Новая жертва вашему совершенному плану мира.
Я сложила листок вчетверо и засунула под край обложки кассового журнала. Снова взялась за работу. Прошло.
Перед Новым годом наступил час расплаты за разгильдяйство -- сдача отчетности о продажах. Бухгалтерия выела душу так, что праздники я встретила почти пустой -- только на донышке плескалось немного усталости.
Выход с каникул удивил. На первом этаже витало характерное смешение страха с печалью, которое бывает, когда умер кто-то не слишком близкий, чтоб скорбеть по-настоящему, но достаточно знакомый, чтобы пожалеть покойного и задуматься о смерти вообще. К этому примешивалось еще какое-то нервное любопытство. И что-то еще...
Но традиционной тумбочки с фотографией в траурной рамочке не было. Значит, не препод.
Бухгалтерша, на которую я наткнулась в коридоре, округлив глаза, спросила:
-- Не слышала еще?
Я отрицательно качнула головой.
-- Первокурсница насмерть разбилась. В общагах праздновали Новый год, напились сильно, никто ничего толком не помнит... Она вышла на балкон покурить -- и упала... С одиннадцатого этажа. Но не насмерть. Скорая час ехала. Как приехали, еще жива была, по дороге в больницу умерла. Все переломано. Страшная смерть! Видела проректора по работе со студентами? На нем лица нет! Точно снимут его теперь! Кстати, кассовую книгу принеси мне, пожалуйста!
Моя начальница изложила свою версию событий (она не курила, но в тот момент вокруг нее вился табачный сыщицкий запах):
-- Я в том общежитии на инвентаризации была. И выходы на балконы видела! Я, конечно, не заостряла внимания, но помню: высокие там борта, не могла она сама упасть, точно кто-то помог!
-- Может, и сама сиганула... -- качала головой заглянувшая к нам на чай кладовщица. -- Они там, думаете, только пили? Наверняка наркота какая-то была! А эти обдолбанные с собой чего только не сделают...
На следующий день я снова столкнулась в коридоре с бухгалтершей.
-- Не слышала еще? Тех ребят, что вместе с ней были, исключают теперь... И главное: полная неопределенность: вроде и свалиться там самой трудно, и поводов для самоубийства не было... -- тут бухгатерша понизила голос: -- Не беременная она была и.... вроде как вообще девственница... Вот с чего бы... Кстати, кассовую книгу не забудь мне принести...
Начальницу едва было видно из-за клубов дыма:
-- Если в общагах завелся маньяк, то скоро мы услышим о новых жертвах...
Кладовщица снова у нас в гостях наливалась чаем:
-- Там у них охранники -- все взяточники... Студенты им пятисотенную, а они глаза на все закрывают... Вот и догулялась молодежь!..
Потом приехали родители девочки, забрали тело.
Шум поутих. Даже проректора не сняли. Студентов тех, правда, таки исключили.
В очередной раз столкнувшись с бухгалтершей в коридоре, я услышала лишь краткое:
-- Кассовая книга!
И только в тот день, небрежно схватив чертову кассовую книгу, я увидела выпавший из нее листок... И вспомнила.
Заседание церкви-клуба оказалось каким-то особенно восторженным.
-- Поймите, -- сказал щекастый блондинчик, -- ада-то нет! Господь своим воскресением упразднил ад!
-- Это ты что-то еретическое несешь, -- возразил ему кто-то.
А я вдруг сказала -- гневно, резко:
-- Она час лежала на снегу и умирала. Час. С раздробленными костями. Ей было нечеловечески больно. Один нечаянно оброненный обломок ее судьбы чуть не убил меня. И вы говорите, что ада нет? Да страна, где так работает скорая помощь, ад и есть! И планета, где есть такая страна, -- ад и есть! И вселенная, где такая планета есть, -- ад и есть! Я не знаю, как именно она упала: намеренно, нечаянно, кто-то помог... Но она тоже была не такой, как все. Я знаю. Я не могу вспомнить ее лица, но знаю: какой-то частью себя она знала обо всем... Она не боялась своей судьбы и в свою последнюю вечеринку веселилась, как могла. А потом мир разжал руки...
-- С тобой вообще все нормально? Ты это... про политику лучше молчи... -- произнес кто-то рядом.
Я схватила своя пальто и вышла на улицу.
Темнело. Я шла вдоль дороги к автобусной остановке, а жестокость, которая превыше всего, наблюдала за мной из междзвездного пространства.
Снег хрустел под ногами, на глазах замерзали слезы, а в носу -- сопли.
Неопознанная летающая кепка
На лестнице по-прежнему пахнет ее духами.
Настоящая женщина -- иначе ее не назовешь.
Сколько ей лет было? Может, восемьдесят, а может, и вся сотня. Но все равно она была красавица.
В шляпке, в каком-нибудь ярком пальтишечке, с зонтиком-тростью в руках. И непременно -- наманикюренные ногти, так и помню ее руку на перилах...
Мы встречались только на лестнице, обменивались приветствиями и улыбками -- и спешили каждая по своим делам.
Я была типичной пацанкой в старой куртке, которой вытерла, наверное, все близлежащие заборы (сидеть на лавочке неинтересно, надо ж всенепременно забраться на забор, и, болтая ногами, пить пиво из банки), носила мешковатые штаны с кучей карманов, верные, неубиваемые кроссовки и распрекрасную кепку, которую когда-то нашла на сиденье в метро. Я носила ее и козырьком назад, и козырьком вперед, в зависимости от настроения. В этом, собственно, и заключались все мои манипуляции с внешностью. Кепка, скажу честно, была старая и бесформенная, пожалуй, даже уродливая. Но я к ней как-то сильно привыкла, да и меня все в ней привыкли видеть. Как-то сроднились мы.
Соседку звали красивейше: Екатерина Александровна Двигубская.
Меня звали просто: Катька-Паровоз. Моя фамилия Гудкова. А еще и голос громкий. Поэтому сперва звали Гудок Паровозный, а потом просто Паровоз. Мне нравилось -- увесисто. Нравилось, когда друзья приветствовали меня пением: "А поезд чух-чух-чух... Огни мелькали, огни мелькали, когда поезд уходил..."
Екатерина Александровна звала меня Катюшей или тезкой, очень приветливо всегда обращалась: на вы.
-- Катюша, как у нас с погодкой?
-- Да по-питерски: пока из дому выйдешь, дождь начнется и закончится!
Как-то раз она сказала:
-- Милая тезка, не сменить ли вам головной убор? Этот вам совершенно не идет!
Я ответила:
-- Не могу, Катерина Санна, в этой кепке весь мой ум! Как сниму -- сразу глупею!
А она мне:
-- Не сомневаюсь, Катюша, что ваш образ мыслей очень зависим от этой детали туалета, но все-таки советую вам от нее избавиться...
Ну я ей честно и сказала:
-- Оно, Катерина Санна, может, и так -- все-таки поизносилась она уже. Но вот как выбросить вещь, которая тебе верой и правдой столько лет служит?
Она улыбнулась:
-- А, так это другое дело. Пора тебе, кепка, уходить. Подумай об этом. Хватит на девочке паразитировать.
И тут у бабули как будто на секунду даже глаза почернели.
Ну, думаю, наша красавица стала с ума сходить -- с неодушевленными предметами беседы ведет. Даже пожалела ее про себя. А ну как совсем рехнется, кто за ней ухаживать будет? Одинокая ведь старушка.
На другой день поздно вечером шла я по берегу славной питерской речки Фонтанки. Темень: ноябрь. Иду, тороплюсь -- ветер холодными пальцами все ребра перебрал. И вдруг очередным порывом кепку срывает с головы. Как будто рукой -- хоп! Только и заметила, как она мелькнула между прутьями решетки какого-то из дворов. Что за напасть! Подхожу к решетке, заглядываю во двор. Ни черта не видно! Перед глазами как выключенный монитор -- сплошная чернота. Поискала вход во двор -- заперто, замок висит. Уж не знаю, может, у них какой другой ход есть, но с набережной в тот двор не войти. Я-то в джинсах была, как всегда, ломанулась лезть через ограду. Забралась наверх, но почему-то решимость быстро угасла. Фонарика у меня нет, в телефоне батарея почти села. Сперва подсвечу себе -- а если потом окажусь во тьме кромешной, как потом выбираться? В общем, спрыгнула я с ограды обратно на тротуар. Да еще и рукав куртки о пики решетки разодрала. Вот дуреха-то! Посмотрела во тьму, шепнула: "Прощай, кепарик!"-- и пошла домой.
Дома в прихожей посмотрела на себя в зеркало: да уж, хорошо, что никто меня при попытке залезть в тот двор не поймал. Ни дать ни взять выгляжу как малолетняя хулиганка.
Кепку новую купить оказалось трудно. Ни одна мне не шла. Да и куртку надо было сменить, не ходить же с драным рукавом. Зашла как-то в сэконд -- смотрю: висит на вешалке пальто клетчатое. Не носила никогда ничего такого. Примерила -- село как влитое. Взяла. Подобрала к нему и шапку, и сапожки. Такая вся стала аккуратненькая, что даже другое прозвище себе придумала: Катя Гуд. Хорошая Катя. А что?
Екатерина Александровна ничего мне не сказала, все по-прежнему про погоду спрашивала, если мы встречались. Потом заболела она, как-то поднималась я по лестнице, а она из квартиры выглянула -- грустная такая, волосы белым пухом, глаза прозрачные, выцветшие. И все равно красавица!
-- Зайди ко мне, Катюша!
Я зашла. А она:
-- Катюш, у меня руки дрожат, а я тут в Интернете увидела, как теперь ногти красят -- в разные цвета, так охота попробовать.
Ну я и накрасила ей ноги -- в разные оттенки фиолетового.
Она повеселела, подвела меня за руку к шкафу, достала оттуда красивую синюю шаль и говорит:
-- Прими в подарок!
Я шалей отродясь не носила, но взяла, обидеть не хотела.
Екатерина Александровна умерла той же ночью.
Я в синей шали на похороны и пришла. Пусть не по правилам, а ей бы понравилось. На похороны приехала какая-то ее дальняя родня: тетки, дядьки -- самые обычные люди, безо всякой красоты.
А когда уходила уже с кладбища, услышала за спиной чей-то голос:
-- Передала-таки дар, старая ведьма!
Обернулась: поди догадайся, кто из родни это сказал -- вон та кривобокая в сапогах, которые всегда забредают не туда, тот длинный в костюме-карьеристе или толстая, одышливая тетка, у которой на руках загребущие перчатки?
Ведьма? Вот идиоты! Но мне эта мысль понравилась, и, чтобы слегка напугать суеверную публику, я купила в магазине ее любимые духи и регулярно распыляю чуток на лестничной клетке.
Мистика -- чушь. А вот красота -- совсем другое дело.
Одна из
В любой ситуации есть плюсы и минусы, правда, обычно плюсы достаются одним, а минусы -- другим.
Мой бывший парень всегда говорил мне, что я пессимистка. И чокнутая.
Прав был. По крайней мере в тот вечер в кафе "Одно из", когда я вписалась лбом в зеркальную стену, я сама подумала: рехнулась. Но ведь была уверена, что иду к выходу! Мне казалось, что в кафе два зала. Официантка потом говорила, что так многие ошибаются, неудачный у них дизайн, с этой зеркальной стеной... Но дело в том, что я... я не видела в том зеркале себя, то есть нет, иначе: я видела, как мне навстречу шла девушка, да, какая-то девушка, и я даже подумала, что она чем-то похожа на меня... но это была не я! Пальто похожего фасона, но не песочного цвета, как мое, а такое... скорее горчичное... и волосы...чуть длиннее моего каре "до плеч" и не русые, а такого приятного рыжевато-каштанового цвета... и лицо, его черты... что-то в нем было от меня, что-то неуловимо мое, знакомое по отражению... овал? разрез глаз? но вот рот был другой... не будь этого рта, я бы поверила, что это все-таки была я -- мало ли какая игра света: искажение цвета, формы... но та девушка улыбалась! Легкая, светлая, летящая улыбка на лице, а я -- я шла раздавленная, униженная, едва сдерживала слезы... я даже чувствовала, как болезненно дергается уголок моего рта... это не могло быть мое отражение... и поэтому, вдруг натолкнувшись на зеркало, я так испугалась, что аж вскрикнула.
Женщина, сидевшая за ближайшим ко мне столиком, опрокинула бокал с вином, а официантка чуть не выронила поднос. Все уставились на меня. Позор! Никогда больше не пойду в это кафе...
-- Ты просто была в стрессовом состоянии из-за того, что этот гад тебя обозвал чокнутой психопаткой, -- утешала меня Машка, подруга. -- Вот и примерещилось тебе чего-то там...
-- Не психопаткой, а пессимисткой, -- поправила я, но настаивать на том, что все-таки видела перед собой в тот момент другую девушку, не стала, а то так чего доброго превращусь в глазах людей из безобидной чокнутой в опасную психопатку.
Но я часто думала об этом. Растягивала эту историю-резинку, и в два-три охвата перевязывала ей все свои мысли, как волосы. Ни о чем другом думать не получалось, даже о дипломной работе. Ее третья, последняя, глава получилась отстойной и на встречу с научным руководителем я шла с замиранием сердца.
Но он меня почему-то похвалил:
-- Все хорошо, мне понравилась ваша идея насчет того, что даже в классическом тексте при желании можно найти скрытую возможность другого финала... Аргументацию вы, правда, порой притягиваете за уши, но в нашей науке это делают даже некоторые маститые ученые...
Профессору за пятьдесят, он большой, высокий, носит бороду и волосы до плеч. И он рыжий. Такой большой горячий человек. Я его очень люблю.
-- Я сегодня не смогу с вами обсудить все детали, понимаете: у дочери день рождения, намечается семейный обед. Я обещал жене помочь на кухне. -- Он улыбается.
У него на столе -- фотография: жена -- какая-то холодная блондинка с рыбьими глазами -- и дочка -- девушка моего возраста, светло-рыжая, лицо в веснушках.
Я недолюбливаю жену профессора, а Машка говорит, что это потому, что я сама в него влюблена.
-- Глупости, -- говорю я, -- профессор меня совершенно не возбуждает, а эта его баба на самом деле мерзкая. По ней же видно.
-- Ты ее ни разу не видела!
-- По фото заметно. Я бы человеку с таким лицом запрещала в холодильник заглядывать. От одного ее вида молоко скиснет! И что он в ней нашел? Неужели не встречалось ему лучшей женщины?
Машка только пожала плечами.
-- Встречалось наверняка. Но влюбился-то он в эту.
-- А что если... если человек влюбляется в того, кто оказывается в определенный момент в определенном месте. Например, в метро "Восстания" в центре зала, в таком-то часу в такой-то день такого-то года... И там может оказаться кто угодно вообще... какая угодно женщина или мужчина... все, механизм сработал... мышеловка захлопнулась...
-- Ну ты нагородила!
-- Ну а что! Это все объясняет!
-- Что -- все?
-- Почему люди так себя ведут! Почему бросают лучших ради худших! Просто срабатывает программа...
Машка уставилась на меня. Я -- на нее. Машка как Машка. Короткая стрижка, косая челка, кольцо в носу. И тут она порывисто обняла меня и сказала:
-- Твой бывший мудак. Обычный мудак. Не суши мозги.
-- Ага, и отец -- тоже мудак?
-- И отец мудак, если хочешь. -- Машка продолжала меня обнимать. -- Ты меня покрасишь в синий? Я сама боюсь, что плохо промажу волосы... тут, на затылке... -- и она смешно взъерошила свои волосешки.
Наверное, я бы забыла об этом всём, если б...
Если б не та поездка на старую квартиру. Старую квартиру, которая давным-давно пустовала. Мама хотела ее сдавать, но для этого нам надо было вывезти оттуда горы хлама. Летом мы собирались устроить там генеральную уборку, ну и косметический ремонт заодно.
И вот мне пришлось туда съездить, маме понадобились какие-то записные книжки еще со времен студенчества, она хотела найти адрес какой-то подруги и написать ей, вроде так.
Я давно не была в том районе, и у меня вообще топографический кретинизм, так что я не удивилась, когда вышла из автобуса и поняла, что не знаю, куда идти. На секунду мне вообще показалось, будто я никогда раньше не была здесь.
Но потом я сориентировалась и все-таки нашла дорогу. Правда, меня не оставляло странное чувство: все так, да не так. И дома вроде знакомые, и магазины, и качели во дворе, которые я смутно помню по детским играм, но что-то все равно не так. Ну, я несколько лет здесь не была, за это время и деревья подросли -- а некоторые были спилены, и стены домов перекрасили, киоск "Ремонт обуви" куда-то исчез -- но это точно тот же самый дом, вон и табличка с адресом. Я вошла в парадное. Как же тут убого все-таки! И лифт зассан. Я задержала дыхание, чтобы не вдыхать вонь, и лифт, как-то подергиваясь, будто у него нервный тик, потащил меня на 9-й этаж.