— Ты что, строителем хочешь быть? — Он выпустил мою руку. — Напрасно, проклятая, парень, работа! Не советую.
Вообще я до сих пор не думал быть строителем, но почему-то сказал:
— Хочу. А почему она проклятая?
— Проклятая! — убежденно повторил он. — Все кричат: строители, высокое звание!.. И все ругают строителей… Ну, иди, иди отсюда, выбирай себе работу полегче. Да и щуплый ты какой-то; строитель знаешь какой должен быть! — Один его глаз сердито смотрел на меня, другой наблюдал за кладкой. От него попахивало спиртным.
Я ушел.
Через неделю, проходя мимо стройки, я увидел в воротах Ивана Петровича… Я все же решил подойти, — может, он изменил свое мнение о строительстве. Кроме того, всю неделю я исправно питался, мне казалось, что я поздоровел. Сейчас он не должен называть меня щуплым.
— Ты чего, мальчик?.. А… это ты, Виктор! Ну, заходи. А где ты пропадал?
Я начал было рассказывать, но он перебил меня:
— Так ты окончательно решил стать строителем?
— Да, решил.
— Ну, смотри, — угрожающе сказал Иван Петрович. — Наберешься в жизни лиха. Чудак! Учился бы на физика… Лаборатория, белый халатик. Ни тебе административного инспектора, ни главного инженера, черт бы их побрал!
Но, видно, мое решение ему понравилось, он подобрел.
— Ладно, приходи к нам.
— Можно? — обрадовался я.
— Что поделаешь, коллеги мы с тобой.
Это мне очень польстило. Теперь почти каждый день я заходил на стройку. До конца первой смены я старался не попадаться на глаза Ивану Петровичу. От жары, приездов разного начальства, громких выкриков каменщиков — все время не хватало раствора — Иван Петрович был очень возбужден и на всех, кто попадался ему под руку, гремел. Только после работы он понемногу приходил в себя.
Стройка была у самой реки. Мы садились на скамейку, и я узнавал интересные вещи: фундаменты нельзя закладывать в мороженый грунт, особенно в глину. Иван Петрович сам видел, как земля при оттаивании выталкивала фундаменты вверх… В Москве земля промерзает на глубину один метр шестьдесят сантиметров, поэтому фундаменты обязательно закладываются на «один восемьдесят».
— А бывает меньше?
— Бывает.
— Что же тогда?
— Трещат стены, вот что тогда! — мрачно говорил Иван Петрович.
— Во всякой земле?
Он подозрительно посмотрел на меня:
— Ты что, читал про это?
Читал я, конечно, совсем другие книги — про войну, поэтому загадочно молчал.
— Ну, раз уж ты такой шустрый, строительные книги читаешь, то извини, парень, я должен уточнить правила. В песках глубина фундамента может быть меньше… — Он усмехнулся. — Только все равно закладывают на метр восемьдесят.
— Почему?
— Возни много. Проектировщики это делают на всякий случай, так спокойнее, а мы, строители… канитель большая, парень. Нужно вызывать из проектной конторы…
— Так это же неправильно!
Иван Петрович гневно поворачивает ко мне лицо. Один глаз его мрачно впивается в меня, а другой угрожает реке.
— Это ты скажи нашему главному инженеру. От него все неправильности идут.
— Хорошо, Иван Петрович, — успокаиваю я его. — Увижу главного инженера… Вы меня познакомите, я ему скажу.
…А на косогоре, оказывается, фундаменты идут ступеньками, все время сохраняя эту самую «глубину промерзания».
— В Москве, — рассказывал Иван Петрович, — очень часто попадаются старые срубы питьевых колодцев, и как раз там, где нужно закладывать фундаменты. Что делать тогда? — строго спрашивал он.
Я не мог ответить на этот вопрос.
— Видишь, — удовлетворенно смеялся он, осторожно хлопая меня по плечу, — не знаешь!
— Нужно их засыпать, — быстро отвечаю я.
— Вот, пенки начинаешь снимать, — говорил он, точь-в-точь как наш учитель географии. — Это тебе домашняя задача, Виктор.
Много есть разных фундаментов: у реки чаще всего забивают сваи, а на болоте делают железобетонную плиту. Я, как губка, впитываю в себя эти рассказы.
…Я живу у толстой, но очень подвижной и хлопотливой женщины — Марии Васильевны. Ее муж Андрей, тоже Васильевич, уже год на пенсии. Он высокий, крепкий, у него красивые каштановые волосы. Целый день сидит перед телевизором, а вечером уходит гулять.
Меня он не замечает. Зато Мария Васильевна проявляет крикливую заботливость и, кажется, честно отрабатывает те деньги, которые ей высылает бабушка.
Но мне всегда с ней скучно, кажется, будто вся ее заботливость придуманная, а внутри у нее нет души, пусто-пусто.
…Я открываю глаза. Уже светает, около меня сидит на стуле Григорий Матвеевич.
— Григорий Матвеевич, чего это вы? — удивляюсь я.
— Вы все время бредили.
— Бредил? Но мне хорошо. Отдыхайте, пожалуйста.
— Скоро уже на работу, лучше вот дочитаю.
Стройка затягивает все сильнее. Я начинаю понимать, что кроме фундаментов, стен и плит, кроме кранов и бульдозеров существуют неизмеримо более сложные вещи — отношения между людьми.
…Идут годы, мчатся годы. Мир сотрясают события, запущен в космос первый спутник, в газетах нарисован земной шар, вокруг него кривые линии движения усатого кусочка металла. (Куда он упадет? Вот бы найти!) Но все так же тихо и размеренно течет жизнь в моей квартире. Сидит перед телевизором Андрей Васильевич, и хлопочет на кухне Мария Васильевна.
Один раз Мария Васильевна, думая, что я сплю, затеяла с мужем разговор обо мне. Она хвастливо высчитывала все выгоды моего пребывания у них на квартире.
Андрей Васильевич, как всегда, молча сидел у телевизора.
— Не люблю, когда чужие люди в доме, — вдруг сказал он… — Но уж раз взяла, то смотри за ним. И потеплее с ним. Или за теплоту не платят?
— Да что ты, Андрюша, уж я-то о нем не забочусь? Даже бабушка его к празднику мне отрез на платье прислала!
Щелкнул переключатель телевизора.
— Наверное, все же не платят, — снова сказал хозяин.
— …Ты не знаешь, Витя, — как-то спрашивает Мария Васильевна, — почему бабушка уже второй месяц не присылает деньги?
— Не знаю.
Мария Васильевна подозрительно смотрит на меня:
— Нам, Витенька, трудно, в долг чтобы ты у нас жил. — Она пробует ласково улыбнуться. — Ну ничего, еще недельку можешь у нас пожить… ты не волнуйся.
Вечером через стенку мне слышен разговор:
— Засыпалась ты со своими заработками… Сейчас мальчика будешь держать бесплатно и кормить. — Андрей Васильевич смеется. — Засыпалась.
— А я его, вот увидишь, не придет перевод, отвезу к бабушке.
— Отвезешь?
— Отвезу.
— Вот и хорошо, не люблю я, когда в доме чужие люди…
…Потом приходит известие — бабушки больше нет. Никого нет… Я долго болею, а когда поправлюсь — иду на стройку.
— Где ты так долго пропадал? Похудел, — говорит Иван Петрович.
— Мне нужно на работу.
— А школа?
— Мне бы, Иван Петрович, только месяц, полтора… Долг у меня.
Он смотрит одним глазом:
— Что-нибудь случилось?
— Мне нужно на работу…
Но Миша, бригадир, так участливо расспрашивает меня, что я ему все рассказываю.
— Много ты должен? — спрашивает он.
— Восемьсот, за два месяца.
— Много, — задумчиво говорит Миша. Его всегда улыбающееся лицо становится серьезным.
— Мне бы только расплатиться… потом пойду в общежитие.
Я работаю два дня. Вечером приезжает кассирша.
— Ты погуляй на площадке, в конторку не ходи, — говорит Миша.
— Почему?
— Погуляй, Витя! — повторяет он.
Я долго хожу по площадке. Наконец меня зовут в конторку.
— Тут ребята собрались, — смущенно начинает Миша, — словом, вот тебе восемьсот сорок, рассчитайся… И завтра в школу. Ребята сказали, что на стройке тебе не разрешат работать.
Я молча стою перед ним.
— Ты не бойся, Виктор, — убеждает меня Мишкин напарник Валера, — мы будем платить хозяевам ежемесячно. А это бери…
— Знаешь что, — говорит Мишка, — они еще не поверят, пойдем, я им поручусь.
…Миша долго втолковывает хозяйке, сует ей деньги.
— Не знаю, как-то неловко мне, — нерешительно говорит Мария Васильевна. — С другой стороны, трудно нам.
— Вот-вот, хозяюшка, — с облегчением говорит Миша. — Вам двоим трудно, а у нас коллектив… двести человек, — это совсем не трудно.
…Утром на стройку мы идем вместе с Андреем Васильевичем.
— Который бригадир? — спрашивает он.
— Вон тот, высокий, Миша.
Хозяин подходит к бригадиру.
— Ты деньги приносил? — Он протягивает бригадиру деньги. — И больше к нам не ходи.
— Не возьму… почему?
Андрей Васильевич кладет деньги на стену и прижимает кирпичом.
— И чтоб духу твоего не было у меня на квартире, — строго говорит он Мише. — Не люблю на квартире чужих людей… Пошли, Виктор, в школу, — говорит он и силой тащит меня со стройки.
Летом я работал, мне было хорошо, — я считался в этой квартире единственным рабочим человеком, и Мария Васильевна кормила меня покрепче, а самое главное, не повторяла все время жалостливо, что я сирота и бедненький.
В первый раз я, крепко зажав в руке получку — бумажки и монеты, — принес ее Марии Васильевне в кухню.
— Пожалуйста, Мария Васильевна, — протянул я ей руку.
— Ну вот, Витенька… ну вот! — засуетилась она. — Теперь ты уже взросленький, будешь всегда помогать. Может, яблочка хочешь?.. Витенька получку принес! — радостно крикнула она мужу, который по обыкновению сидел в комнате у телевизора.
— А ну покажи.
Мария Васильевна принесла деньги.
— Сколько тут? — спросил он у меня.
— А ты посчитай, посчитай, Андрюша! Может быть, Витенька по дороге потерял, — беспокоилась Мария Васильевна.
Хозяин аккуратно расправил смятые бумажки:
— Триста семьдесят три и сорок копеек.
Лицо Марии Васильевны прояснилось.
— Вот молодец, Витенька, будет на расходы!
Андрей Васильевич покачал головой:
— И не думай. Будем с Витиной зарплаты на новый телевизор собирать. — Он вынул из буфета деревянную коробку и положил туда деньги. — Запишем триста семьдесят три и сорок копеек.
— А расходы, Андрюша?
— Хватит тебе, вот скупердяга! На одних цветах сколько получаешь!
— Так ведь я с утра до вечера, Андрюша…
— Телевизор-то тебе в дом!
— Да оно, конечно, так, — вздохнула Мария Васильевна.
— Деньги будешь отдавать мне, — приказал Андрей Васильевич.
…Ночью мне приснился телевизор. Он был совсем новый и так блестел, что резало в глазах. А экран на целых полстены.
— Деньги будешь отдавать мне! — басил он.
— Так я же Андрею Васильевичу… Он приказал.
— Мне, — кричал телевизор. — Все до копейки!
По закону мне еще не разрешалось работать. Но куда-то с письмом поехали Иван Петрович и бригадир Миша. Они выхлопотали мне разрешение работать табельщиком.
Через два дня приехала из конторы кадровичка, полная низкорослая женщина с недоверчивыми глазами. Она проверила табель и, увидев, что, по простоте душевной, я у рабочих учитывал даже минуты, долго выговаривала прорабу за чудачество — вот взял на ее голову ребенка.
К моему удивлению, Иван Петрович помалкивал, хотя время было послеобеденное и от него попахивало спиртным. Потом ее в сторону отвел Миша, что-то жарко говорил, размахивая руками.
Когда они снова подошли ко мне, ее глаза потеплели.
— Ну вот что, Виктор, как тебя по отчеству? — спросила она.
— По отчеству?
— Ну да, как звали отца? — она опустила глаза.
— Константин.
— Значит, так, Виктор Константинович, брось ты, эти минуты, тут не завод, а стройка. Если человек вышел на работу, — значит, крути восьмерку…
Крутом одобрительно смеялись.
— Ну как с первой получки, хлопнул, наверно? — спросил меня на следующее утро Миша.
— Что значит «хлопнул»? — не понял я.
Миша рассмеялся:
— Ну, пол-литра взял?.. Опять не понимаешь?.. Ну, выпил на радостях?
— Н-нет.
— Ну хотя бы мороженого от пуза поел?
— Я деньги отдал Андрею Васильевичу… на расходы. — Почему-то я постеснялся сказать, что на телевизор.
— Так и ни десятки не дал тебе, на кино, мороженое?
— Задолжал я много, Миша.
— Жмот он, кулак, одним словом, твой хозяин! — убежденно сказал Миша, и его красивое улыбчатое лицо омрачилось. — Ну ничего, после работы дождись меня.
Помните ли вы, какое это удовольствие в детстве есть «от пуза» мороженое? Да притом когда через полчаса тебя ждет приключенческая кинокартина.
— Ну это ты, Виктор, напрасно, — говорил мне Миша. Мы прощались после кино, и он хотел всунуть мне в руку деньги. На миг его чудесно прорисованные брови озабоченно сошлись, но в следующий момент он снова улыбался. То есть вообще улыбки не было, лицо было спокойно, но у всех, кто смотрел на него, оставалось впечатление, что он улыбается. — Ну, наверное, ты прав, Виктор, угощение — это товарищ уважение оказывает, а деньги… Ты куда сейчас, домой? Ну, а я пойду погуляю, тут девушка есть одна, Виктор.
Я зашел в магазин, где продавались телевизоры. Цены на них повергли меня в смятение.
Конечно, можно купить «Рекорд», он все же побольше, чем телевизор Андрея Васильевича, но рядом стоял толстый блестящий «Рубин» с большим экраном. От него трудно было оторваться.
Я высчитал — придется на покупку работать весь отпуск да еще не ходить в школу целый месяц.
На стройку пошел монолитный бетон. У меня добавилось работы, я должен был у ворот встречать машины и показывать шоферам, куда ехать.
Все сбились с ног, чтобы вовремя принять самосвалы с серой кашицей из песка, щебня и цемента. Но боже, какое это было удовольствие — через неделю снимать с бетона опалубку! Подходили Иван Петрович, бетонщики. Сбивали подкосы, отвинчивали болты, ломиками отделяли щиты, — и вот уже видно зеленоватое, крепкое тело со следами от досок.
«Ничего!» — удовлетворенно говорил Иван Петрович или, когда были раковины, чертыхался: «Вот черти, сколько раз я предупреждал!» Один его сердитый глаз смотрел на меня, но я уже привык и точно знал, что обращался он к бетонщикам.
Конечно, потом, через много лет, я, как и все строители, фыркал на проектировщиков, когда они робко заикались о монолитном бетоне: «Давай сборный! Проще, удобнее!» Но в глубине души я понимал их. Еще в детстве я полюбил на всю жизнь преданной, восхищенной любовью этот капризный монолитный бетон. Такой живой, из него на стройке можно было выполнять любую конструкцию, любую самую сложную деталь.
Никогда потом с таким нетерпением я не ждал получки. Вторую, третью зарплату Андрей Васильевич все так же аккуратно пересчитывал, укладывал в деревянную коробку.
— Шестьсот тридцать один, — говорил он… — Девятьсот девяносто четыре…
Мария Васильевна громко смеялась:
— Ты смотри, Витенька целый капитал собрал.
Я регулярно ходил в магазин. Продавцы — высокий неуклюжий парень и девушка — уже привыкли ко мне.
— Ты, парень, не бойся, — насмешливо и вместе с тем покровительственно говорил продавец, — на литровку дашь, будет тебе телевизор, краса и гордость человечества «Рубин».
— Ты что, с ума сошел? — сердилась девушка. — Как тебя звать?.. Ага, Витя. Хорошее имя! Будет тебе телевизор, ей-богу, будет, спрячу для тебя на складе.
К этому времени состоялась моя встреча с Викой. Кажется, при первом знакомстве я вел себя весьма героически, так, во всяком случае, рассказала Вика своей матери.
Сейчас этот эпизод почти стерся из моей памяти… Я выходил из школы, услышал крик, а подбежав, увидел, что два великовозрастных парня пытались отобрать у девочки портфель. Она, видно, очень испугалась.
Я, не владея собой, бросился на парней.
Когда я очнулся, кто-то поднимал меня с земли.
— Ты что? — усмехаясь, сказал один из парней. — Это что, твоя девочка?
— Нет, — у меня еще кружилась голова. — Я ее не знаю.