чтобы голову потерять;
15
нюхом чую я, когда двери мне
надо фомкою отворять.
Протирают пусть лавки грязные,
носом хлюпая в тишине;
буду нынешней ночью праздновать
я поминки по старой Луне!
УЛИЦА
С детства улица так учила,
та, где финки, кастеты, крап:
"Не бери во вниманье силу,
но всегда проявляй нахрап.
Если в драку кустятся нервы,
а на помощь никто не придёт,
бей в хайло между зенок первым —
побеждает, кто первым бьёт.
Если кодлой напали, стервы,
униженье тебя не ждёт:
финкой бей без раздумья первым —
страх наводит, кто первым бьёт..."
Но советы блатной Минервы
мимо слуха пустив, как дым,
я ни разу не врезал первым
и не раз побеждал вторым,
веря в сдачи-удачи милость,
от ударов лица не храня;
а враги, ценя справедливость,
не ловили с кодлой меня.
СИТЬ
Ох, черны у мамы были косы
и глаза темней, чем шоколад!
16
На мои влюблённые расспросы
рассказала: много лет назад
её бабку и мою прабабку,
когда цвёл над Ситью краснотал,
взяв, как куст пушащийся, в охапку,
прадед мой из табора украл...
Самому б мне это не проведать,
видя бледность своего лица,—
весь чертами в по отцу я деда,
а глазами серыми в отца.
Что их предков в Ситскую сторонку
привело, мне рассказал не дол,—
битую раскольничью иконку
в дедовом тумане я нашёл.
Прятали её в сундук глубоко,
а в избе — левкас иных икон.
Там, под ними, прочитал я Блока,
был его смычками полонён.
И с тех пор, прислушиваясь к шуму,
к звону, к плеску, к лепету в реке,
всё в них слышу голос Аввакума
и песню на цыганском языке,
ГЕНСЕК БРЕЖНЕВ В 1978-ом
— Друзья генерал-майоры
давно уже все в отставке:
"жигуль" свой гонят за город,
по дачам сидят на лавке,
пьют водку душе в усладу,
ласкают любовниц в спальных...
А ты тут долдонь доклады,
единственно генеральный!
17
Партийная дисциплина:
обязан, мол, ты и точка.
А мне б помощней машину,
свободу, шоссе без кочек!..
И дочка судьбой терзает,
воистину дочь генсека...
А Суслов — такой мерзавец,
идея без человека...
Немного душе отрады:
охота да пир застольный,
почаще вручать награды
и верить — в стране спокойно...
Но речи длинней всё пишут,
козлы, подхалимы, воры!..
А где-то сиренью дышат
друзья генерал-майоры.
* * *
1
— "Душа? Кому нужна моя душа?
Всем со своими нелегко поладить..."
А листья всё шуршат, шуршат, шуршат
и голос тонет в шумном листопаде...
Его потом нашли среди осин:
щека к стволу прижатая неловко
и над затылком, прямо в неба синь,
нейлоновая чёрная верёвка.
18
2
Крематорий. Ритуал.
День трагически-бравурный;
перед урной на котурны
только старый пёс не встал,—
хвост в хвоинках и в пыли,
в скуке взгляд уныло чахнет:
здесь хозяином не пахнет,
для чего же привели?
1983-ий, ВОДКА "АНДРОПОВКА"
"Марксизм крепчал": возле прилавков стайкой
менты торчали, зыря на людей,
и тех, кто был в спецовках и фуфайках,
выхватывали из очередей,
на воронках свозили их в "тигрятник",
где выяснял при звёздах оперспец,
кто с дачи прибежал, напялив ватник,
а кто с завода за вином гонец.
Последних штрафовали, увольняли,
в итоге — оформляли в ЛТП,
"леченьем пьянства" планы выполняли
на той "коммунистической тропе".
Трепались в праздник бархатные ризы
знамён, провозглашавших "новый век".
Под аппаратом гемодиализа
лежал в Кремле дзержинистый генсек.
Дешёвой водкой с вкусом керосина
травились работяга и артист,
и торговал ей по ночам с машины
со стопроцентной прибылью таксист…
19
Но среди быта подлого и пьянок,
отодвигая чувств и воли смерть,
читал народ "Буранный полустанок",
чтобы манкуртов красных одолеть.
* * *
Как всё изменилось за год!
В глубине её зрачков
этот год дождями тягот
залил блёстки огоньков:
веселился взгляд при встрече,
при разлуке тосковал,
в нашей комнате под вечер
синей тайной жарковал,
а теперь осенней стынью
моросящей налился,
и как будто бы полынью
пахнет с белого лица...
Мы не ссорились до рвани
но не ладились дела
и в октябрь непониманий
жизнь медлительно вошла.
Пусть она ещё не плачет,
но твердят лица черты,
что воитель-неудачник
обманул её мечты,
что судьба полна работы,
а не вольности страстей,
что души моей заботы
с каждым месяцем грустней.
Не хватает сердцу света,
не находят чувства дна,
20
потому что жизнь поэта
безрассудна и темна...
Но за что просить прощенье?
И любовь нельзя спасти,
подломившую колени
с ношей правды на пути.
* * *
Что надо мудрецу?.. Немного риса
да к вечеру большой кувшин вина,
и чтобы в небе месяца нарциссом
над кромкой гор сияла тишина.
В её сияньи омывая чувства,
он сам сверкает, что тибетский снег,
творя свою беседу как искусство,
чтоб откровенье принял человек.
Всем нам, погрязшим в дня визжащем свете,
не замутить бездонного лица...
Хотя и никогда нигде не встретил
горячего, как юность, мудреца.
Вот потому, влюбляясь в златокудрость
прелестных жён, в веселье и вино,
я берегу на будущее мудрость,
которой сердце тёмное полно!
* * *
На сцене плачут и смеются,
так акцентируя слова,
как пили чай когда-то с блюдца
21
те, чья судьба давно мертва...
О, мой театр провинциальный,
скупых талантов скудный ряд...
Но как во мгле притихшей зальной
глазёнки юные горят!..
Простим же труппе сей искусство
условности двухвековой
за то, что в них рождает чувство
сочувствия к судьбе другой.
И если наши души в гнили,
то пусть их чистит древний строй
лохматой щёткой водевиля
или Островского "Грозой"!
* * *
Остывающий август, утишивший пляж,
топчет синие тени на тусклом песке.
Я на камень присел и, достав карандаш,
захотел рисовать теплоход на реке.
Вот бежит он туда, где пока что тепло,
где смеётся вода, щекоча осетров,
ярко-белый, как снег, что под дверь намело
в день прощанья с тобой, в позапрошлый Покров.
Не пора ли забыть? Правды в памяти нет!
Остывающий пляж. Убывающий день.
Одинокую ночь проживу и в рассвет
от зари на реку уроню свою тень...
22
Я не знаю зачем в этом мире живу!
Моя б воля — дитём я б рождаться не стал,
а пролился б падучей звездой в синеву
или блеском "токая" в хрустальный бокал...
Убежал теплоход по дымящей реке,
и сломался на ватмане вдруг карандаш.
Всё длинней моя тень на вечернем песке.
Убывающий день. Остывающий пляж.
* * *
Я не стремился к жизни вечной
и не взгрущу о ней я впредь:
жизнь тяжела борьбой сердечной,
покоем лёгким манит смерть.
Слечу в огонь письмом в конверте,
развею в пепел язвы слов!..
Но если нет на свете смерти,
то я и к этому готов.
1989-ый,"ПЕРЕСТРОЙКА"
В магазине — хлеб да лимонад,
а в кармане "карточки" горят.
Дряхлая старуха продавца
спрашивает:"Нету ли мясца?"
—"Нету, бабка, мяса и не жди:
слопали любимые вожди!"
Не поймёт: зачем он так вождей,
пенсийку прибавили вот ей —
23
было пять червонцев, стало семь.
Во дворе оснеженная темь;
шаркая галошами по льду,
старая бормочет на ходу:
"Полбатона хватит на денёк,
полбатона высушу я впрок".
РА-А-АВНЯЙС!"
"Ра-а-авняйс!"— проносилось над ротой
и, цепко застыв на плацу,
в строю мы равнялись с охотой
по нужному справа лицу.
"Ра-а-авняйс!" — разносил репродуктор,
вспугнув города и поля,
и все мы равнялись как будто б
на красные звёзды Кремля,
покуда не вышло терпенье...
Давно уже русский народ
держать не желает равненье
на старых и новых господ,
дорогой своей неокольной
шагает совместно и врозь
неспешно, нестройно, но вольно,
забыв про мужицкий "авось",
надеясь на труд и таланты...
И было б нам очень к лицу,
чтоб в будущем эта команда
звучала лишь на плацу!
24
ПЕТРОВАН И ПЕТРОВАНИХА
Двадцать шесть Петровану и три ходки на зону,
Петрованиха Танька моложе на два.
Он широкий, бугристый, кулаки по бидону
и жене чуть повыше плеча голова.
Ну а Танька — кобылка крутого замеса,
высока и знойна, как мумбайская ночь...
Каждый вечер идут с пузырём чемергеса
и везут из яслей на колясочке дочь.
Расслабончик вечерний: крикливые споры,
бесконечные споры на фене, без ссор;
басовеющий хохот и пылкие взоры
освещают, тревожат наш маленький двор...
Ну а утром, хлебнув для взбодрения браги,
снова катят коляску бессловно вперёд
и на день исчезают: он где-то в шараге,
а она труд ударный помещает в завод.
Он порой под шафе, но не видели пьяным;
ну а ей и стакан чемергеса лишь в бровь:
привязала Танюха к себе хулигана,
Петрован всем готов отплатить за любовь!
И расплата недолго тянула с отсрочкой:
через год в день ноябрьский, что хмур был и волгл,
старый кореш всадил ему в сердце заточку
по веленью пахана за карточный долг...
Двадцать лет пролетело, как ветер по крышам;
на посёлке другие пахан, опера.
Петрованиха замуж вторично не вышла,
внучку в ясли везёт по утрам со двора.
25
* * *
Настольной лампы мятые цветы
качаются средь душной немоты
на мягких складках приоконной шторы;
за шторой, в незатворенном окне,
наверное, мерцает при луне
пятнистой пылью полуспящий город...
Как не люблю я шестистрочных строф:
похожие на сумасшедших дроф
бегут — не знают, где остановиться;
пойдёшь за ними и, глядишь, к утру
про ложь судьбы, пространство и жару
перемараешь многие страницы.
Их надо обрывать и прятать в стол,
потом искать вместительный глагол
для строгого двустишья иль катрена...
А не найдёшь? Так вот она — кровать,
срывай цветы и забирайся спать,
укрывшись сном Бодлера иль Верлена.
СОВЕТ СТАРОГО ЦЫГАНА
Никогда не возвращайся к прошлому:
к радостям былым; к минувшим бедам;
к женщинам, и бросившим, и брошенным;
и к друзьям, растерянным по свету.
Как бы ни секла тебя немилостливо
счастья обманувшего гордыня,
ты ищи не прошлого, как милостыни,
а будущего лучшего, чем ныне.
26
Стисни зубы, если плакать хочется!
Ненавидь, когда любить не в силах!
Но запомни древнее пророчество:
"Возвращенье к прошлому — могила".
ЗАЧЕМ?
Зачем у верхушки берёзы
на зябком ветру высоты
на веточках, словно мимозы,
засохшие дрогнут листы?
Зачем эти листья не бросят
предательски-скудных ветвей?
Зачем эти ветви выносят
убожество жизни своей?
Зачем в этом мире туманном,
у кромки ноябрьских полей,
грущу я о чём-то нежданом
под стуки костлявых ветвей?
В какие углы и пределы,
опавшею жизнью шурша,
спешишь ты, согбённая телом,
чужая для мира, душа?
* * *
Георгины в саду увядают,
угасают, как угли в золе;
лепестки, шелестя, облетают,
в трубки свёртываются на земле.
Мне не жалко цветов, мне не больно
в мокрых сумерках серого дня,
27
только что-то уходит невольно
с увяданьем цветов от меня
и теряется в хмари дождливой,
лишь светлей и грустней на душе,
будто был я когда-то счастливым,
будто был я счастливым уже.
СТАРУШКИ
Без Бога природа убога,
как русская печь без огня,
и всякий похеривший Бога
понятней, чем гвоздь, для меня.
Но эти сухие старушки,
что в церкви сбирают нагар
и свечи последние тушат,
как тучи сиянье Стожар,
что знают, кому помолиться,
оглянут зажавшего грош,—
какая в них правда таится?
какая в них спрятана ложь?
Смотрю и понять я не в силах,
как будто стою в стороне
от преданной Богу России,
России, неведомой мне,
младенцем в купели крещённый,
взывающий к небу в пыли,
в блестящей столице учённый,
отпавший от соли земли...
А свечи рыдают, как очи
взирающих в вечную тьму,
и Лик, что во всём непорочен,
о тайнах сияет уму.
28
ВЕСЬ МИР РАСЧЕРЧЕН, КАК КРОССВОРД
1990-ые, "ЕЛЬЦИНИАНА"
Было время бархатных знамён
и парадных, с ретушью, портретов,
что над строем праздничных колонн
колыхались в марше пятилеток.
Было время верить в чудеса
в суете скукоженного быта,
когда гречка, мясо, колбаса
числились в разряде дефицита.
Было время спорить дотемна
об угрюмых снах литературы,
всей страной оплакать Шукшина
и читать под кляксами цензуры.
Было это время и прошло;
голодны теперь мы, да свободны...
Но свободе найденной назло
доллар вдруг стал страстью всенародной.
Идол, коррумпированный божок
с лицами заморских президентов
твёрже, чем лефортовский замок,
злее абакуммовских агентов.
Куплей и продажей мерит он
дарованья, чувства и идеи...
Много было горестней времён,
но доселе не было подлее!