Печаль весны первоначальной - Клейман Борис Маркович 2 стр.


- До свидания, София. Не беспокойся, папочка! - ехидно чмокнула Ольга отца в щёку.

В машине девушка извинительно сказала:

- Неловко вышло. Я оказалась не вовремя.

Леонид Михайлович вздохнул.

- Всё нормально. Что-то с ней в последнее время происходит. Не пойму.

Машина медленно вползла с боковой дороги на трассу.

- Можно спросить? Вопрос некстати и не по теме.

- Спрашивайте ваш вопрос.

- Ольга Леонидовна... ваша родная дочь?

- Конечно. А что? Не похожа?

- Вы с ней так пикируетесь, что подозреваются другие отношения.

Леонид Михайлович ничего не ответил. Он посопел носом, задумавшись, после чего сказал:

- У семиотики при всех огромных возможностях анализа, которые она открывает, есть два больших недостатка.

- Какие это? - Софья сидела в пол-оборота к профессору и вглядывалась в его лицо - профиль ещё нестарого мужчины.

- Семиотический анализ беспомощен в описании эмоционального контакта между адресатом и адресантом. Мать и младенец общаются? Конечно, но ребёнок же спит на руках матери, или даже не спит, глазками таращится в окружающий мир - а общение происходит. Человек и кошка, человек и собака...

- Человек и ахатина - по чужому пальцу не поползёт.

- Вот-вот... А второй недостаток в том, что при отсутствии полной информации анализ знаков может привести к неверным результатам. В семантике.

Наступило недолгое молчание, которое разрушила Соня, тихо пропев:

- Человек и кошка плачут у окошка. Серый дождик каплет прямо на стекло... Человек и стекло. Человек и дождик.

- Человек и серость.

- О чём это вы? Обо мне?

- Мысли вслух. Как продолжение вашего множества. Хотя на вашем курсе, кроме вас... Даже Пушкина не знают.

Городская площадь была круглая, как глаз, и от неё ресничками убегали в разные стороны улочки. Наверное, поэтому она носила имя Кутузова. Мешала только высокая церковь-новодел, торчащая из глаза: её приходилось обходить по грязным боковым тротуарам, чтобы добраться до больших магазинов. Особенно грязной была сторона, где к построенной церкви вели подкоп сантехники, огородив огромное пространство дощатыми рогатками.

- Заборы строим из досок, а мебель делаем из опилок. Парадокс, - грустно проговорил Леонид Михайлович. - Когда я сюда приехал, больше тридцати лет назад, - продолжил он, - повсюду росла трава: полынь, крапива и прочая ботаника. Очень эта площадь в те годы напоминала Бомбей или Мадрас, в которых я ни разу не был.

- Почему? - удивилась Соня.

- Почему не был?

- Почему напоминала Бомбей?

- Потому что повсюду бродили коровы, а у заборов спали счастливые люди.

Сквозь смех Софья показала на какую улицу свернуть.

- Здесь, конечно, не Индия. Названия улиц почему-то Короленко, Чайковского, Гиляровского...

- Так они же здесь бывали-живали. Тут похоронены даже декабристы: один из Раевских, Летягин, Вербель. Здесь недалеко находилось поместье Петра Николаевича Забелло.

- А он кто?

- Сын художника Николая Ге. Искусствовед. Ничего, увы, нового не сказал, но читал лекции о живописи. Вроде, с него написан Серебряков.

- Боюсь показаться серой. А это кто?

Леонид Михайлович состроил саркастическую гримасу.

- У вашего поколения в доме даже книг нет - зачем? Есть всемирная сеть, есть электронные книжки. А "Тётю Валю" и в театрах перестали ставить... Герой такой. Пьесы.

- "Тётя Валя"?

- Ага.

- Подумать только! - голосом ослика Иа произнесла Соня. - Моя любимая пьеса!

- Комедия.

- Улыбнуло.

- Прославился этот сын Николая Ге в своё время тем, что вопреки Синоду и уголовному уложению, женился на своей двоюродной сестре. Ходили слухи, что они для этой цели, имея польские корни, перешли в католичество и целовали туфлю Папы Римского.

- А что - полякам можно?

- Евреям было можно. Но в иудаизм их бы раввины не приняли. А вот его жена, Екатерина, была сестрой Надежды Ивановны Забелы-Врубель.

- Господи! Это сколько вы людей прошлого знаете! Мне у того дома, - Соня показала пальцем сквозь лобовое стекло на дом красного кирпича, старый и закопчённый, неярко освещённый жидким жёлтым светом. - Врубель - художник? Я уже боюсь спрашивать.

- Вот тут вам зачёт. Художник. Очень странный художник... Несколько раз бывал в наших краях. Меня, София, всё-таки беспокоит ваша курсовая. Очень хотелось бы отправить её на конкурс. А Пётр этот Николаевич умер в двадцать седьмом году. Странный был год. Забрал Бехтерева, Поленова, Акутагаву, Сологуба, Арцибашева, Айседору Дункан... И много-много ещё кого.

Девушка отстегнула ремень безопасности, но из машины не вышла.

- Вас только ногтём поцарапай, и польётся... - улыбнулась она. - Я так до конца не уяснила про текст и нарратив. И что такое сюжет.

- Давайте ещё раз...

Софья отрицательно мотнула головой:

- Вас ждут дома, Леонид Михайлович.

Профессор тихо спросил, растягивая слова и делая паузы:

- Мы могли бы встретиться как-нибудь в приватной обстановке?

София лукаво и удивлённо взглянула на своего профессора.

- Я задам один вопрос, - спотыкаясь на каждом звуке, произнесла она. - Можно?

- Конечно.

Она втянула голову в плечи и с трудом спросила:

- Я уже давно обратила внимание... И сегодня... Вы меня... клеите, Леонид Михайлович?

Профессор протёр крепко лицо ладонями.

- Лексикон, однако... Чёрт... Я взрослый и неженатый человек. Здоровый мужчина. Что мне прикажете делать? На танцы ходить? Глупо. В кафе по вечерам сидеть? Там всё забито вашими ровесниками и нашими студентами. Я же узнаваем. Дошёл до того, что по интернету пытался знакомиться - такой лохотрон!.. Вот есть вы, Сонечка, взрослая, умная, необычно интересная молодая женщина... Вы же старше однокурсниц?

- На четыре года... в среднем. Я после педучилища воспитательницей в детсаду работала. Даже замужем побывала. Только недолго.

- Расстались?

- Он сорвался на Памире.

- Извините, я не знал.

- Давно уже. Шестой год, как...

- Надеюсь, вы не подозреваете меня в педофилии? И что сверхординарного в таких встречах? Преподаватель и студентка - в девятнадцатом веке это было обычное дело. Тот же Бехтерев, например...

- Да, - с напускным пониманием покивала головой София. - Уж если Пётр Николаевич женился на двоюродной Екатерине Ивановне, то в двадцать-то первом веке бить клинья под студентку сам Бог велел. Тридцать лет разницы кого смутят?

Сонечка засмеялась. Через силу рассмеялся и Леонид Михайлович.

- Лучше, конечно, когда тридцать лет в сумме. Уже никого не смущают. Я всё понял. Извините. Забудьте.

Девушка вступила на грязный тротуар, нагнулась и сказала:

- У вас славная внучка, Леонид Михайлович. И вкусные галушки. Я вам позвоню.

- К человеку с кошкой едет неотложка, человеку бедному мозг больной свело, - пропел профессор весьма похоже на оригинал.

- Я сказала правду.

После чего скрылась в подъезде.

После утреннего совещания вся редакция разбрелась по своим столам и закуточкам, уткнувшись в компьютеры. Раздавались только голоса пришедших на запись гостей: местный мулла перед тремя камерами рассказал о миролюбии ислама; его сменил член горсовета с рассказом о строительстве Ледового Дворца спорта. Оба были правдивы. Обоим хотелось верить.

Ольга просматривала записанные передачи, подготавливая их к выпуску, когда к ней зашёл Константин. Она взглянула на него вопросительно, подняв туманные глаза. От него разило резким одеколоном "Жириновский" - модный недавний брэнд, перебивавший все запахи даже в утреннем трамвае.

- И? - прервала Ольга затянувшуюся паузу.

- Как пишется слово "день победы"?

- С буквой "Ы".

- Нет. Я имел в виду, какое слово заглавное?

Его безграмотность прорывалась даже в речевом потоке.

- Не слово, а буква, - раздражаясь, поправила Ольга.

- Ну, буква...

- Есть учебник русского языка Бархударова и Крючкова за седьмой-восьмой класс. Не изволили читать? Есть академическая "Грамматика" Виноградова. Не для вас - там "букаф много". А вам на стол я давно уже положила "Орфографический словарь редактора". Если вам, Константин, трудно послюнявить пальцы, можно сухими запросить Интернет.

Ольга показательно включила вентилятор, направив струю воздуха на Кулябина.

- Вы пользуетесь этой туалетной водой, чтоб вас не кусали коллеги на работе?

- Что-то произошло... с тех пор?

- С каких? С пор?

- Извините.

И исчез.

Весь день пошёл насмарку. В соседней с редакцией столовке от котлет накатила изжога. Два новостийных ролика со скандалёзом заставила переписать - каждый перебрал лишние полминуты. Сделала выговор новому оператору: не умеет работать в контражуре и на интервью снимал победителя-пловца с нижнего ракурса, отчего у пловца лицо выглядело надутым. К вечеру в редакционной кухоньке закончился кофе - никто не удосужился сообщить директору. Спросила по телефону у "гениального папы", что купить в супере на ужин, он зло осведомился "Кого подкармливаешь?" В самом супере лежали одни копчёности в вакуумной упаковке, вялые задумчивые овощи и мороженое. Купила смородинового варенья и пачку сухого киселя: Мирка любила фруктовый суп с детсадовских времён.

По приезде домой правильно оказалось, что ничего в супере не оказалось: "гениальный папа" испёк пиццу с колбасой, а из оставшегося теста пирожков.

- Нашёл в холодильнике какое-то засохшее повидло. Не пропадать же.

Пирожки оказались кривоватыми.

- Я тоже лепила! - кричала Мирка-Мирьямочка Машенька-Мария.

А "гениальный папа" вообще лепить из теста не умел. Даже пельмени.

- Надо тренироваться на пластилине, - сетовал он.

- Очень вкусные пирожки, - говорила Ольга, запивая их чаем, - хоть и кривобокие.

- Знаешь, почему они такие?

- Почему?

- Деда объяснил: потому что Земля вертится и не даёт лепить правильные, - Миркино лицо расцвело улыбкой. - Это такая шутка!

- Я поняла, - сквозь странную тревогу рассмеялась Ольга.

Отцово раздражение скоро разъяснилось.

- Сперва они объединили Московский авиационный с Московским авиа-техническим - и сразу выставили две базы отдыха на продажу. Одна из них на Чёрном море. Плюс сокращения преподавателей и переполненные аудитории. У нас в городе они объединили ветеринарный институт с сельскохозяйственным - и сразу выставили центральное здание сельскохозяйственного на продажу и аренду площадей. Плюс переполненные аудитории и сокращение штата преподавателей. Теперь докатилась стихия и до нас: собираются объединить педагогический и университет. С теми же последствиями: продажей и сокращениями. И так повсеместно. О великий и могучий Пу! Когда ж ты насытишься? Когда ж ты перестанешь убивать детей уже во второй, если не в третьей генерации?

- Телевидение тоже закроют? - а сама подумала: "Зачем я на него накинулась? Оскорбила, обидела. Озверела совсем..."

- Кто журналист - я или ты? "Мы только мошки, мы ждём кормёжки"?

- Ну, знаешь...

- Оставь. Ты одна из тех, кто называет себя народом. А народа нет. Есть или кулябы, или халявщики, ждущие кормёжки, или воры. Нередко это одни и те же биологические существа. Если бы нынешние ширинские-шихматовы и клейнмихели не были столь ажитационно жадны, они бы организовали второй "философский пароход". Про объединение и разорение пока только слухи. Но очень реалистичные.

- Всех бы вас не вместили на пароход, - а сама подумала: "Куляба... Каша-размазня... Я что? С ума сошла?"

- Тут ты права. Толпа соберётся такая - круизный лайнер затонул бы у пристани. Прилетел вдруг волшебник в голубом вертолёте. Звали его Гудвин. К нему такая выстроилась очередь - все хотят в Канзас. И у всех паспорта на имя Элли и Тотошки.

Ольга засмеялась. Отец умел сыпать парадоксами и шутками.

- Но Муткинского бы оставили.

- Его и тут хорошо кормят.

- Потому и кормят крошками, что вся жрачка достаётся главному жрецу. Все они марионетки в ловких и натруженных руках. Ныне этот доктор принимает только по талончикам. Тлен и прах, глад и мор... Уж вставил четвёртый всадник ногу в стремя своё.

- Верховному божеству нет альтернативы - ему поклоняется народ.

- А народ пробовал жить в альтернативе?

- А народ хочет жить в альтернативе?

"Бежать, бежать, бежать... - бормотал профессор. - Кесарю - богово, Богу - кесарево. Всё смешалось во всех домах, хатах и квартирах".

Когда Мирьямку уложили в кровать, и она на ночь читала выученное программное стихотворение, у Леонида позвонил телефон, и он вышел на кухню.

- Завтра, как я знаю, у вас библиотечный день, - не спросила, а утвердила Соня.

- Да, - кратко ответил Леонид Михайлович, и что-то улыбнулось у него в мозгах, и тяжёлая туша сползла с плеч.

- Мы можем съездить на машине кое-куда?

- А куда?

- Оденьтесь как для турпохода и возьмите запасные... пардон, штаны.

- И тушёнки? - догадался Леонид Михайлович.

- А то.

"Ложь порождает ложь, - думал он. - И не столько в ответ как реакция, сколько в лавинообразной последовательности. Библиотечный день отменяется".

Когда Ольга вернулась из спальни на кухню, отец уже разогревал сковороду для котлет.

- Я думала, что тут шумит, а это ты.

- Нет, это не я, это миксер. Завтра тебе придётся проследить за Миркой.

- Ты же свободен.

- Еду в Бровин. Некому читать культурологию и поэтику прозы в нашем филиале. Вернусь поздно или послезавтра.

- Что за спешка?

- Зачёты на носу, а там эпидемия.

- Обрадовал.

- Пандемия. Пообедайте в городе. На ужин котлеты.

- Почему меня не послали? - раздражённо спросила Ольга. - Поэтика - всё-таки моя специальность.

- У тебя ребёнок - пожалели. Они ж не знают, что у Мирки мама - я.

- Культурология - я б что-нибудь наговорила...

- Конечно. Все себя считают специалистами в философии. Футболе. Педагогике. Экономике. И всё это отсутствует в реальной жизни. Гекатомба.

- Машину?..

- Такси возьмёте.

- Ещё и это! - а сама подумала: "Хотела извиниться, придётся отложить..."

Леонид Михайлович скатал валик из фарша, обвалял его во взбитом яйце и сухарях и положил на сковородку. Сразу заскворчало и вкусно запахло. Пока укладывал остальные, сухарями обсыпал всю столешницу, чем вызвал брезгливую гримасу у Ольги.

- Я уеду рано утром. Извини. Иди отдыхай.

- Ни за что. Дождусь первых результатов. С кедровыми орешками?

Когда дегустация пробной порции закончилась, Ольга подтёрла кусочком хлеба тарелку и чмокнула отца в щетину:

- За твои котлеты я прощаю тебе всё. Езжай. Только букета из вирусов не привози. Не отлечимся.

- Весенний авитаминоз.

Он за час нажарил котлет, начистил картошки и залил её холодной водой - догадаются или сварить или пожарить, после чего вымыл столешницу и подмёл пол на кухне.

Соня ждала его с рюкзаком на плече на обочине. Усевшись на переднее сиденье, спросила:

- Отпустили?

В её интонации что-то проскользнуло насмешливое, и Леонид Михайлович ответил:

- Нет. Из окна сбежал. По связанным простыням. На какой фронт едем?

- В Куреево.

- Это ж в другой области!

- А у вас туда нет пропуска? - опять насмешливо спросила Соня.

- А что всё-таки там?

Соня прищурилась на восходящее солнце.

- Да не бойтесь, Леонид Михайлович. Вы какой-то напряжённый.

- Уже не боюсь.

- Поверьте, не к родителям. Картофель сажать не будем.

- А что будем?

По однополосному шоссе ехать было часа полтора-два. Выбоины и провалы асфальта создавали естественные российские препятствия. Но, как шутил Леонид Михайлович, машина так и называлась почти по-русски: "ниссан", - в смысле "не боись!", хоть не летала и не прыгала.

Назад Дальше