольна моим ответом и продолжала беспомощно озираться. Бедная! Чем ей там помогут? Таблетку от давления бесплатно не дадут!
И на станции было холодно и мрачно. Какая-то древняя бабушка упала прямо у входа в вагон, и её заматерили два амбала.
Эх, и что же я хотела тогда от Москвы, да и вообще от жизни? Она меня не ждала, да и что я могла ей дать, такая никчёмная?
В электричке ничего интересного не было, а все продавцы мужеского полу были бородаты. Может, тогда была негласная мода на бороды, как возвращение к своим истокам, корням, протест против засилья западной антикультуры?
И я снова доехала до Кропоткинской, постояла там под пасмурным ноябрьским небом, посмотрела на Храм Христа Спасителя и ушла назад. Мне в моей «сентябрьской» одёжке было очень холодно, не спасали даже калориферы, нагнетающие тёплый воздух.
Единственное, что я сделала в тот день в Москве полезного, так это подала милостыню. На Кропоткинской сидел молодой парень в одной тельняшке, без руки. Возле него стояла картонка с купюрами. Мелочь тогда была бумажная: синие сотни, ярко-розовые двухсотенные, зелёные пятисотки, жёлтые тысячные. Несколько молодых парней положили туда, и это меня вдохновило. И я внесла в «небесный жертвенник» тысячу рублей, потому что сто – просто стыдно. Он, улыбаясь, посмотрел мне в лицо, глаза у него были зелёными, а волосы – мелкими русыми кудряшками, и сказал:
–Удачи вам, солнышко.
А на Комсомольской я потеряла наш Ярославский вокзал и долго металась, выходя всё время к Ленинградскому. Так меня закружило, я шла куда-то, шла…Ко мне подошёл такой же низенький и беспомощный старичок в длинном чёрном пальто, с пустыми матерчатыми сумками и палочкой. Похожее пальто носил мой отчим в ранние 80-е. Пышные седые космы, лицо красное, морщинистое, воспалённый правый глаз совсем закрылся.
–А где здесь вокзал?
Я сказала, что и сама заблудилась.
Он не понимал:
–Где здесь поезд, который с пассажирами?
А новые русские носили тогда нелепые, длинные, чёрные бесформенные плащи. И я видела такие только в этот мрачный день в Москве, больше нигде.
Но вот я вышла к Казанскому вокзалу, и спросила у молодых уборщиков в спецовках с фирменной надписью на спине, как мне выйти к нашему Ярику. Тогда чурок у нас ещё не было, убирались наши русские, высокие и красивые молодые ребята.
На нашем родном Ярославском вокзале молодой мужчина шёл по крыше электрички, как по Бродвею. Мой отчим ведь тоже до 1985 года работал железнодорожником, помощником машиниста электропоезда, и рассказывал, как они однажды в депо нашли труп на крыше!
В Москве напротив меня села молодая женщина с ребёнком, в сером кожаном пальто, в коротких меленьких кудряшках. У неё были интересные глаза, как у японки.
Утром, слава Богу, никто не попрошайничал. На обратном же пути – полно.
Вот слабый, еле слышный голос:
–Я – инвалид второй группы…– и пожилая женщина в тёмно-вишнёвом болоньевом пальто устало прислонилась к одной из скамеек, а потом вышла.
«Японка» равнодушно посмотрела на неё и отвернулась.
А вот другая женщина:
–Моей дочери нужна операция… Ей всего двадцать семь лет. Мы с Украины… Вот мой внук… Ради Христа…Здоровья, счастья, всяческих благ вашим детям.
Руки свои она положила на плечи мальчика. Все с любопытством поворачивали к ней головы.
И я тоже ничего им не дала. Почему-то они любили манипулировать, что они– с Украины, с которой мы всегда были в контрах.
Дочку моей визави звали Света. У неё было крошечное и очень круглое личико. Когда она, балуясь, уронила на пол крошку яблока, мать дала ей по губам. Молодец, строгая!
–Мама, а когда мы приедем?
–Отстань!
–Мама, а у меня есть папа?
–Заткнись!
Вышли они в Подлипках-Дачных. Мать надела Свете на спину рюкзачок, а та запротестовала.
–Ничего, не тяжёлый, – злобно заявила «японка».
Продавали пакеты по тысяче за две штуки, и мороженое:
–«Лакомка», «Ленинградское», сладкие рожки!
Запомнилась тёмная щетина на красном лице «мороженщика».
На душе из-за всего было очень тяжело. И слава Создателю, что так ни одна живая душа не узнала, что меня не было дома целых шесть часов!
***
На следующий день после «несанкционированной» вылазки в Москву у меня болели натруженные ноги. Как и тогда, когда я попала в Пушкино, и шла туда пешком до Заветов Ильича.
Шёл дождь. Я не помню такого, чтобы в середине ноября шёл дождь. У своего подъезда я встретила Татьяну Ивановну под тёмно-красным зонтом, в старомодной чёрной дублёнке с волосатым воротником и рукавами. Ведь мимо нашего дома все ходили на станцию.
–Алка, привет! Мне сейчас, вообще-то, некогда, я на электричку, мне надо в суд ехать. Ну как, ходила на предприятия?
Да она что, бредит? Какие ещё «предприятия»?
Но я испугалась, что Захарова станет меня ругать, и соврала, как школьница:
–Я болела.
–Ну, зайдёшь как-нибудь…
А зачем? Меня возьмут на место Людмилы Дмитриевны?
Это вообще был день встреч. У булочной я видела Лизу, у школы– бывших одноклассников, в библиотеке – Наташу Барсукову, дед которой, старый мент, оказался таким зверем. Так я узнала, что она учится в МГУ, да ещё и Республиканском политехническом колледже, в который меня посреди учебного года посылала поступать Захарова, и в другом политехническом, и в Открытом университете, – мама-учительница сделала ей много фальшивых аттестатов. А в МГУ ей задали реферат по культурологии.
–А я в секту попала!– снова похвасталась я.
А вечером, пока ещё не стемнело, пошёл ливень. Просто как в песне “Guns-n’-roses” “November rain”. Мёртвая, спёкшаяся коричневая земля без единой травинки и такой шумный привет из лета.
***
Накануне своего дня рождения я всё-таки не выдержала и пришла в штаб,– в конце концов, Татьяна Ивановна меня туда приглашала! Там были Соколова и Виктор Борисович. Он участливо спросил:
–Ал, у тебя есть какой-то вопрос?
Намёк был понят.
–А нет ли у вас новых газет?– нашлась я.
Захаров пошуршал на столике, где я летом их штамповала:
–Нет, Ал.
–Скоро меня впрягут в рабочий хомут,– ни то пожаловалась, ни то похвасталась я Соколовой.
–Ой, Аллочка, тебе в трудоустройстве помогли, да?– обрадовалась она, как дурочка, разве только в ладоши не захлопала.
–Нет.
Тут в штаб зашла совсем старенькая бабушка,– записываться в члены Общества обманутых вкладчиков. И Виктор Борисович ласково подсунул ей бумагу:
–Вот это подпишите.
–Что подписать?
–За нашего депутата. Если он выиграет, тогда все вклады вернёт.
А вечером у меня было просто отличное настроение. Но мама всё испортила,– не со зла, конечно. Просто я услышала, как она говорила отчиму в кухне:
–У нас сегодня Нинка из Фрязино рассказывала. У них кот упал с третьего этажа, искали-искали– не нашли, пока однажды не услышали, что он где-то стонет. Нашли его в подвале, челюсть сломанная, губы жжённые сигаретами, он от боли слезами плачет… Теперь его надо лечить. Подростки, наверное…
И это вошло в меня, как кислота, мне от боли и горя захотелось разбить себе голову о стенку и умереть. Я тут же заболела душой. А ещё мне хотелось убить Оголу, эту жестокую сектантскую суку, потому что это случилось в её городе. А ещё я вспомнила того зеленоглазого парня с Кропоткинской и подумала: а может быть, он в детстве тоже кошек увечил, за что и наказан?
Мама и мне попыталась рассказать эту историю, но я сказала, что во второй раз не хочу слушать.
–Страшно?– рассмеялась она.
Надеюсь, это был нервный смех.
А в субботу мне исполнилось восемнадцать лет.
Рано утром, когда я ещё спала, пришла Лиза Лаличева, – она спешила в Москву на курсы, хотела поступать в Первый медицинский институт. Она поцеловала меня, подарила мне оригинальную сиреневую открытку с жёлтым пятнистым жирафом.
–Но всё равно уходи, – строго сказала она. – А то раз ты ходишь туда, значит, ты всё равно с ними!
–Я не могу просто так уйти! – не сдавалась я. – Я хочу покончить с сектой!
–У одной тебя ничего не получится.
Мне хотелось пойти в штаб, сказать, что у меня – день рождения, угостить их всех чем-нибудь вкусненьким, но мама меня на улицу не пустила. Сказала:
–Вдруг подружки придут, а тебя нет, нехорошо получится!
Это к лучшему, что я туда не попала: им же это всё равно.
После обеда пришла Наташа в своих не снимаемых горчичных брюках. Мы с ней в гости друг к другу не ходили, но нас с ней связывало нечто большее.
Моя бабушка сидела в моей комнате на диване в своём принципиально старом коричневом пальто.
–Это – твоя бабушка? – спросила Наташа, а я чуть сквозь пол не провалилась от стыда.
Наташа подарила мне розового зайца с сердцем в лапах, и я посадила его в сервант. И книгу Фридриха Ницше «Воля к власти» с надписью: «Надеюсь, что ты никогда не разделишь его убеждений!»
Отчим к этому времени уже успел напиться. Я расстроилась, мне стало ужасно стыдно.
–Не переживай ты! – сказала Наташа.– Мой пьяный отец вообще гонялся за нами с ножом. Мать меня от него на руки… Это же Россия!
–Классно!– сказала она по поводу моего приключения. – Жалко, что я все станции хорошо знаю.
А уже совсем поздно пришла Вика вместе с соседкой Таней Берсенёвой. Она подарила мне лохматого розового домовёнка на ваккуумной присоске. Её день рождения был на пять дней раньше, а праздновать она собиралась завтра. Но она отчего-то страшно поругалась с матерью, и та запретила ей собирать гостей.
–Ал, мы с Танькой еле вышли, мы сказали, что мусор пойдём выносить!
А вот сама Вика у меня как-то осталась без поздравления. Мама купила для неё гвоздички, что-то ещё, я пошла её поздравлять, а Вика ещё не вернулась с учёбы. Я позвонила к Тане, чтобы передать подарок, но её мать, тётя Маша, ничего не взяла: «Я же вас не знаю!»
–А я весь день ждала, что твой отец к тебе придёт,– сказала мама.– Всё-таки восемнадцать лет.
То же самое она говорила и на моё шестнадцатилетие. Но, это же глупо, откуда моему биологическому отцу знать этот адрес?! Он буквально до последнего времени был прописан в квартире у бабушки. Бедная мама что только не делала, чтобы его выписать, даже подавала в Верховный суд СССР, но ей отказали, так как человек не может потерять жилплощадь. И вот по блату два года назад его выписали.
На следующий день, в воскресенье, мы с мамой и бабушкой пошли на рынок,– мой дед подарил мне деньги на хорошую зимнюю одежду.
Мы долго ходили по рядам, и задержались у маленькой женщины лет сорока пяти. Её голова была красиво обвязана серым шерстяным шарфом. А волосы у неё были длинные и льняные.
Хозяйка предложила красивую рыжую дублёнку с кисточками.
–Она, наверное, мала будет,– с сомнением заявила мама.
–Просто пальто ей это великовато,– авторитетно заявила блондинка.
В то время, приобретая на рынке зимнюю одежду, покупатели раздевались и мерили её прямо на морозе. Странно, что мама, столь заботившаяся о моём здоровье, такое благословила.
Подошло!
–Как дёшево…– удивилась мама.
–У меня вообще самый дешёвый товар!– гордо сказала женщина.– Заходите.
А ещё тогда были в моде меховые капоры, и мне купили такую шапочку с завязочками из чернобурой лисы. Чернявый сибиряк, пока я мерила, заботливо держал зеркало с отбитыми краями.
Дома я почему-то спросила про дублёнку:
–А не снимут?
–Ой, да у нас Людка Коваленко ходит в норковой шубе из хвостов за 10 миллионов, у нас…
Мама рассмотрела лейблик, где было слово “France”, и сказала мечтательно:
–А вдруг и правда– Франция?
–А может быть, она скоро себе на норковую шубу заработает,– ласково сказала бабушка.