— Не жалей!
Клыч полил. Утираясь, довольный, посвежевший Дмитрий заметил, что старик чем-то недоволен. Алик взял кувшин и слил обильно Аману:
— Мойся, брахман ты наш, черная твоя душа!
Старик спокойно встал, подошел к моющимся, взял кувшин двумя руками, одной — за ручку, другой — за горло, и тремя скупыми струйками умыл Алика.
— Хал-ага, воды же много, тут и колодец есть, — с досадой сказал Алик, принимая это за чудачество.
Караванбаши ничего не ответил, но под его тяжелым взглядом Алик запнулся. Старик наполнил на четверть свой кумган и пошел за бархан совершать омовение.
— Дело тут не в воде. Безводье научило беречь каждую каплю, — объяснил Аман.
— С какой стати мы должны придерживаться изживших себя традиций? — возмутился Алик.
— Дедушка считает, что воду в пустыне надо беречь, как и слова, — сказал Клыч. — Слова сказанные не умирают, они живут в пустыне вечно…
Сидели у костра, пили чай. Рядом чернел купол мазара. Небо было усеяно звездами.
— Хал-ага, чей это мазар?
Старик лежал на боку с пиалой чая и тихо задумч иво смотрел вдаль.
Клыч рассказывал:
— Жил на берегу многоводной реки садовник. Однажды ему нагадали, что он утонет. Садовник решил перехитрить смерть, уйти подальше от воды, в пески, и стал в пустыне пасти овец, забыв о своем страхе. Однажды в жаркий полдень искал он отару и заблудился. Кувшин на седле болтался пустой. Мучила нестерпимо жажда. И вдруг — о провидение! — увидел на такыре небольшую лужицу. Сошел с ишака и приник к ней ртом, да так и не смог поднять голову. Утонул.
— Психологически это можно объяснить. В тот миг вспомнилось ему предсказание, испугался и захлебнулся, — предположил Алик.
— Там, где он утонул, поставили купол, чтобы мазар напоминал путникам о божественном предопределении. Так гласит легенда.
— Да какое предопределение! — засмеялся Алик. — Все просто!
— Дедушка говорит, так оно, может, и есть, вам ученым людям виднее.
— Двумя силами управляемы и связаны все люди: божественным предопределением и человеческой деятельностью. Нельзя преуспеть, полагаясь только на одно предопределение, так же как и на одну человеческую деятельность: необходимо сочетание обоих, — процитировал откуда-то Аман.
Наташа веселилась, что-то рассказывала всем. Клыч прятал взгляд. Старику не нравилось, что она говорит свободно, не прикрыв рот. Логинов и Аман слушали ее внимательно. У Алика на лице была ирония.
— Пойду позагораю! — Наташа отошла чуть-чуть и, легко скинув платье, легла на песок.
Старик поперхнулся чаем, встал, подошел к ней, посохом подцепил платье и, отвернувшись, кинул ей. Алик, кивая на Хал-агу, хихикал.
— Гляжу на эти изумительные создания природы, созерцаю их и наполняюсь радостью, — сказал Аман. — Не понимаю этих кобелей вроде Алика. У них одно в голове. И это высшая цель! Природой обладать, женщиной обладать, всех и все покорять! Все портить и превращать в отхожее место. Скоты!
— А ты предпочитаешь слияние через созерцание? — язвительно ухмыльнулся Алик.
На краю такыра возвышалась гранитная скала. Под скалой белела гора костей и черепов.
— Я читал у кого-то, что на стыке вот таких гор и степей зарождаются новые этносы! — сказал Аман.
Над костьми и черепами парила огромная черная птица.
— Гриф! Ребята, гриф, мифическая птица! — закричал Алик.
Гриф дал круг над караваном и стал камнем падать на людей.
— Берегись! — вскрикнул кто-то.
Караванщики вжали головы в плечи. Но гриф уже воспарил в безоблачное небо и делал новый круг, чтобы снова обрушиться на караван.
— Сейчас зародится новый этнос! — заметил Алик.
— Но грифы же питаются падалью, я в учебнике читала! — воскликнула расстроенная Наташа.
— Значит, мы и есть падаль! Мы падаль! — крикнул Аман.
Эхо повторило его слова. Гриф приближался.
— Если не убьем, кому-то пробьет череп! — предупредил Алик.
Клыч вынул двустволку и прицелился в хищника.
— Остановись! Что ты делаешь! — закричал Логинов.
— Грифы редкая птица! — возмутился Аман.
— Хорошо бы, чтобы он полакомился твоим умным мозгом, может, от этого гриф станет благороднее! — издевался Алик.
— Ребята, мы же в ЛГУ проходили, как же так?! Огромный черный хищник снова пикировал.
— Машите над головой концом веревки! — подсказал Клыч.
Все отчаянно замахали, услышав трепет крыльев. Пронесло.
— Если убьем, самка будет мстить: вон она, на скале сидит!
— Ждет падали!
— Придется и ее прикончить!
— Давайте не убьем — попугаем выстрелом!
Один за другим раздались два выстрела. Но птицу это только раздразнило.
— Больше она не промахнется! Кому-то конец!
— Ну его! Давай, Клыч, прикончь!
Гриф упал камнем, но теперь уже до земли, и ударился о камень.
Самка поднялась с отчаянным клекотом.
— Не мы первыми напали! — оправдывался Клыч, заряжая ружье.
— Нам же читал сам профессор Шенкман! — недоумевала Наташа.
Самка еще долго кружила над ними.
Снова начались пески.
Неожиданно появилось, словно из-под земли, несколько солдат в ботинках и колониальных панамах и приказали дулами автоматов повернуть в сторону. Один из них сердито что-то кричал. Впереди пришел в движение большой холм и странным образом отъехал. Показался зев шахты со стальным сверкающим носом ракеты.
Караванщики никак не могли унять охватившую их дрожь.
— Да успокойтесь, ничего не случилось!
— А кто волнуется?
— Сейчас начнем ссориться из-за пустяка.
— Нашел пустяк!
— Старик прав. Нам действительно угрожает опасность.
— Что за суеверие! Взрослые люди, а верят в чепуху! — сплюнул Алик.
Клыч подошел к деду. Старик ему что-то сказал. Клыч вернулся:
— Дедушка предупреждает, если тот, на ком вина, не признается…
Алик:
— Вот ты сам и покайся!
— У меня совесть чиста!
— Может, ее надо подчистить? — съязвил Аман.
— Но я ничего плохого не делал!
— О чем вы спорите? — Наташа ничего не понимала.
— Успокойся, Наташа!
— Мало ли что! Чувство вины у каждого должно быть!
— А я говорю, ничего дурного не делал! — заорал уязвленный Клыч.
— Убивал? — подавил его голосом Аман.
— Откуда?
— От верблюда! — подсказал Алик.
— Отвечай прямо на вопрос, не увиливай: убивал? — Аман вплотную подошел к Клычу.
— Нет! — закричал ему в лицо Клыч.
— Распутничал?
Клыч покраснел, обмяк, стал заикаться.
— Отвечать на вопрос! Ну? Распутничал?
— Ты что, не видишь, что он девственник? — засмеялся Алик. — Натаха, как тебе кажется?
Клыч злобно покосился на Алика.
— Аман, оставь юношу в покое, — попросил Логинов.
— В самом деле, — поддержала его Наташа. Аман не отступал.
— Воровал?
— Да, — ответил Клыч с трудом. — В детстве, мелочь из кармана отца. — Он вспотел.
— Признался — уже хорошо. Стыдно?
— Не видишь, что ли? — разозлился Алик.
— Тебя не спрашивают, и до тебя дойдет очередь!
— Вот это видишь?
— Извинись!
— Сейчас! Дождешься!
Аман принял позу каратэка, мгновенно сосредоточившись, напрягшись, испустил целенаправленный резкий крик. У Алика закатились глаза, он пошатнулся и сел. Все были ошарашены.
— Ладно, продолжим. Завидовал? — спросил Аман, как ни в чем не бывало.
— Черной завистью — нет!
— Лгал?
— Врал. — Клыч покосился на Алика.
— Не отвлекайся! Насмехался над другими?
— Нет.
— Клеветал?
— Наговорил на себя.
— Злословил?
— Да, говорил плохо о бывшем друге.
— Озлоблялся?
Алик сидел смирный. Глаза стали кроткими, как у кролика. Наташа подошла к нему, потормошила:
— Алик, что с тобой, Алик?..
— Так. Озлоблялся?
— Да.
— Богохульствовал?
— Я в бога не верю!
— На словах или в душе?
— На словах.
— А в душе?
— Не знаю, не думал.
— Что ты с ним сделал? — Наташа сердилась.
— Хорошо, верну его в прежнее состояние. — Аман пронзительно крикнул, направив звуковой удар на Алика.
Алик пришел в себя. Покачивая головой, встал:
— Ну ты даешь!
— Сейчас Алика проверим. Ну-ка, посмотри мне в глаза!
— Пошел ты! Не дано тебе судить! Суди себя, если тебе это нравится! А других не трогай! Каждый сам знает, как ему жить. Надо будет, отвечу. Но не перед тобой!
Аман неожиданно обмяк. Он грустно смотрел на Алика.
— Несчастный ты человек! Жаль мне тебя! — сказал он тихо. — Не знаю, есть ли тот свет, будем ли держать там ответ. Но знаю, что мы в ответе за эту жизнь. И расплата — здесь! Каждый прожитый день надо подвергать суду своей совести, чтобы потом не делать кроличьи глаза: за что, мол, бог меня наказывает! Не бог наказывает, а сам человек себя. Не хочешь быть наказанным, живи по совести! Больше всего я ненавижу ложь! Логинов, я тебя тут наслушался. Ведь ты все время лжешь! Вернее, не лжешь, говоришь ты мало, — боишься сказать правду. Малодушничаешь. Отсюда все твои беды. Ты совестлив и в то же время труслив, вот и мечешься. Почему бы тебе не набраться мужества и не сознаться во всем? Ведь ты приехал в эти пески в поисках островка спасения, оазиса света? Так?
— В чем я должен сознаться?
— Прекрасно знаешь в чем! Сейчас в голове у тебя то, в чем должен сознаваться. Твоя совесть прекрасно знает — в чем. Она подскажет. Давай!
— Аман, я уже признался себе. Почему я должен перед всеми? И вообще это не тактично, брать на себя роль учителя!
— Да, я беру! И пускай каждый берет! И ты возьми! Пускай все будут требовательны друг к другу, исповедуйся перед простым человеком! Богу не нужна твоя исповедь. Ему нет дела до тебя! А мы тебе сообща поможем…
Старик сидел на песке, слушал их, презрительно щурясь.
Товар разложен на песке. Клыч и Аман стояли огорченные. Семьи чабанов, окружившие караван-лавку, теперь расходились недовольные. Хал-ага сидел грустный. Наташа подошла к лавке, робко спросила:
— Можно мне вот это? Клыч поднял рулон ткани.
— Сколько тебе?
— Три метра.
Алик отвел Логинова в сторону:
— Не нравится мне Аман. Строит из себя праведника. А сам не лучше других. Выгодно брать на себя этакую роль святоши. Тоже мне! Фарисей! Давай его проучим?
— Как?
— Это предоставь мне.
— Все же?
— Подкинем ему в чай лошадиный возбудитель. Вот! — Алик показал кристаллики, развернув клочок бумаги. Руки его тряслись. — На гелиосистеме знакомый ветеринар дал. Поглядим, какой он праведник. Вот будет хохма!
— Дай сюда!
Алик протянул. Логинов высыпал кристаллики в песок и растоптал:
— Пошел вон!
— Что-о-о?
— Вон!
— Ты! Осторожно! — Алик взял Логинова за грудки.
Логинов с силой его оттолкнул. Алик присел, встал и замахнулся. Логинов поймал его руку и завел за спину.
Наташа искала свою особую траву. Алик крутился возле нее. Все увидели, как он положил руки ей на плечи и что-то оживленно стал говорить.
Старик отвернулся.
— Женщины теряют достоинство. Раньше держали их в узде, и все было как надо. А теперь распустили. Женщины — существа безмозглые, не имеют своего мнения, все делают с оглядкой на мужчину. И попадают в руки наглецов и подонков.
— Ты слишком резок, — возразил Логинов. — Наташа по простодушию и деликатности…
Аман побагровел:
— По горло сыты вашей эмансипацией! Злость передалась и Логинову:
— А я сыт твоими рассуждениями!
Пустыня выгорела. Жара все испепелила. От зеленого бархата трав осталось одно желтое, жухлое сено. Пустыня на глазах преобразилась в серую, безжизненную. Все вокруг тонуло в горячем мареве жары и дрожало.
Заботливый Клыч установил полог над верблюдом Наташи, куб из рам, обтянутый полотном.
— Раньше в таких паланкинах возили невест, — сказал Алик и перебрался к Наташе.
— Чтобы девушка не скучала, — объяснил он, заметив неприязненный взгляд старика. Логинову подмигнул. Тот отвернулся.
Через полчаса по просьбе Наташи сделали короткую остановку.
— Натаха, ну погоди, что ты, я же… — уговаривал ее Алик.
— Слезай, а то сейчас…
— Постой!
— Хал-ага! — позвала Наташа.
— Зачем ты, я же сам… Старик остановил караван.
— Дедушка, Алик хочет пересесть. Алик пересел.
Караванбаши одобрительно кивнул, и тронулись.
Под вечер Аман и Клыч разгружали тюки, Хал-ага стреножил верблюдов, Логинов готовил ужин, Алик пошел за дровами.
Наташа появилась в немыслимом балахоне.
— Ну, как я? — покрутилась.
— Хорошо, — восхитился Логинов. Наташа пошла показаться Аману и Клычу.
— Очень вам идет, — сказал Клыч.
У Хал-аги потеплели глаза, зацокал языком.
— Спасибо! Пойду искать свою траву. Старик кивнул.
Издали Наташа походила на большую яркую бабочку над выцветшей травой. Рядом появился Алик, прямо черный жук. Стали вдруг горячо объясняться. Алик хватал ее за руку. Наташа пошла в сторону каравана. Алик догнал ее и еще раз потянул назад. Логинова передернуло. Кровь ударила Клычу в голову.
— От, бес блудливый! — возмутился старик.
— Негодяй! — Аман не находил себе места. Наташа быстро пошла в сторону каравана. Алик догнал ее и грубо потянул за руку.
Клыч пошел навстречу к ним, поравнявшись с Аликом, сказал ему что-то. «Пошел ты!» — Алик махнул рукой. Клыч кивнул в сторону бархана, сам пошел впереди. Алик последовал за ним. Они скрылись.
Все напряженно ждали.
Через какое-то время показался Клыч, подошел к своему верблюду и молча стал навьючивать его. Наташа посмотрела на него добрым благодарным взглядом:
— Больно? — потрогала его нос.
— Нет, — покачал юноша головой.
Пришел Алик, он шатался, был до крови избит.
— Ну, что вы все уставились на меня, что? Думаете, я не понимаю, за что вы меня ненавидите? Никто бы из вас не отказался от Наташи! Просто она вам не по зубам! За это меня ненавидите! Даже ты, старик! Зубов нет, а неравнодушен к ней. И ты! Притворяешься святошей, а сам… Думаете, мне стыдно? Вы же не любите тех, кто «высовывается». Потому что завидуете! А кто высовывается? Сильный! Кто живет? Я живу! Я — сильный! Толпа паршивая! Все хотите мерить на свой аршин! Рассуждают о свободе! Словоблуды! А кто свободен? Сильный! О нравственности рассуждали! Она вам нужна, толпе! Вам же надо защищать и оправдать свое рабство! Кулаками работать — мастаки! А сами запутались в словах. Я хочу и беру. Не притворяюсь, как вы! Я сильнее вас! Я лучше вас! Я естественно живу! — Алик ударил себя в грудь.
Постелился подальше от всех. Логинов писал в дневнике. Наташа и Аман гуляли. Хал-ага держал пиалу с давно остывшим чаем. Клыч дочитывал последнюю страницу книжки. Закрыв ее, вернул Логинову.
— Спасибо!
— Ну как? Не стесняйся, говори!
Клыч молчал, мялся.
— Дерьмо, да?
— Да нет…
— Ты же хороший парень, а врешь! Я сам знаю, что дерьмо. Никому это не нужно. И мне. А зачем пишу, не знаю. Ради денег? Деньги мизерные! Престижа? Какой престиж, когда чувствуешь себя полным дерьмом! Вот так, дружище. Тяжко…
Швырнул книжку в потухший костер.
Без конца и края простиралось матовое, зеркальное безмолвие. Ни одного растения, пылинки, песчинки, ни одного насекомого под лапами верблюдов. Рядом двигающиеся тени подобны зеркальным отражениям. Солнце пекло невыносимо, повиснув над этим безмолвием, над этим безумием.
— Гипсовая пустыня! Вот она, гипсовая пустыня! — повторял Аман, как завороженный.
Караванщики сбросили с себя все, только старик ехал в ватном халате и мохнатой шапке.
— Дедушка говорит, надо потеплее одеться!
Но никто не придал значения ее словам. Лишь сам Клыч облачился в стеганый ватный халат и обвязал голову рубашкой в виде чалмы.
На боках верблюдов в больших флягах болталась вода. Но пить было нечего. Болталась вода, фляги тяжелые на вес, когда наливали в кружки, булькала, но кружки оставались сухими.