Матвей, встретившись взглядом с Полиной, встрепенулся и заулыбался.
– Матвей! – радостно озвучила Полина, пожимая ему руку, как старому другу и сразу, с первых мгновений беря в оборот.
– Я столько слышал…
– Замечательно! – глаза Полины блестели от обилия лиц в ее стихии.
Находящемуся неподалеку Ярославу она едва кивнула и вернулась к улыбкам Матвею.
– Вы знакомы? – спросил подошедший Ярослав низким звучным голосом. И продолжил, не дожидаясь ответа. – Зная твои таланты, не удивился бы.
Полина с легким раздражением повернулась, намереваясь ответить, что для полноценной социальной жизни он ей не требуется, и впервые увидела незнакомца, который произвел такое впечатление на Веру.
– Очень рад, – сказал тот и уверенно, но галантно поцеловал ее руку. -Игорь Андреянов.
Полина, привыкшая к более простому проявлению чувств между полами в среде, отрицающей мещанство, почти сконфузилась.
– Добро пожаловать, – ответила она тихо.
Игорь поднял голову от ее распластанной на его руке длинной ладони. Поля сосредоточенно смотрела на него, даже забыв по инерции улыбнуться.
Вера ничего не слышала ни о каком Игоре, но была приучена к бесконечно новым знакомствам Ярослава. Наверное, он подцепил его на очередной попойке с доступными девицами.
– А ты, – кивнула Полина Ярославу, – лучше следи за своими, а то лишишься всех друзей, – она зацепила смеющегося Матвея и утащила в противоположную сторону залы.
– В своем репертуаре. Знал же, что не надо никого сюда приводить, – буркнул Ярослав то ли Вере, то ли пустоте.
– Ну что, Слава, – подошедший к ним хозяин дома дружески похлопал его по плечу. – Как отец?
– Все по-старому. Ворчит о политике и хвалит земледелие.
– Все верно, все верно… А кто этот господин с тобой?
Игорь округлил глаза в каком-то непонятном для Веры… благоговении? Чем ее обычный во всех отношениях отец заслужил его?
– А, прошу любить и жаловать – Игорь Андреянов.
– Что же, сын того самого Андреянова?
– Приемный, – отозвался Игорь со смешком, сменив выжидающе-округленные глаза на неприятный прищур.
Вера предпочла ретироваться и подошла к матери, с царственным видом стоящей поодаль с бокалом вина в руке.
– Одно и то же каждый раз, – протянула та приглушенно.
– Зачем ты участвуешь в этом? Отец сам бы мог справиться, тем более это его стихия. Застолья, бесполезный треп…
– Ты переоцениваешь меня, когда думаешь, что мне совсем плевать на свой долг, даже если он заключается в таких смехотворных вещах. От скуки и потерянных крыльев подобные сборища составляют важную часть нашей жизни. Все мы забиваем дыры… И потом, хоть когда-нибудь нужно развеяться.
Мария всегда была для Веры недоступной, загадочной, хотя дочь много знала о матери. Чем больше она узнавала, тем сложнее и противоречивее становился клубок материнских черт. Странно – Мария всегда была рядом, но Вера остро ощущала недостаточность матери, ее недосказанность. Ее было мало, катастрофически мало. Из-за этого с самого детства Вера больше тянулась к женщинам, казавшимся ей ближе, но загадочнее, чище, но противоречивее по сравнению с громким отцом. Порой Вера со страхом думала, что Мария разрывается стихиями, темными сползающими массами желаний. Хотя внешне казалась едва ли не застывшей.
Мужчин всегда было достаточно, они не поражали такой чувственностью и сложностью. С ними было весело, интересно… Их хватало. Они насыщали. Марии недоставало. Ее нежных рук, которые ласкали ее в детстве. Ее откровений о молодости, влюбленностях в каких-то навек ушедших молодых людей, от которых дочерям достались лишь смытые образы… Мать поила их собой, своими воспоминаниями. Причудливо сплетались в душах дочерей ее качества, преломляясь, исходя из противного. Порой Вера не могла понять, рассказала ли ей что-то мать или она помнила это сама.
Вера с нежностью посмотрела на Марию и в тот же момент заметила, каким изучающим, почти хищным взглядом следит за хохочущей с Матвеем Полиной Игорь. У Веры мелькнула невольная мысль, что незнакомые люди не одаривают друг друга такими взглядами. Впрочем, может, ей только казалось так, ведь она едва начинала жить.
В это время до обеих донесся недовольный голос графини Марьиной, расплывающейся женщины с напудренными плечами:
– Я бы на вашем месте, милочка, не показывала бы мужчине своего расположения так явно.
– Если бы мне нужен был ваш совет, – безупречным тоном отозвалась Полина, – я бы его спросила.
Графиня закусила удила. Вера пришла в восторг. Мария спокойно взирала на произошедшее.
Графиня приблизилась к Марии Валевской и, дыша праведным гневом, бросила:
– Вашу дочь едва ли можно назвать хорошо воспитанной.
– Настоящей девицей, это вы имеете ввиду?
– Хотя бы!
Мария посмотрела на непрошенную рецензентку с какой-то отстраненной жалостью, отдающей глубинным непониманием ее порывов, а оттого безразличием к ним.
– Настоящая женщина – это нечто ирреальное, уникальное. Я так и не знаю, что включается в себя обширное понятие «настоящей». Может быть, настоящая – это искренняя. Умеющая любить – редчайший, бесценный дар. Не так как у Шекспира – вовсе не красота. Ее так много. Но наполняет все смыслом только душа. Красота важна тогда, когда она наполнена, переливает через край восхищением жизнью, энергией, добротой. Красота – это мерцание в глубине и никак иначе. Те, кто не может отличить одно от другого – несчастные.
Графиня Марьина фыркнула и ретировалась с каким-то неодобрительным возгласом про прогнившее общество.
– Мне вообще не нравится это словосочетание – «настоящая женщина». Все мы настоящие, живые. Дышим. Почему тогда одна настоящая, а другая искусственная? Глупость какая-то, – закончила Мария уже только перед внимательно внимающей Верой.
Вера не могла сдержать широкой улыбки. Намеренная сложность монолога матери была единственным, что остудило пресыщенную графиню.
Вера вновь испытала диссонанс от прикосновения к скрытой духовной и эмоциональной жизни матери, которая была в ней заперта и прочим недоступна. Которая проявлялась случайно оброненными фразами. Как этого было недостаточно… Мария, не делая ничего особенного, всегда жила какой-то скрытой духовной жизнью, и дочери инстинктивно понимали это. Внешне она была глубоко несчастна, но у женщин не бывает одного уровня. Потухшая женщина, забитая обществом, обрубленная и сбежавшая от него в стены своей комнаты, она получила спокойствие, о котором всегда мечтала.
8
В конец того вечера Полина попрощалась с гостями и решила ехать к друзьям на другой конец города. Она умела быстро остывать, как люди, забивающие жизнь излишками людей, и, вдоволь наговорившись с Матвеем, уже забыла о нем.
Она стояла на крыльце и задумчиво курила, выдыхая дым в сторону звезд. Сзади послышались мужские голоса. Обернувшись, она различила стройные силуэты Ярослава и Игоря.
– Славный вечер, – сказал ей Ярослав для того, чтобы не создавать неловкость молчания.
Полина кивнула и неожиданно насупилась. Ярослав знал, что за этим последуют обличения и сарказм. Ему захотелось уйти, потому что он не был готов в очередной раз сталкиваться со строптивой соседской дочерью.
– Как вам прошедший вечер? – некстати для Ярослава спросил Игорь, больше обращаясь к Полине.
– Вечер как вечер, – отозвалась та, хотя прекрасно провела время, а захандрила, только выйдя из дома.
– Они там начали стихи читать, – добавил Ярослав.
Полина пожала плечами.
– Как забавно мы обманываемся собственными инстинктами и превращаем их в поэзию, – веско произнес Игорь.
Полина прищурилась, почуяв возможность поживиться демагогией.
– Что вы имеете в виду? – спросила она, понизив голос.
– Развитые личности привыкли играть и перед собой. Сами их глубокие чувства – уже игра, следствие воспитания. Мы не способны на то, что не диктуют нам гормоны. Половой инстинкт – реальность, а вот влюбленность и ревность – иллюзия социума.
– Вы хотите доказать мне, что то, что я чувствую, я на самом деле не ощущаю?
– Человеческие чувства – иллюзия, выдуманная нами в процессе цивилизации от избытка свободного времени и потребности в актерстве и копировании. От природы у нас только инстинкты.
– Мы уже опередили природу. Создали что-то, отличное от ее диктовок.
– Что, например?
– Искусство.
– Мы – часть природы. Значит, и все, что мы создаем, лишь ее деяние.
– Хитро, но неверно.
– Почему же?
– Вы обесцениваете все, чего добился человек, что есть в нем светлого и не поддающееся описанию. Не искусство создало нас. А мы его. Вы отходите от первопричины.
– Описать можно все, было бы только желание и ум.
– Даже ирреальное, интуитивное?
Игорь раскрыл рот, а Полина вскричала вдогонку:
– Ах да, это выдумка романтиков! Хотя уж меня-то в романтизме никто бы не рискнул упрекнуть, я не приветствую этот взгляд.
Полина слегка слукавила – она истребляла в себе то, что некоторые из ее мужского окружения назвали бы романтизмом, лишаясь порой своих важных черт. Чтобы соответствовать.
– Мы копируем чувства друг друга, что-то во многом из-за окружения считаем приемлемым, а что-то нет. Нас воспитать куда легче, чем принято считать. Искусство учит нас, как надо чувствовать и эти чувства выражать. Мы – заложники театральщины, чьего-то видения и воображения. Чувства – в огромной степени приобретенный навык, обтесанное проявления инстинктов собственничества и выживания.
– Странно доказывать влюбленному человеку, что его чувства – лишь копирование из чьих-то стихов.
– Сама по себе любовь не имеет значения. Значимо отношение к ней того, кто ее питает. Мы слишком часто позволяем ей сесть себе на шею.
– Я вижу, что вы преуспели в умении казаться оригинальным и прыскать в глаза якобы верными парадоксами, но мне вам не удастся затмить разум.
– И это тоже вопрос отношения, – Игорь усмехнулся.
«Да что он о себе возомнил!» – пронеслось в голове у Полины.
Ярослав взирал на обоих с недоуменно-скучающим видом.
В их кругу, который невольно – безмолвным не препятствием – одобряли родители, поощрялось свободомыслие, непринужденные беседы о половом вопросе с непременной затяжкой, отчего говоривший выглядел фактурно и невозмутимо. Курила Полина в те сверкающие дни, наполненные неспешностью и временем – вечной нужной материей, только с мундштуком, чтобы не запачкать пальцы. О пачкании зубов она не задумывалась.
– Можно пойти еще дальше, – непринужденно продолжила Полина, хотя все уже успокоились.
Игорь с готовностью слушать вытянул шею.
– Можно даже предположить, что каждый, кто думает о другом, думает на самом деле о себе.
Игорь сощурился.
– Кто знает? Может, и так.
Полина, высоко подняв подбородок, спустилась по ступеням и остановилась внизу, царственно обернувшись.
– Ну, приятно было пораскинуть несуществующими проблемами. Доброго вечера.
Спустя несколько минут она зачем-то вернулась, словно черт дернул. Игорь стоял у парадной, под свежим, так и не начавшимся дождем. Стоял один. Должно быть, Ярослав ускакал куда-то кутить.
Полина глядела испугано и строго. Не улыбалась, ничего не говорила. Она лишь смотрела вглубь, спокойно, добро, сосредоточенно. И этот взгляд создал что-то. Игорю стало не по себе – в их среде материализма и презрения к символическому он все равно испытал это. Он еще долго говорил ей что-то. Он смеялся, он угождал. Полина в ответ не улыбалась и не пресекала поток «сентиментального бреда», как она раньше бы окрестила подобное поведение.
9
Сплоченность мальчишек из прошлого, некоторые из которых уже погибли на фронтах Первой мировой войны, внушала Полине тепло и уверенность. В среде мужчин она казалась себе любимой и равной. Когда она поняла, что это не так, что другие люди непрошенным законом сужают возможности ее существования, Полина начала ревностную борьбу со строем и религией, его питающей. Людям ее склада много не требуется – в религиозном обществе они против священников, а в атеистическом против отрицания. Ее воля к победе, самообразованию и торжеству разума над тьмой восхищали. Даже те, кто видел незрелость Полининых идей, невольно проникались сочувствием к этой красивой девушке с умными напористыми глазами.
С детства окруженная мальчишками, дворовыми, дворянскими, будучи их союзницей и иногда предводителем, Полина изучила мужчин, она верила им. Ее неприязнь к отцу не препятствовала дружбе с мужчинами. Как и многие женщины, она самонадеянно полагала, что понимает их.
Парадокс Полины заключался в том, что, ненавидя гипотетических мужчин, которые могли бы подавлять ее, она ладила с теми, кого знала, испытывая раздражение из-за того, что сама она ограничена в передвижении и свободе действий. Поэтому мало знакомые мужчины тянулись к ней, хоть она и не питала иллюзий на их счет. Неуловимая и недоступная любовница – так они ее видели, хоть она и не пыталась ошеломлять.
Полина ненавидела пассивных женщин и втайне считала, что они заслужили страдания. Оттого отношения ее с матерью развивались все тяжелее, хоть сложность формулировок и разнополярных чувств мешали вынести четкий вердикт. Общее интуитивное отношение к неопределенной массе никак не мешало накрепко стать на сторону матери, которая была другой стороной мира. При этом ненависть к отцу она старалась намеренно разжигать в себе. Это был элемент игры, которую она сама себе навязала.
Вера сумела сплести, примирить в себе мать и отца, полюбить и найти общее и с мужчинами, и с женщинами. Полина не смогла. Она самозабвенно декларировала о свободе женщин и обличала тех, кто от этой свободы бежал под теплое одеяло. Или не понимал, что она сулит. Полина осталась глубоко уязвлена тем, что она не мужчина, и от бешенства на это назло кричала о правах женщин. Потому что ее натура не терпела бездействия. Раз уж так вышло, она предпочитала что-то менять. Полина злилась почти на всех женщин за пассивность и свое ограниченное положение в том числе. Ее бесило, что из-за них она должна ломать предвзятое изначально мнение о себе. Но боролась за их права как за свои собственные, потому что понимала, насколько крепко все повязаны. Женщина, по мнению Полины, обязана была заслужить уважение, чем-то себя выделив. Мужчинам же это право давалось с рождения. А мир требовал энергии на другое. Поля относилась к женщинам как мужчины – потребительски. И одновременно жалела их за тяготы. Диссонанс внутри отравлял. На свой пол Поля взирала с недоумением.
В ее сестре был похожий раскол, но та, больше интересуясь искусством, чем политикой, научилась ценить и любить женщину в полотнах, в попытках, порой с потрясающим результатом, самой женщины на творчество. Так она примирилась со своим полом и перестала верить россказням. Искать пришлось самой. Многие ленятся и не делают этого. Повторяют услышанное от кого-то, потому что им недосуг пошевелиться. Полине не хватало этой рассудительности и умения находить гармонию. Вера обрела спокойствие в своем теле после нескольких бурных лет отрочества. Полина так и не смогла.
10
В день, когда она впервые увидела Матвея Федотова, Вера одна сидела в театре. Без всяких жемчугов и царских лож, без щебечущих над ухом подруг.
Давали какую-то остро политическую пьесу. От политики Веру подташнивало, но человеческие конфликты никогда не теряли для нее привлекательности. Бархат кулис, реквизит, поставленный лихими рабочими в бесформенных брюках. Разношерстный зал, наполненный жеманными напудренными дамами, пытающимися отвлечься от своих визитов к гинекологам, вылетающие в полутьме горжетки, темные уголки помад, объемные волны на блестящих волосах… Вечное перебитое человеческое счастье, прикрываемое тряпками. Раненные души, делающие вид, что укладка прически важнее их терзаний. А где-то поодаль, чинно подобрав огрубевшие руки и затаившись, водрузились простые работницы, внимая, не понимая, но силясь. Впрочем, мало кто истинно пропитывался таинством на сцене. Большинству бомонда просто нечем было занять себя. Силясь быть модными, они ходили в бедные залы с посредственными декорациями. Лениво подавляя зевки, в перерывах они обсуждали последние званые вечера, чванливо неся собственные головы.