— Жалко… а где он?
— В редакции газеты. Он дает интервью о работе, которая сейчас проводится у нас в тресте по экономии труда.
— Интервью! — ужаснулся я. — Так у нас же еще ничего не сделано.
— Я свободна?
— Да, конечно.
— В приемной вас ждет много посетителей, — сухо предупредила она, подошла к окну, произведя невероятный переполох среди голубей, разгуливавших по широкому карнизу, по-хозяйски раскрыла створки и вышла из кабинета.
— Что будем делать? — машинально повторил я.
Они молчали.
— Знаете что, Виктор Константинович, — наконец сказал Мякишев. — Мы вам не поможем. Теперь я действительно понимаю, что без настоящей диспетчеризации, только настоящей, — строго подчеркнул он, — нам не обойтись. Делайте. Я даже не могу вас разгрузить от сдачи июньских объектов. Единственное, что я могу вам обещать, это на следующем техническом совете не трепать вам нервы. — Он улыбнулся как-то хорошо, немного смущенно.
Я впервые увидел его улыбку и подумал, что он, наверное, добрый человек, а страшные рачьи глаза ему дала природа для самозащиты.
— Спасибо, Федор Петрович!
— За что? — удивился он.
— Мне будет легче работать, если начальники отделов откровенно станут говорить со мной. — Я посмотрел на Обедину, какая-то тень промелькнула по ее кукольному лицу.
Я позвонил еще снабженцу своего бывшего СУ Митрошину.
— Иван Авдеевич, что у вас делается с ночным раствором? Кто-нибудь контролирует?
— А, Виктор Константинович! Как живете?.. Честное слово, не знаю. Прорабы пишут заявки, мы их передаем на завод. А там черт его знает, получают они раствор ночью или не получают. Прорабы молчат, ну и я молчу. Мне кажется, они и сами не знают. Вот так, Виктор Константинович… Не даете вы нам жить спокойно, — он рассмеялся. — Завозили раньше раствор в восемнадцать часов — и всю ночь тихо и спокойно… Так нет, нужно еще ночью людей будоражить! Как это я сразу не сообразил, что это ваша затея.
— Так ведь, Иван Авдеевич, срок годности раствора всего два часа.
— Так-то оно так, да ведь и раньше строили, дома стоят.
— А протечки, Иван Авдеевич? Это от плохого раствора… И монтировать на таком растворе трудно.
— Да, — вздохнул он, — вас не переспоришь. Словом, что делается ночью — не знаю. Никто не знает. Ну, бувайте, Виктор Константинович, все правильно, только ни к чему это.
Я вышел на улицу. Хотя уже было двенадцать часов — время обеденного перерыва, но солнце — там, за много миллионов километров от земли, работало вовсю, без диспетчеризации, без совещаний и даже без дополнительной оплаты. Москвичи ходили в весьма облегченных нарядах. У входа в новую гостиницу «Интурист», под длиннющим козырьком, в котором, вопреки его назначению, было устроено большое отверстие, несколько туристок щеголяли в шортах. Я подумал, что, не дай бог, их увидит наша секретарша — не миновать тогда беды.
Много, конечно, написано прекрасного и поэтического об осени, о зиме с голубым, искрящимся снегом, о весне, но будем честными: разве есть время лучше лета, свободнее лета, краше лета, даже с его жарой, пылью и раскаленным асфальтом? А если говорить о строительстве, то настанет день, когда будет принято вызвавшее бурю протестов мудрое предложение — установить летом на стройке более продолжительный рабочий день, чем зимой.
…Мне посчастливилось, я застал главного механика главка на месте, он сидел за своим маленьким столом.
— Сколько же вам нужно аппаратов дальней диспетчерской связи? Между прочим, кто вам сказал, что мы их получили? — деловито поинтересовался он.
— Двадцать пять.
Он негромко рассмеялся:
— Сколько?
— Двадцать пять, — повторил я.
— Три, и ни одного больше.
— Тогда мне не нужно ни одного. Вот смотрите, — я передал ему схему. — Это полная диспетчеризация нашего треста: девятнадцать аппаратов на объекты, один в трест, три в СУ, в диспетчерскую треста механизации, на растворный завод.
— У меня всего пятьдесят штук!
— Ну, конечно, вы раздадите их по одной штуке на трест, поровну, чтобы никого не обидеть. Так?.. А мы будем смотреть на этот аппарат, и он станет будить в нас мечты о диспетчеризации… Так?
Он снова негромко рассмеялся, перегнулся через свой маленький столик и похлопал меня по плечу:
— Ядовито… но, наверное, справедливо. Только я сам не могу… а ну, была не была, позвоню Левшину. — Он снял трубку, набрал трехзначный номер. — Докладывает Донской. Тут пришел ко мне главный инженер треста Виктор Константинович… Да, просит отдать ему двадцать пять аппаратов «Молния»… У нас всего пятьдесят. По-моему, у него предложение дельное… — Он послушал еще немного и положил трубку.
— Не соглашается, приказал вам немедленно зайти к нему.
Я попрощался. Он задержал мою руку.
— А вообще заходите, мне Сорокин о вас рассказывал, как вы на техсовете шуровали… Время еще, понимаете, не подошло. Подойдет оно, и все станет на свое место. — Механик все улыбался.
Я думал об этой улыбке, которую уже не раз замечал у работников аппарата главка, министерств. Иногда мне казалось, что эта улыбка означает: «Ах, молодое время, молодое время! Вот видишь, сейчас работаю в аппарате, рад был бы тебе помочь, да сам ничего не решаю. Так что ты уж не обижайся».
Пройдут годы, я изменю свое мнение, но сейчас, в этот июньский день, я дал себе слово: никогда не работать в аппарате.
В приемной Левшина новый секретарь. Прежняя, всегда улыбаясь, кивала: мол, проходите, пусть уж сам Левшин решает, принимать вас или нет, зачем это мне вмешиваться…
Екатерина Ивановна, новый секретарь, провела со мной целое собеседование, чтобы уточнить, почему я решился побеспокоить Левшина.
— Но позвольте, Екатерина Ивановна, Левшин только что приказал мне срочно зайти к нему.
— Это не имеет значения. Понимаете, он очень перегружен, и наша с вами обязанность экономить его время. Ведь он даже покушать не успевает. — Мне показалось, что в ее черных глазах блеснула влага. Она еще несколько минут пыталась упросить меня не ходить к Левшину, пока он сам не выглянул в приемную.
— Чего вы тут лясы точите? Я же просил вас немедленно зайти.
И все же Екатерина Ивановна успела торопливо шепнуть мне:
— Только вы не задерживайтесь, миленький. Ему сейчас из буфета принесут чай!
— Чему вы улыбаетесь? — ядовито спросил Левшин. — Тут плакать от ваших дел надо. — Он мрачно посмотрел на меня и стукнул карандашом по столу.
— Да, конечно, улыбаться нечему, — подтвердил я. И засмеялся, — Секретарша у вас очень заботливая.
На его большом плоском носу появились морщины (позже, когда мы стали встречаться чаще, я понял, что это означает крайнюю степень веселья).
— Черт его знает… Вот подсунули мне, — несколько смущенно объяснил он.
— Но она ведь старается! — Мне казалось, что продолжение разговора на эту тему дает мне некоторое преимущество.
Но Левшин уже стал серьезным.
— Вы тоже, кажется, стараетесь. Но, к сожалению, пока ничего не получается. Что ж это вы? По вашему предложению растворный завод и аварийки механизации начали работать ночью. А вы не подготовились. Ерунда какая-то…
— Да, ерунда, — подтвердил я.
Не знаю почему, несмотря на его мрачный вид, я чувствовал себя с ним легко, свободнее, чем со своим управляющим.
— Мне нужна ваша помощь, — строго, в тон ему, сказал я и тоже стукнул кончиком карандаша по столу.
— Ну? — мрачно протянул он, но я заметил, что на его носу снова появились морщинки.
— Установлено, и вы с этим согласились, что первое условие непрерывной работы — диспетчеризация. Для этого нужно двадцать пять аппаратов «Молния», восемь новых штатных единиц диспетчеров, в том числе должность главного диспетчера треста… — Мне казалось, что я говорил твердо, по-деловому и что ему ничего не остается, как отдать необходимые распоряжения.
Но он молчал, мрачно разглядывая меня.
— Вы ничего не поняли, абсолютно! — наконец медленно сказал он. — Так я и знал… Вы попробуйте в обычных условиях быть инженером, по-инженерному вести работу. Я подчеркиваю: в обычных условиях, а не в тепличных… Ну дам я вам дополнительные штаты, отдам двадцать пять аппаратов из пятидесяти. А дальше что? — он пристально смотрел на меня. — Что дальше?
Я молчал.
— Молчите… это вас не интересует. Ну так я вам скажу: ровно через неделю сюда, — он ткнул карандашом в сторону двери, — зайдут еще пятьдесят главных инженеров, пятьдесят! И потребуют то же самое себе. Что я им дам?
Он был логичен. Это была та неумолимая, безжалостная логика, которая уже не оставляла никаких надежд, но именно поэтому она была не верна.
— Где я возьму двадцать пять, помноженных на пятьдесят, — тысячу двести пятьдесят аппаратов и восемь, помноженных на пятьдесят, — четыреста новых штатных единиц? — Через каждые три-четыре слова он опускал карандаш на стекло, но мне казалось, что чем-то тяжелым он все время бьет меня по голове. — Нет, я не дам вам (стук карандашом) ни одной штатной единицы (стук), не дам и лишних аппаратов (стук). Делайте все сами…
И я сорвался.
— Зачем вы непрерывно стучите карандашом? — зло спросил я.
Он удивленно посмотрел на меня, потом на карандаш и отложил его.
— Вы и без того вполне доказали, что я только зря теряю время. Ну, а скажите, — я вскочил со стула, — скажите, вы-то подумали над тем: зачем мне все это? А?
Болезнь все же дала себя знать.
— Начальники отделов треста говорят: они так перегружены, что и думать не могут о диспетчеризации… Вам нужны только результаты; управляющий на техсовете высказался против этого мероприятия, — к кому же мне еще обратиться?
Левшин сумрачно смотрел на меня.
— Ну, хорошо, — миролюбиво произнес он. — Что вы можете окончательно предложить? — Он по привычке взял карандаш, но сразу отложил его.
И тогда я вдруг понял, что ничего не могу предложить, что он прав, — всякая помощь главка сейчас будет только вредна.
— Ничего, абсолютно ничего… Вы, конечно, правы. Я пойду…
К моему удивлению, Леонид Леонидович был внимателен и любезен. Справился о моем здоровье и даже пошутил — тесть, мол, некий ангел-хранитель, который оберегал мой покой во время болезни.
— Как ее фамилия? Мне Неонелина говорила… — Он добродушно рассмеялся. — Кто она вам, Виктор Константинович?
— Соседка, — коротко ответил я. Разговор не совсем укладывался в привычные рамки — мне хотелось скорее покончить с этой темой.
— Соседка!.. О, это опасно, Виктор Константинович, поверьте моему опыту. Это очень опасно. А она замужем?
— Да. — Предугадывая возможные вопросы, я добавил. — У нее двое детей, собака… и кошка.
— Это не важно, — все так же добродушно улыбался управляющий. — Это совсем не важно! Некоторые трудности в таком деле даже как-то интересны…
Я подошел к окну. Когда же я наконец научусь вести разговор? Он просто высмеивает меня, а я все молчу…
С сияющим лицом вошел Костромин:
— Ну, Леонид Леонидович, в редакции все в порядке. В ближайшие дни напечатают… — Он увидел меня и осекся.
— Продолжайте, продолжайте, Владислав Ипполитович, — я постарался добродушно улыбнуться. — У нас тут не очень деловой разговор. Так что же в ближайшие дни напечатают?
Костромин смотрел на меня, как на привидение.
— Может быть, это секретные данные, Владислав Ипполитович? Тогда я не буду вас расспрашивать.
Добродушная, игривая улыбка, слиняла с лица управляющего.
— Какие могут быть секреты, — сказал он, поигрывая ручкой. — В чем дело, Костромин?
— В редакции многотиражки, — наконец заговорил мой заместитель, — понравилось, как был проведен наш технический совет. Они решили об этом написать.
— Ах, вот что! — сказал управляющий. — Рановато, рановато! Чему вы улыбаетесь, Виктор Константинович?
Вон как он ловко повернул. Нет, трудно с ним состязаться в разговоре, лучше уж в открытую. Я сел напротив Костромина.
— Правду?
— Да, конечно. — Он насторожился.
— Я думал о том, как хорошо вас иметь своим союзником.
— Ах, вот вы о чем! — с облегчением сказал управляющий. — Кто же вам мешает?
— Вот я и хотел просить вас помочь.
— Слушаю.
— Вечерняя и ночная смены у нас на стройках без руля и без ветрил. Завод раствора и трест механизации грозятся ликвидировать только что организованные ночные смены, если мы не создадим диспетчеризацию. Что вы посоветуете?
Я умышленно не вспоминал о техническом совете, но управляющий напомнил сам:
— Это то, что вы предлагали на техническом совете?
— Да.
Он пододвинул к себе бумаги и, поигрывая ручкой, начал их просматривать.
— Так, так, — говорил он, откладывая левой рукой очередное письмо в сторону.
Прошло несколько минут, наконец он тихо сказал:
— Насколько мне помнится, я уже один раз пробовал вам советовать. Что же получилось?.. Мой совет не был принят во внимание. Теперь вы желаете, чтобы я попробовал еще раз… С тем же успехом?
Управляющий снова взялся за бумаги.
Я поднялся:
— Пойду.
Он отложил в сторону ручку и приветливо спросил:
— Вы завтра где?
— С утра на гостинице.
— Это хорошо. До свидания, Виктор Константинович.
— До свидания.
Итак, круг замкнулся.
«Ничего, — утешал я себя вечером, — ничего. Самое главное — не терять бодрости, что-нибудь да придумаю». Но тут же язвительно спрашивал себя: «А что придумаешь? Что ты можешь придумать? Засыпался, дорогой. Через несколько дней будут ликвидированы ночные поставки раствора, ночные аварийки. То небольшое, чего удалось добиться, будет угроблено».
Кот Тёшка, чтобы напомнить о себе, вскочил на письменный стол.
— Но-но, Тёшка!
Тут стопкой лежали письма Николая Николаевича.
«Вот человек, совсем больной, не сдается… Нет, круг не замкнулся, есть еще одно звено».
Звонок. Я открыл дверь, вошел Григорий Матвеевич, держа в руке ночные туфли.
— Как, вы уже выздоровели? — удивился он.
— Как видите.
Он постоял в нерешительности, потом вдруг сказал:
— Виктор Константинович, ведь Машенька не знает, я у вас переночую сегодня, если не возражаете. Тихо тут у вас, спокойно… никто не мешает.
— Конечно, Григорий Матвеевич, конечно! Заходите. — Я улыбался.
— Конечно, смешно, я понимаю, — бормотал он, устанавливая раскладушку. — Но я рад, что вы улыбаетесь. Когда вы открыли дверь, у вас было нехорошее лицо… Только вы меня не выдадите?
Глава восьмая
Диспетчерская
Специалисты, вероятно для того, чтобы подчеркнуть особую значимость своей профессии, придумали целую кучу замысловатых терминов или, на худой конец, меняли хотя бы ударения в общепринятых словах.
Моряки, например, говорят «компас», хотя все остальные смертные делают ударение на первой гласной, обыкновенную кухню величают «камбузом»; угольщики упорно произносят «добыча».
Даже языковеды придумали такие неблагозвучные слова, как «антициркумфлекс», например. Попробуйте выговорить «ан-ти-цир-кум-флекс», что означает всего-навсего характер ударения.
Строителям было не к лицу отставать. Вот и явилось на свет божий такое несуразное словосочетание, как «сдаточный объект», то есть здание, которое в ближайшее время должно быть сдано в эксплуатацию.
Рано утром, когда Григорий Матвеевич и Тёшка сладко похрапывали на раскладушке, я выехал на наши «сдаточные объекты» — три жилых дома и гостиницу.
Кажется, гостинице собирались присвоить благозвучное название «Аврора», но начальник СУ Беленький упорно именовал ее «Кетой».
— Ты, Виктор, посмотри на план гостиницы, посмотри… Ну, что?! — Он многозначительно улыбался. — Правда, в плане рыба?.
Я смотрел на чертеж, нигде не видел рыбы, но спорить не хотелось.