Для наркома обороны Ворошилова на месте купеческих клетушек возвели двухэтажный корпус, не имевший особых архитектурных изысков и больше похожий на казарму, а неподалеку – четыре дома для остальных «красных маршалов», коих тогда в Красной Армии было всего пять. И несколько строений для прислуги: уборщиков, поваров, охранников.
Социальный институт слуг возродился, хотя господ в общественном сознании всё еще не существовало. Тем не менее, в своих письмах родным и близким обладатели сочинских дач всех своих помощников по быту так и называли – прислуга.
Для чего революционным вождям понадобились, например, повара? Уж кто-кто, а такие вожди, как Ворошилов, и сами великолепно умели чистить картошку. Суть была не в том, чтобы нежить наркома и маршалов в новоделе барских покоев, суть в том, чтобы штаб был в сборе и мог работать круглосуточно, когда в Сочи появлялся Сталин. Представители всех важнейших наркоматов , включая обороны и внутренних дел, по его звонку могли немедленно собраться у хозяина дачи номер 1. Именно здесь, в Сочи, партийного лидера его соратники стали называть хозяин. Поначалу, в обычном житейском смысле, чтобы лишь разграничить, кто хозяин дачи, а кто гости. Сталину такое обращение партийцев в обстановке южного курорта показалось вполне уместным, хотя и напоминало время стачек и стычек между хозяевами и пролетариатом. Позже, когда курортники возвращались в Кремль и между собой по-прежнему именовали его хозяином, он, как человек, знающий толк в языкознании, видимо, уловил в этом слове некий новый смысл, который ему пришелся по душе.
Как бы ни была власть разделена между разными ветвями, всегда найдется тот, кто попытается сложить все ветви в одни руки. Не каждому это удается, а кому удалось, не всегда может удерживать единоличную власть долго, но Сталину удалось и удалось надолго.
Меня заинтересовала история резиденции Бочаров ручей лишь тогда, когда уже купил авиабилеты и ждал дня вылета. Приезжает в один из предполетных дней ко мне на дачу мой знакомый с сыном, они ехали на машине из Омска в Екатеринбург, завернули на пару часиков к моему шалашу – чая глоток сделать, глазам дать отдохнуть от ряби «шпал» главной узкоколейки страны.
Он бизнесом лесным занимается, хочет попутно показать сыну дворцы под бывшими названиями Уральский политехнический институт и Уральский государственный университет. Какой ему больше понравится, туда и сдадут документы после весенних «еге». Заговорили о планах на лето.
- Куда-нибудь собираешься? – спрашивает он.
- Хочу к одному красному маршалу на дачку в Сочи слетать.
- К Шойгу, что ли?
- Не, к Ворошилову.
- Он еще живой? – мой знакомый не сразу сопоставил, сколько сейчас должно быть лет Ворошилову, будь тот живой – 136. Пришлось мне его спросить:
- А ты вообще знаешь, кто стал первыми маршалами советской страны?
- Нет.
- А сын твой знает?
- Сейчас мы у него спросим. Денис, знаешь «красных маршалов»? – он обратился к симпатичному пареньку, выпускнику школы.
- Конечно, знаю, папа: Жуков, Сталин, Берия.
Отец был доволен быстрым ответом сына. Говорить ему о том, что никто из названных исторических персонажей не входил в пятерку «красных маршалов», мне показалось в эту минуту не совсем удобно: не хотелось ставить гостей в неловкое положение.
- Откуда черпаешь знания, Денис? – изобразил я на своем лице восхищение.
- Так о них постоянно по телевизору говорят, - мальчик остался пребывать в уверенности, что на вопрос отца ответил правильно.
Всё верно: о ком не говорят с экрана, того не существует. И никогда не существовало, если нет никакой нужды тревожить тени прошлого. Кому сейчас нужна героика войны гражданской, кому нужны герои «рабоче-крестьянской, сермяжной революционной силы», как называл свою дивизию Василий Блюхер?
Красный маршал, собственноручно внесенный Сталиным в список тех, кому в 1935 году решено было присвоить новое высшее воинское звание Красной Армии. Фамилии Уборевича и Якира вычеркнул, а поверх своей черты написал: «Блюхер». Так Василий Константинович попал в штаб «хозяина» вместе с Ворошиловым, Буденным, Тухачевским и Егоровым.
Вскоре двух расстреляли, Тухачевского и Егорова, третий умер от побоев во время допроса. Тот, кто умер, был вписан в «наградной» список изменников той же самой рукой и опять последним. И ночь перед арестом провел в резиденции Бочаров Ручей.
Последнюю ночь последних дней свободы.
Может, я и не думал бы поутру так много о судьбе Василия Константиновича, если бы жил сейчас, например, в дорогущем «Hyatt» или правительственном санатории «Родина». Глядел бы на успешных людей и непрестанно радовался, что я тоже с ними и среди них. Но я не с ними, я перед стеной. И как-то она стала поддавливать мое настроение. Высокая, бетонная и по конструкции – ужасно некрасивая. Да еще и с колючей проволокой в некоторых, «потенциально опасных» местах.
Блюхер тоже удивился, когда увидел высоченный, тогда еще деревянный забор вокруг дачи Ворошилова у Бочарова ручья. В 1938 году командарм только что вернулся из зоны конфликта у озера Хасан, что такое граница укрепрайона, представлял хорошо: заграждения, наблюдательные пункты, огневые точки – это всё понятно, а стена из деревяшек зачем? Чтобы как в лагерях для «врагишек»: никто из контингента не смог сбежать? Осужденных по 58-й статье он называл врагишками.
Четверть командиров в его армии уже арестовали, к награде за победу над японскими милитаристами его не представили, плакат с его портретом на демонстрациях в честь успешной операции славной Красной Армии дальневосточному крайкому рекомендовали не выносить – понятно было маршалу, куда ветер ветку клонит.
Но Ворошилов в Москве встретил радушно, пригласил поехать в Сочи и пожить на его даче у ручья, отдохнуть, подлечиться, пока «хозяин» подыщет ему новое место службы и работы. Нарком Ворошилов остался в Москве, рядом с «хозяином», а Блюхер обрадовался радушию брата по оружию, согласился и поехал.
Взял жену, детей, племянников, сел в свой персональный «салон-вагон» - застучали колеса. На сочинском вокзале к «трапу» вагона подали правительственные «зисы», горная дорога, бархатный сезон, 30 сентября - красота. И вдруг – отвратительный забор для «врагишек». И горькое предчувствие, которое не подводит опытных воинов: западня.
И браунинг с собой был, и две обоймы к нему, и жену уже предупреждал, что если вдруг, никаким обвинениям не верь, а «история его оправдает». И ординарец ведь пропал по пути от вокзала до забора – исчез бесследно.
Но ворота в заборе открылись, машины заехали внутрь территории, а там радостная прислуга и праздничный ужин. И никого лишнего, и никаких черных машин из наркомата внутренних дел.
Машины приехали через несколько дней, когда маршал стал привыкать к особому распорядку южного дня: экскурсия, обед, купание в море, сон. Когда тело покрылось южным загаром, когда расслабленность неспешной курортной жизни притупила тревожные предчувствия опытного полководца. И люди в штатском заскочили в его спальню раньше, чем он проснулся. А когда проснулся, спрятанный в спальне пистолетик уже был в чужих руках.
А я вот проснулся, и не ищу пистолетика. Я ищу книжку, которую купил пару дней назад. Сегодня в моем южном распорядке - день расслабленного чтения. Никаких экскурсий и восхождений, хватит, натерпелся. Супруга, думаю, со мной согласна, потому как отказывается открывать глаза, и я ищу книгу предельно осторожно, стараясь не шуршать вещами.
В уличный книжный киоск я заглянул лишь один раз, где-то в районе пешеходного моста через реку, но понял, что сделал это зря. Киоск по форме и внешнему виду напоминал круглую тумбу для афиш и был размером едва ли больше. Продавец, женщина, сидела на стульчике в его центре, а книги стояли стопками от пола до потолка. Каждая стопка – почти три метра высотой. На верхотуре – какие-то иностранные авторы, я там даже буквы на торцах переплетов не мог толком рассмотреть. Прямо перед глазами – женское обаяние современной российской прозы: Устинова, Толстая, Рубина. На уровне пояса и ниже: мужицкая сила художественного творчества: Быков, Пелевин, Прилепин. В самом низу, у подошвы моих кроссовок, в стопке оказались классики: Чехов и Тургенев.
Я уж было хотел встать на четвереньки, чтобы проползти вдоль каждой стопки все 360 градусов круглого пола и осмотреть «нижние чины» русской литературы, как продавец сделала мне замечание с табуретки:
- Вы кого хотите найти конкретно?
- «Воскресение» Льва Николаевича.
- Нет «Воскресения».
Если «Воскресения» нет, зачем я буду кланяться и ползать? Ушел и больше ни в один подобный киоск не заходил. До сих пор ломаю голову, а если бы я захотел купить томик Гоголя, она как бы его вытаскивала из подножия вертикальной книжной колонны весом килограммов сто?
Но однажды мы гуляли по улице Роз, в городе Сочи есть улица с таким названием, и это одна из самых прекрасных улиц города, хотя и застроена почти исключительно пятиэтажками имени Никиты Хрущева, и нам попался на глаза обычный книжный магазин на первом этаже нарядного дома, покрашенного колером розового цвета.
Супруга зашла в него первой, а я остался на улице: она выбирает книги долго, я успею посидеть, поглазеть, поразмышлять над чем-нибудь. Она знает, что размышлять я могу тоже долго, не менее долго, чем она бродит в воскресный день по торговым центрам среди книг и шмоток. Бывает, в будние дни, придя на свое рабочее место к станку – роялю в кабинете колледжа искусств, спрашивает меня по телефону: что делаешь? Отвечаю: размышляю. Звонит в обед, что делаешь? Размышляю. Вечером, перед тем, как уходить с работы, звонит в третий раз: закончил размышлять? Нет. Она вздыхает в трубку и говорит голосом с нотками усталой зависти: хорошо вам, мужчинам, вы можете размышлять бесконечно.
Только я у магазина на лавочке начал настраивать свой станок на размыслительный тон, супруга зовет меня с крыльца магазина: «Заходи, тут есть, что ты ищешь».
В магазине она, вспомнив о моем «половом» влечении к русской классике в круглой тумбе, сразу спросила продавцов: нет ли в продаже произведений Льва Толстого? Есть. И «Воскресение» есть? На складе – есть. Супруга побежала звать супруга.
Продавцы, две женщины в синих халатиках, увидели меня, засмеялись: «Мы думали-гадали, зачем такой красивой покупательнице понадобился бородатый Толстой? Теперь понятно».
И пошли на склад за «Воскресением».
Почему мне так хотелось в Сочи найти и прочитать именно это произведение «матерого человечища»?
Во-первых, один французский культуролог сказал недавно такую «научную глупость»: роман «Воскресение» - лучшее произведение мировой литературы всех времен и народов».
Во-вторых, один американский культуролог признался, что если кто-то хочет понять Россию, как дореволюционную, так и современную, должен непременно прочитать именно это его произведение, написанное им в конце жизни. «Война и мир» - это батальный эпос, «Анна Каренина» - психологическая любовная драма, а вот «Воскресение» - это духовная изнанка всех поступков думающего человека в России.
В-третьих, я читал «Воскресение», когда мне было двенадцать лет. В этом возрасте я читал в поселковой библиотеке все книги подряд и не помню сейчас ни строчки из прочитанного. Иллюстрацию помню: лежит дядя на кровати и курит пахитоску. Вот, слово пахитоска запомнил, означающее в девятнадцатом веке папиросу. Сюжет, действие, герои – всё выветрилось из головы, остался лишь общий смысл книги, о котором мне говорили в университете: князь Нехлюдов увидел в суде девушку, обреченную на каторгу, и, как бы сейчас сказали, «вспомнил всё». Саму книгу в университете я не открывал: а зачем, я же её читал.
Между прочим, все книги, что вы читали в детстве, надо обязательно перечитать, включая сказки. Особенно, истории про Незнайку, Чиполлино и Буратино. Помните фразу «Еще не рассвело, а в стране дураков уже приступили к работе»? Думаете, такая страна с «золотым ключиком» существует только в сказках? Детских книг не бывает, их писали взрослые люди, а значит, они писали то, что думали, замаскировав свои мысли под сказочки для детей.
В Сочи, когда бродил по городским улочкам и паркам, я тоже вспомнил «всё». Молодость, прежде всего. Как приезжал сюда неоднократно, будучи руководителем туристических групп по линии комсомола, как отдыхали всей семьей в пансионате нефтяников, как провел три ночи в дощаном сарае, когда приехал в этот город на велосипеде из Симферополя – какое это было тогда счастье, в молодости. Дай мне кучу денег, посели меня в лучший номер «Хаята», окружи меня многочисленной прислугой – нет, господа, мне не испытать то чувство уюта, покоя и тепла, как тогда, на досках без матраса - в молодости.
Кого совратил я и с кем встречусь на суде? Есть причины, чтобы взять в руки книгу и узнать, почему князь Нехлюдов лежал на кровати и курил пахитоску.
Супруга тоже себе купила книгу – «Кафка на пляже». Я прочитал название – вполне по сочинской тематике, думаю. Кто автор? Харуки Мураками. Эге, мелькнула мысль, вряд ли этот японский писатель будет ласкать женскую душу негой романтических чувств. Самураи – они же людоеды, и женам изменяли все до одного. Послушаю, что скажет, когда прочтет. Может, и я возьмусь за этого Кафку с далеких островов.
В тот же вечер супруга приступила к чтению, а я свою не открывал: ждал утра, свободного от рассвета до полудня. Не могу читать хорошую книжку урывками и на бегу. Мне нужны рядом с книгой бокал чая, сигареты, очки, бумага для записей, ручка, карандаш для пометок – целый набор предметов, а значит, большой стол и чайник с розеткой неподалеку.
- Тут про тебя есть, - говорит супруга, оторвав взгляд от страницы в начале японской книжки.
- Что про меня?
- Герой один может с кошками разговаривать.
- Что за герой?
- Деревенский дурачок, слабоумный.
- Понятно.
Не возражаю и не обижаюсь. Наш писатель тоже своего лучшего героя идиотом называл. Кстати, я действительно разговариваю с кошками. Приходит, например, на дачу ко мне какой-нибудь незнакомый тощий котяра, сидит у забора, оценивает, прогонят его или отреагируют на визит миролюбиво. Вижу, что котяра явился не из простого любопытства. «Что, -говорю ему, - небось, пожрал бы?». Он отвечает: «Пожрал бы, если бы ты дал». «Ладно, сейчас принесу, - даю котяре надежду и ухожу в дом для того, чтобы отрезать кусок колбасы или зачерпнуть в ложку сметаны. Супруга, если заметит это мое движение к холодильнику, спрашивает, опять кошкам? А просто хлеба нельзя дать? Я стараюсь быстрее покинуть кухонную зону и возвращаюсь к хвостатому гостю. Он, обычно, отбегает от меня, но недалеко, метра на три. На, говорю, перекуси, и ухожу, чтобы не смущать пугливого незнакомца.
Кто-то перекусит и больше не возвращается, кто-то потом регулярно приходит, чтобы «поговорить». Каждый год – новая компания желающих общаться. Коты, как правило, к следующим выходным дням находят своих хозяев и потом заходят в гости очень редко. А кошки, да еще беременные или с котятами, те предпочитают у меня обосноваться сразу и основательно.
Утро нового южного дня, я один за столом на веранде погружаюсь в чтение лучшей книги всех времен и народов, дохожу до места, где Толстой на странице 64 пишет о князе: «И вся эта страшная перемена совершилась с ним только от того, что он перестал верить себе, а стал верить другим. Перестал же он верить себе, а стал верить другим потому, что жить, веря себе, было слишком трудно». Останавливаюсь на этой строчке, тянусь за карандашом, чтобы быстрее подчеркнуть ту мысль, к которой я обязательно должен вернуться, и кого я вижу перед ступеньками у входа на веранду? Конечно, кошку. Именно кошку, потому что она – с котенком в зубах.
- Ты куда его понесла? - говорю ей, - напугал, что ли кто?
Сам прислушиваюсь: вроде, ни крика сорок, ни собачьего лая не слышно. Андрей во дворе появился, гараж открывает, он спугнул кошку?
- Ты что, чужая? – опять обращаюсь к мамаше с ребенком в зубах.
Та опустила котенка на дорожку, ведущую к ступенькам, лизнула малыша, подняла голову и на меня смотрит. Ясно, не чужая, а чего тогда всполошилась?
Кошка пегая, тощая. Котенок пегий, тощий, косолапый – ему месяца полтора от роду, не больше. Но уже пытается на ступеньку взобраться, а куда ему: коготком зацепиться за камень не может, кривые лапки трясутся, он и по ровной то поверхности с трудом может двигаться, чтобы у него зад в сторону не заносило.