«Не хочу... не видеть, не жить! Как же я его ненавижу... подкрался как кот, ходит он бесшумно! Нет, так чернила кончатся... все писать не могу, особенно про отца! И есть хочется, я заперт как вещь, как приЕступник (вот, аж ошибку сделал!) Скорпи, ты пропал! КАК он выследил? Ну, были бы домовики, я понял бы, кто предал... Генри был такой… страстный, держал меня почти на весу, лопаткам больно, прижал меня конкретно, сильный, потный, губы как пожар — сбывшаяся мечта! Отец зашипел, гадюка. Он уволил Генри!
Заправься, Скорпиус, говорит, и ступай к себе! Генри, говорит, Вы получите расчёт завтра! Он всё еще воображает себя владельцем поместья, сеньором — ненавижу! А потом он меня ударил! Ударил! Дал пощечину, я не ожидал… и, кажется, зуб качается… нет, просто внутри опухоль. Даже окна запечатал! Я ещё не знаю, что буду делать без Генри, как я его найду... я почувствовал такое возбуждение, там было темновато, а я не открывал глаза и плыл, так хорошо, так страстно... тело как другое, тайное, взрослое, сладость необыкновенная... ЕГО голос, моего любимого... а в Генри такой огонь, а во мне такая нега, но такое нетерпение… я хочу ВСЕГО!
p.s. Никаких уроков музыки, танцев, никакой библиотеки, только обязательные предметы школьной программы. Я заочно сдал все тесты СОВ в Хогвартс, думаю, что получу высокие баллы. Это его радует, а меня уже нет. Ну, сдал — и сдал. Получу корочку? Только об этом и мечтал! Меня даже гулять не пускают, и Икара он продаст — я без любовника (ой, я сказал это слово!) и без коня, без еды... Бабушка кричала этому… Малфою, что это зверство, говорила, что я ребенок и меня нельзя лишать питания, я расту. А он ей ответил, что я уже вполне выросший развратник. Я — развратник. НЕТ, папочка, ошибаешься! Я просто влюбленный человек! Так!
p.p.s. Я несчастен!»
Гарри никак не мог избавиться от ощущения, что Драко Малфой сейчас смотрит на него с фирменным недобрым прищуром и, высоко вздёрнув подбородок, пренебрежительно бросает: «Заправься! Ступай к себе!» Словно обливает чем-то противным. И лицо неизвестного ему подростка, застигнутого за своим первым взрослым поцелуем. Вообще-то, подумал Гарри, увидь я своего сына в объятиях какого-то там Генри в белых лосинах, не только запер бы малолетнего негодника, а вообще… не знаю! А Генри точно рыло начистил бы, если не похуже что! Но… лишать мальчишку еды и… как-то это всё… некрасиво, глупо, неприятно. Понятно же, что Скорпи влюбился, разве от такого запрёшь… Эх…
«14 октября 2018г.
Совсем спокоен, ну надо же! Мой третий побег... он совершится завтра; я уйду совсем, по-серьезному. Я сделал такую хитрую штуку, теперь меня никто не найдёт. Случайно натолкнулся в древней книге на заклинание и рисунок, сам перевёл, делать тату пришлось тоже самому, было очень больно, сложно — место-то неудобное, инструментов нет, вышло криво и не совсем соответствует схеме. Ногу жжёт сильно, но я легко терплю — разве Это боль… Лишь бы сработало, завтра и проверю, какой я маг… Во мне и правда всё заледенело. Думаю, что Проклятие Холодного Сердца, что наложил на меня любящий папочка, уже начало действовать. Вот только ехидный мой мозг вездесущий спрашивает, а не слишком ли суровое наказание? Нет, не то, что он выгнал меня из рода, — да плевал я на это! — а то, что лишил веры в Генри, в любовь... Генри-Генри… простой такой, слабый, алчный. Хотя, если я вчера не узнал бы, что отец тебе платил, а ты меня сдавал… продавал… Я бы тебя так любил! А я всё думал, что это меня так быстро находят-то?
Ладно, пора собираться... Бабушка, наверное, плачет, а мать злорадствует, впервые с отцом согласна, говорит, что я — ублюдок. Я — ублюдок, дневник, а? Вот тебя только и возьму, ты хороший парень, дневник. Верный... затертый, правда, весь. Тебе нужна новая обложка, точно... Была бы волшебная палочка — быстренько смог бы устроить. Или маггловские инструменты. А так, жить тебе в старом прикиде… Палочка — вообще проблема, но ничего, прорвёмся!.. Ой, сука, больно-то как, ну, сил нет... да, что ж это, Скорпиус Малфой?!»
Гарри стало не по себе, он, будто за своего сына, переживал за отпрыска Малфоя. Ну неужели никто не остановит этого глупого упрямого ребёнка? В четырнадцать лет бежать из дома? Без волшебной палочки? Да что у них там происходит? Хотя, почему упрямого? Потому что не прощает предательства и не может выбросить чувства из своего бестолкового сердечка? Откуда это в мальчике вообще? Так рано? И так мощно? Чем Гринграсс разбавила малфоевскую ледяную кровь? И что это там про Проклятье Холодного Сердца? А ещё поверить, что Драко удалил единственного наследника с родового гобелена?
«14.10.2018.
Через два часа пишу.
Я вот поплакал и решил: я больше не Малфой! Не Скорпиус даже, хотя имя своё люблю... Я ухожу, бабушке записку под дверь засуну. Пока-пока, родной дом. Где тут у вас пропасть для свободных геев? Скорпи умер (пафосно...но правда)».
«29 января 2019.
А вот и Лондон, я один, сижу в мотеле. Ах, да, с тобой, конечно, лохматый ты мой. Зима, не наша Дания, но всё-таки. В окна безбожно сквозит, но смысла ворчать на обслуживание нет — дешевле комнаты я не найду, тем более по левым документам. Хорошо, что кровать нормальная, душ-туалет сносный, и даже стол имеется, вот сижу и тебе странички чернилами мараю. Не только чернилами? Не прикидывайся бумагой, подумаешь, в лужу тебя уронил! Зато ты теперь знаком с английской погодой! И вот, познакомься со мной: Сванхиль Со… (сам забыл!) …львай. Сольвай — обычное имя, а Сванхиль… Тебя тогда ещё и на свете не было, в нашем пруду жила пара лебедей, вернее не пара, а два самца, кто-то подарил бабуле совсем неуклюжих птенчиков. Выросли красавцы. Отец, зверюка, чтобы они не улетели на зимовку, приказал запереть одного в сарае, а крылья подрезать пожалел — ценные птицы. Второй лебедь, свободный, до самых морозов, пока пруд не замёрз, плавал в полынье, затосковал и стал прорываться к своему другу. Он однажды ночью о доски и гвозди сарая весь поранился, грудью бился до крови, выломал себе проход; утром лебедей нашли в соломе вместе, здоровый друг грел раненого. Я долго плакал тогда, папа меня даже наказал, а в конце следующего лета, когда одного лебедя снова заперли, я его выпустил, и они улетели. Пусть живут на свободе, так, как хотят. Птицы, которые умеют так биться друг за друга и за любовь, заслуживают свободы! Поэтому Сванхиль.
У меня, говорят, акцент. Причём, и по-английски, и по-датски... дивно, нет? Ребята, с которыми я так удачно познакомился и сошёлся — датчане. Вот стоило из марки уезжать? Ким — отличный парень, но курит как Везувий и, кажется, не табачок... такой верзила, но очень тощий, худее меня. (А у меня, все говорят, отличная фигура). Он играет на струнных, не только на гитаре, даже на скрипке, замечательный музыкант, не чета мне, а какое чувство импровизации! И с воображением. Мы разговаривали до утра. Он свел меня (когда это было? — месяц назад) со своими друзьями, Джимми и Медвежонком. Джимми, он вообще уже взрослый, зовут Свечкой, даже не знаю почему, рассказали мне какие-то похабные глупости про то, как у него свечка в заднем проходе обломилась, врут, конечно, у них весь юмор такой специфический, ниже пояса, наверняка, придумывают. Но Джимми любит перед установкой своей (он ударник, отличный ритмист) ставить свечи в стаканах, говорит на удачу, говорит, душа требует и ритм чище, вот странный. А Медвежонок-Бамсе-Алек молодой такой, вроде тебя... не обижайся! И толстенький, то есть упитанный, хоть и не обжора, он по этому поводу очень комплексует, переживает, что тёлочкам не нравится. Вот умора! Он хорошо синтезатор знает, клавишные, в костюмах сечёт, у него сестра ателье держит, может очень пригодиться. Они все очень хорошие ребята! Короче, настроение у меня отличное. Правда, странно? Столько проблем, трудностей, не знаю, а мне почему-то хочется улыбаться. Не всегда конечно, но хочется. Вот, например, на Рождество мы пили дешёвое пиво и ели ветчину с маггловскими чипсами, убойная еда, а мне так понравилось! Из прежней комнаты меня выселили, а я улыбался, потому что ребята закатили в честь моего «новоселья» грандиозную вечеринку: пожарили колбасу прямо под мостом Кэннон Стрит, слушали проезжающие над головой поезда, танцевали до утра, всё было так легко и просто с ними. С моими друзьями. И всё устроилось, И планы у нас грандиозные, но они мне не очень верят, сомневаются, а я знаю, что у нас всё получится! Всё, я спать, завтра мне на работу! Буду помогать Гулю в фургоне, он возит оборудование каких-то музыкантов; я теперь работаю настройщиком и отвечаю за инструменты. У меня абсолютный слух. Фру Кёнкер в Орхусе тоже так считала.
P.S. Генри мне не снится, я ему запретил. На днях ночью я вдруг сел в постели и сообразил, что он тоже тут… ну, в Англии живёт с женой... сволочь! И что смешно... он не любил меня, похоже, ни капли не любил! Невеста у него, оказывается, всё время была, просто денег на свадьбу не хватало... Это так больно… нет, противно, что я перестал об этом думать... с этого момента и перестал!»
Гарри напряжённо морщил лоб, читал быстро, глотая слова и целые куски текста, возвращаясь к непонятным местам, словно от скорости сейчас что-то зависело. Кое-где Сольвай писал совсем специфическим сленгом, молодёжным, музыкальным, тусовочным, использовал датские слова, иногда все его мысли и чувства умещались в нескольких репликах без дат. «Бамси умора!»; «Звук — полная жопа»; «А вечеринка у Лукаса прошла на ура, нам ещё и заплатили!»; «Какой же этот новенький кривой, никакого ритма!»; «Просто гриб, он нам точно не годится! Придётся его хильнуть»; «Мати колбасная!»; «Сегодня прорвало отопление, все замёрзли, инструменты тоже. Нестроевич весь день!»; «Хер наряженный»; «Этому мудаку ничего не докажешь и не объяснишь, он слов не слышит!»; «Не спали двое суток, приехали — упали вповалку; проснулся, уткнувшись Свечке под зад, не понравилось!.. Хотя…»; «Гитара упала, голова треснула»; «Фуфло, а не кабак, мы в этом гадюшнике и двух недель не отыграли»; «Гуль порвал новые штаны, которые шили на заказ, с горя напился, пообещал выступать в трусах. Мы одобрили. На новые штаны денег всё равно нет!»; «Пбрнаса сегодня по сотне, можно пожрать нормально». И всё в таком духе (шуршать, пультяшник, звукач, вдарь по крэшу, кач, репа, весло, верёвки, кухня…)(1).
Местами целые страницы дневника были посвящены талантливым необычным описаниям природы (звёздный дождь, перламутровые облака, рыбные или лягушачьи ливни; бледная ночь, необъятно-глубокое небо, природа настороже, подводные камни манят к себе…) или бытовым мелочам. Не слишком чувствительный к подобным вещам Поттер так и слышал то шум прибоя, то хруст мокрой гальки, то крики чаек, шелест дождя, лай лондонских собак, разговоры парней на кухне или в гримёрке. Часто попадались и стихи на самые разные темы. Гарри казалось, что он попал в какой-то… другой мир, странный и новый, который мощно затягивал, лишая чувства реальности. Это ощущение поглотило его всего, затмило все прочие чувства, связь со временем, заставило вспомнить себя мальчишкой, перед которым лежал весь мир, только вот идти по его дорогам было ну очень трудно.
«23 июля. Снова в Копенхауне.
Завтра встречаю с континента Гуля, остальные вернутся в течение следующей недели. Ребята меня поддерживают, но истина заключается в том, что я всех подвёл! Снова мы без денег, без сцены, без перспектив. Хотя, какие, к чертям перспективы! Лондон слишком велик, нет, просто огромный, чтобы там пробиться, а вроде начало склеиваться что-то, блядь, но и кто-то начал клеиться, вот, зараза. Да по-взрослому. Я потом на себя в зеркало смотрел со спины: пытался представить, что уж там особенного из себя моя задница представляет? Ничего, симпатичная, но на ней же не написано: «Хочу, я сладкая, трахни меня!» Лучше уж было бы написано! Ха! Сделаю такую татушку! Пусть ослепнут и издрочатся!
Итак, «Соболь» — элитный клуб. Я честно туда попал, по кастингу, сначала, недели две, просто в третьем ряду стоял в костюме, потом репетировал и получил сольный номер: каждый вечер перед вами, господа скучающие и жрущие, выступает потомок франкских рыцарей и чистокровный маг. Видали? Но платили-то хорошо! И целый день можно было писать песни, музыку, сыгрывать группу, танцевальная практика отличная. Я мотался как белка в колесе, но прогресс был. И вот — откат: мы снова в самом начале, по нулям. Есть хороший момент: меня не привлекли. За то, что Харви, директору клуба, врезал под дых и в морду его мерзкую. Я не шлюха, сволочь! И нет, МНЕ предложить под кого-то лечь! На виллу к дяде, видите ли, съездить и быть… попроще. Видали? Обломитесь! Танцевать я согласен, мне любые танцы не в лом, хоть эротические, хоть вальс; даже тарелки мыть! (Ну, это хохма, конечно!) Но СПАТЬ с… да с кем угодно! Бред! Я не жалею.
24 июля. 3 часа ночи.
Уснуть не смог… наверное, потому, что был не до конца честен с собой, ну и с тобой, старичок-дневничок… Ох, что-то у тебя характер прямо как мой… Ладно, вот, как дело было дословно: вызывает Харви из гримёрки, а у меня глаза как у куклы накрашены, на шее колье из стекляшек — ясно дело, выгляжу дешевой блядью. А на сцене все такие: без боевой раскраски тебя от дальних столиков не увидят, кому нужен бледный головастик? Работодатель мой встал с кресла, сигару в угол рта загнал языком, большие пальцы рук за пояс себе заложил — коубой, не иначе — и ко мне медленно так идёт; я стою, с ноги на ногу переминаюсь. А кабинет у него большой, и Харви против света сначала сидел; ну, жду, молчим оба. «Соль… вай, — говорит, директор, на имени моём запинаясь, — ты уже опыту поднабрался, танцуешь неплохо, публике нравишься. Не хочешь денег по-настоящему заработать?» Конечно, хочу, отвечаю я, мне деньги очень нужны, спасибо, мистер Хаймсон. Он хмыкает, доволен: «Умный мальчик! Так вот, мы в пятницу к одному моему хорошему знакомому на виллу едем, там будет прием в честь именин — выпьешь, поешь на халяву, да? И если сумеешь… Брэ… фамилию тебе пока знать не обязательно… понравиться этому уважаемому господину, то… Он о-о-очень влиятельный человек! Правильно под ним себя поведёшь — сможешь потом будущее себе обеспечить!» Я стою, слушаю вроде внимательно, а сам не врубаюсь. Что мне делать-то на вечеринке надо? Тут Харви продолжает: «Дать ему надо сразу, как потребует, он мужик властный, кипишу с ломанием не потерпит, и всяких ухаживаний, как вы, куколки, любите, не жди. Смажь себе всё там заранее, дырку растяни, чтоб не особо хромать потом!» А-ху-еть! До меня доходит. Как кипятком в лицо плеснули! Ну, дальше ты знаешь, я его ударил дважды, хоть он меня раза в три тяжелее, дальше бил бы, но секретарша прибежала. И, знаешь, дневник, я ни слова не произнёс. С падалью не разговаривают, это меня отец научил».
Поттер мысленно по профессиональной привычке поставил галочку напротив имени Харви Хаймсон, клуб «Соболь», и продолжил читать. Дальше несколько страниц тетрадки были склеены чем-то липким, Гарри не стал приводить листы в порядок, разобрал только несколько строчек:
«… бабушка, милая, родная, скучаю по тебе. По матери? Не знаю. По отцу? Не хочу про него вспоминать! Но как же мне не хватает миледи Нарциссы! Никогда раньше не принимал твои слова всерьёз, посмеивался над тем, как ты носилась со своим малышом Скорпи, который всё время норовил от тебя сбежать. Я был дурак! Бабушка, ты самый светлый человек в моей жизни. Надеюсь, что увижу тебя. Не сейчас, позже, заработаю много денег, выбьюсь в люди, напишу такую песню, которую не стыдно будет подарить тебе, и тогда разыщу тебя. Мне так пригодились все твои уроки магии; вспоминаю тебя — и знаю, что я не один».
«… дневник, подробно рассказывать не стану, тебе знать не обязательно, но у меня всё было, даже хорошо, что без любви. Я про секс. Лукас Фейн, он мне всегда нравился, мой первый мужчина, про остальное молчу. Это нельзя говорить никому. Я понял. Потому, что это настоящее. То, что мы делаем на сцене, перед публикой, для пиара — это игра, а Лукас… Он собрался уходить от нас, возвращается в свою консерваторию, хочет стать настоящим композитором. Я считаю, что он прав, у него получится. Но я подумал, что мы могли бы… И Лукас сам намекнул… В общем мы с ним ПОПРОЩАЛИСЬ. Я ему доверял, мы оба хотели, что ещё? Всё получилось. Кайф! А чувства? Ну их! Главное, что он меня потом долго целовал, я даже сам спать захотел. И утром не стыдно было в глаза смотреть. А то мы по имиджу вроде как трахаем всё, что движется, а я парня и не пробовал, даже девчонки были только два раза. Теперь точно знаю, что я — гей, это вообще не обсуждается. Надеюсь, что останемся с Фейном друзьями. Он… ».
Дальше текст обрывался, Гарри присмотрелся: похоже, несколько страничек были вырваны, не восстановить. Что тут писал Скорпи? Гарри разволновался не на шутку. Вот мальчишка же! Да куда же смотрел Драко? Не верилось, что он вычеркнул сына из своей жизни. А Астория, Нарцисса? В какие беды может вляпаться подросток! Да ещё с таким характером!