Тут из каюты помощника вышел Наливайко в фартуке и с белым колпаком на голове. Обеими руками он держал поднос, на котором красовался торт. По краям торта горели двадцать пять маленьких разноцветных елочных свечей. Посередине его была сделана кремом надпись с вензелем: «Дорогому Сергею от друзей».
Весело поблескивая глазами-пуговками, Наливайко торжественно поставил торт перед именинником и сказал:
— Взамен именинного пирога. Сделан в содружестве с коком береговой базы. Пальчики оближешь…
Пушкарев разрезал торт и подал каждому по куску.
Новосельцев откусил торта и округлил глаза в недоумении. Торт был соленый-пресоленый. Глянув на людей, лейтенант чуть не расхохотался. Все пробовавшие торт сидели с перекосившимися лицами и открытыми ртами, но вежливо молчали.
— Товарищ Наливайко, — сказал тогда лейтенант, — откусите и разжуйте кусочек торта.
Ничего не подозревающий кок откусил большой кусок, и вдруг его круглое лицо вытянулось. Торопливо проглотив кусок, он растерянно сказал:
— Не может быть…
Тут раздался такой хохот, что, казалось, катер закачался.
— Я не солил, торт делался без соли. Вместо сахара, наверное, по ошибке… Вы крем слизывайте, он без соли…
Но голос Наливайко потонул в раскатах хохота.
— Пальчики оближете, — мрачно изрек Дюжев, подливая масло в огонь.
Незадачливый кондитер сконфуженно мигал и переминался с ноги на ногу…
О пышных именинах комендора в тот же день стало известно всему дивизиону. В полдень на катер пришел замполит Бородихин.
Он подошел к Новосельцеву с таким видом, словно вызывал бороться.
— Так, — сердито тряся головой, буркнул он. — Комиссары отменены, а замполиты? Отвечай!
Новосельцев в недоумении произнес:
— Вам виднее, товарищ комиссар… Замполиты, по-моему, еще существуют…
— А командир корабля обязан ставить в известность замполита о проводимых массово-политических мероприятиях?
— А я всегда сообщаю вам.
— А почему об именинах комендора ничего не сказал?
— Так это же не массово-политическое мероприятие, а просто именины.
— Для кого просто именины, а для кого мероприятие. Это одна из форм массово-политической работы.
И замполит неожиданно рассмеялся.
— Действительно, резиновое словечко из лексикона политработника. Пойдем, однако, вниз, а то на палубе холодно, — беря лейтенанта под руку, сказал он. — Расскажешь, как это было.
Они спустились в командирский отсек. Выслушав рассказ Новосельцева, Бородихин дважды повторил:
— Славно, славно…
— Сегодня Пушкарев веселый. Отпустил его на берег.
Бородихин укорил лейтенанта за то, что он не поставил его в известность накануне. Можно было еще лучше отпраздновать день рождения комендора.
— Речей было бы больше, — усмехнулся Новосельцев. — А чем больше речей, тем официальнее, суше получается. Мы по-домашнему.
— И парторг катера мне ничего не говорил. Нехорошо! Давай договоримся по-человечески, как любит выражаться твой Ивлев, что будете советоваться. А именины мы, пожалуй, и на других кораблях проведем. Смысл в них глубокий…
Только замполит ушел, как на катер пожаловал Школьников. Новосельцев был в рубке, делал записи в журнале.
— Что это ты писаниной занялся? — удивился Школьников.
— Приходится, — поморщился Новосельцев. — Помощника нет, а все журналы надо вести. А их не меньше, чем на большом корабле. Трудно в ажуре держать все.
— Чего же не требуешь помощника?
— Требую. Обещают.
— Слух прошел, Виктор, что ты коллективную пьянку организовал. Есть в этом доля правды?
— Есть, — рассмеялся Новосельцев и рассказал об именинах комендора.
Школьников пожал плечами и развел руками.
— Ну зачем ты, Виктор, разводишь панибратство на корабле? Дойдет до того, что матросы будут называть своего командира на «ты» и братишкой. То-то дисциплина будет…
— Знаешь что, Владимир, — вскипел Новосельцев. — Иди со своими нравоучениями… подальше. Я стремлюсь, чтобы дисциплина была сознательной, а не палочной, чтобы каждый матрос любил корабль, как родной дом. Попробуй после именин перевести Пушкарева на другой корабль. Он до командующего флотом дойдет с рапортом, чтобы вернули его на мой корабль. Сухарь ты, Владимир!
Школьников поджал тонкие губы.
— Напрасно кипятитесь, товарищ лейтенант, — с подчеркнутой холодностью сказал он. — Рекомендовал бы прислушиваться к советам товарищей-командиров. О матросах, конечно, надо заботиться, но не переходить границы. Я бы на твоем месте поступил не так.
— А как? — покосился Новосельцев.
— Я бы перед строем объявил Пушкареву о награждении, а потом поздравил бы его с днем рождения и сказал, что разрешаю его друзьям отпраздновать именины. Разрешил бы и вино. Но сам бы не участвовал. Я должен стоять выше. Для матроса командир высшее существо, он должен думать о своем командире как о необыкновенном человеке.
— Высшее существо… Тьфу! — поморщился Новосельцев. — Ты, может быть, и высшее, ты же адмиральский сын. А я не высшее, а сын рабочего. Ты забываешь, что многие командиры, в том числе и адмиралы, вышли из матросов.
— Я этого не отрицаю, но надо признать, что поднимаются до уровня командира одиночки, а не все.
Новосельцев горестно вздохнул:
— Хороший ты моряк, Владимир, а душа у тебя засушенная. Черт знает, где ты набрался таких убеждений. Учились как будто вместе. Но я не помню, чтобы нам преподавали такое.
— Нельзя все время быть на уровне курсанта.
— Опять не то, — сказал Новосельцев. — А я скажу тебе, что замполит одобрил, как мы провели день рождения. Что скажешь на это?
— Напрасно, — хладнокровно произнес Школьников. — Ну, хватит об этом. У меня есть к тебе просьба. Одолжи денег. Буду сопровождать транспорт до Батуми. А там, как ты знаешь…
— Живет Маргариточка-цветочек, — подхватил Новосельцев и заулыбался, вспомнив невысокую хрупкую девушку с худеньким лицом, с ясными глазами.
Школьников познакомился с Маргаритой в Новороссийске. Отношения у них сложились довольно странные. Она разрешила ему называть себя женой, но ни разу не позволила даже поцеловать себя и отказалась от денежного аттестата, который он предлагал ей. После сдачи Новороссийска девушка с матерью переехала в Батуми. Она регулярно писала Школьникову. Но в письмах ни разу не передала ему поцелуя, хотя и называла мужем и желала здоровья.
— Я должен сделать ей подарки, — сказал Школьников. — Думаю также заставить переменить фамилию на мою.
Новосельцев сходил в каюту и принес деньги. Школьников поблагодарил, небрежно сунул деньги в карман и ушел.
Было сыро и холодно. Над бухтой стлался туман. Берег казался грязным и мокрым. Из моторного отсека доносился стук. Новосельцев прошел на корму, сел на стеллаж для глубинных бомб и закурил.
На пирсе появились Дюжев и Пушкарев. Комендор был весел, улыбался. Новосельцев с интересом наблюдал за ним. Он впервые видел его таким. Подумал: «Неужели одно сегодняшнее событие так изменило его настроение? Немного же человеку в жизни надо».
Новосельцев не знал, что сегодня в жизни комендора произошло еще одно событие. О нем рассказал коку Дюжев. Рулевой спустился в кубрик и с мрачным лицом молча сел на койку. Наливайко лежа читал книгу. Увидев Дюжева в непривычном для него виде, он отложил книгу и участливо спросил:
— Что-то случилось, Степа?
— Да, случилось, дружище, — невесело произнес Дюжев.
Несколько минут он молчал, ероша волосы, потом упавшим голосом заговорил:
— Вот, Кирюша, какие в жизни случаи бывают. Не выдумаешь сам, и писатель едва ли сообразит так закрутить.
— Давай без предисловий, — заметил заинтересованный Наливайко. — Подрался, что ли, с кем на берегу?
Дюжев с укоризной посмотрел на него.
— Какой ты не чуткий, Кирюша. Разве я переживал бы после драки. Погибла Надя.
— Как? — приподнялся Кирилл. — При бомбежке?
— Для меня погибла. Она оказалась невестой нашего комендора Пушкарева.
Глаза-пуговки стали совсем круглыми.
— Ты не разыгрываешь меня, Степан? — насторожился он. — С меня хватит утреннего розыгрыша из-за торта.
На лице Дюжева появилась кислая улыбка:
— Слушай, Кирюша, расскажу по порядку. Пошел я с Сергеем на берег. Походили по улицам с полчаса, а потом я предложил зайти к Наде. По дороге рассказываю ему, что имею виды на девушку и даже делал ей предложение. У нее, говорю, правда, не совсем серьезный характер, хохотушка, но это в моем вкусе. Так вот и дошли мы до домика, где у рыбаков нечто вроде штаба было. Надя работает радисткой на сейнере, но сейчас сейнера почти все на приколе, и я Надю всегда находил в этом домике. Открываю дверь. Надя обернулась, вскрикнула и бросилась на шею. Не на мою, а на комендорскую! Целует, хохочет и плачет, а я стою дурак дураком. Потом пришел в себя и спрашиваю: «Позвольте, как все это понимать?» И что же оказывается — эта Надя родом из Балаклавы и довоенная невеста Сергея. Подумать только! Когда двое милуются, третий лишний. Вышел я на свежий воздух, погулял вокруг дома и около, дождался, когда срок увольнительной кончился, окликнул Сергея и — на корабль. Вот, Кирюша, и все! Была Надя, и нет Нади.
— Интересно, даже романтично, — сделал вывод Наливайко. — Значит, она сохраняла верность своему жениху, а тебе только голову морочила. А ты говоришь — несерьезный характер…
— Бывает, Кирюша, так, что есть чем думать, да не о чем, а бывает, что и есть о чем думать, да нечем, — неожиданно весело произнес Дюжев.
— Это как понимать? — в недоумении вскинул глаза Наливайко.
— А как хочешь…
Он снял сапоги и завалился на койку.
— Теперь у тебя с Сергеем отношения враздрай? — спросил Наливайко.
Но Степан ничего не ответил.
Спустя неделю, когда катер вернулся из дозора, к Новосельцеву неожиданно пришел Глушецкий.
— Опять в Крым? — поинтересовался Новосельцев.
— Нет. Привез вашему начальству секретный пакет.
— Стал офицером связи?
— Не собирался. Просто почему-то выбор пал на меня.
— Значит, что-то очень важное, — заключил Новосельцев. — Иначе с какой стати стали бы использовать в качестве почтальона командира-разведчика.
— Возможно, — согласился Глушецкий.
Новосельцев вызвал кока и сказал, что на корабле гость и надо попотчевать его обедом.
За обедом друзья разоткровенничались.
— Поговаривают, — сказал Новосельцев, — что скоро американцы и англичане откроют второй фронт. Медлят союзнички.
— На союзников надейся, а сам не плошай. Вспомни из истории: верил ли когда Суворов союзникам? Надо, Виктор, на свои силы рассчитывать. На Черчилля и Рузвельта надежды возлагать не следует. Нам известно, что это за люди.
— Я не Черчиллю и Рузвельту верю, а английскому и американскому народу, — с горячностью возразил Новосельцев.
— А ну их, этих черчиллей, — сделал пренебрежительный жест Глушецкий. — Что делается, Виктор, под Сталинградом? Бьют фашистов! Вон куда центр войны переместился. Хочется туда…
— Туда не спеши, — таинственно понизил голос Новосельцев. — И здесь кое-что назревает.
— А что именно? — насторожился Глушецкий.
— Майору Куникову предложили готовить десантный отряд. Берут только добровольцев. Вот это будет отрядик!
Глушецкий заинтересовался.
— Расскажи о Куникове. Эту фамилию я часто слышу за последнее время.
— Я с ним не знаком, видел только раза два, но кое-что знаю. Он не кадровый военный. По образованию Куников инженер-машиностроитель. По-видимому, был талантливым человеком, иначе не выдвинули бы его с должности цехового инженера на пост редактора московской газеты. Когда началась война, он отказался от брони и пошел на фронт добровольцем. На фронте захотел служить в морской пехоте, и нигде иначе. Стал командиром отряда моряков. Об этом отряде, воевавшем в азовских плавнях, ходят легенды. Одним словом, командир что надо!
Глушецкий задумался. Много интересных, невероятных подчас историй слышал он за последнее время о Куникове, и ему захотелось увидеть этого майора, ставшего при жизни легендарным командиром морской пехоты. Хорошо бы послужить в его батальоне.
Расставаясь, он спросил Новосельцева, где находится батальон Куникова.
А через час он уже был у Куникова.
При первом знакомстве майор не произвел особого впечатления на Глушецкого. Это был человек плотного, но не сильного телосложения. Выражение его лица не воинственное, а добродушно-веселое. Под густыми бровями светились живые черные глаза. Морщинки около губ и глаз были тоже веселыми, они не старили его.
С веселой строгостью майор спросил лейтенанта:
— Принесли какую-то новость?
— Пришел к вам с вопросом.
— Задавайте. Отвечу, — Куников тряхнул головой.
— Мне сказали, что вы подбираете добровольцев — рядовых и командиров. Верно ли это?
— Допустим… А дальше?
— Хотел только узнать.
— И только? — Куников рассмеялся. — А почему не договариваете: хочу, мол, записаться? У вас какая воинская специальность?
Когда Глушецкий назвал свою фамилию, Куников весело хлопнул его по плечу:
— Слышал, слышал! А ну, раздевайтесь, выпьем чайку. Люблю за стаканом чая поговорить. А у разведчиков всяких историй в запасе больше, чем у охотников…
Глушецкий вышел от майора, довольный разговором, с твердым решением: «Буду проситься в его отряд».
Но надежды на то, что начальник разведотдела отпустит его, было мало. Даже Куников сказал: «Едва ли отпустят».
Разговор с начальником разведки получился совсем иным, чем ожидал Глушецкий.
Медведкин молча слушал лейтенанта, одобрительно кивая головой, чуть посмеиваясь одними глазами. Видя, что у начальника отличное настроение, Глушецкий подумал: «Может, и отпустит».
Когда лейтенант закончил свою просьбу и вопросительно посмотрел на начальника, Медведкин встал из-за стола, прошелся несколько раз по комнате, поглаживая лысину.
Остановившись у стола, он сказал:
— А ведь вы опоздали, лейтенант.
Глушецкий недоуменно посмотрел на него, пытаясь разгадать смысл сказанного.
— Да, опоздали. Если бы утром пришли — быть бы вам у Куникова. А сейчас уже поздно. Час тому назад звонил Куников, просил за вас. Но и он опоздал, пришлось отказать.
— Мне непонятно, товарищ капитан второго ранга, — сказал Глушецкий, хмурясь.
Медведкин сел на край дивана.
— Все дело испортил небезызвестный вам полковник Громов.
— Он жив?! — в радостном изумлении воскликнул Глушецкий.
— Выходит, что жив, коли был у меня.
— Интересно, как он выбрался из Севастополя?
— Скоро увидитесь с ним и спросите. Полковник формирует бригаду морской пехоты. В штаб приезжал выпрашивать для бригады хороших командиров. Увидел Семененко, узнал, поговорил — и к командующему. Каким-то путем узнал, что по новому штатному расписанию моему отделу не положено иметь отряда. Рано или поздно я должен был вас, как сверхштатных, отчислить. Одним словом, командующий уже подписал приказ. Завтра поедете в Сочи. Бригада находится там.
В Сочи! У Глушецкого радостно екнуло сердце. Он увидит Галю, мать… Не выдавая охватившего его волнения, он словно между прочим сказал:
— А отряд Куннкова готовится к большому делу…
— Откуда вам это известно?
— Я же разведчик, вижу…
— Бригада Громова готовится к такому же делу.
— Вот как…
Теперь Глушецкому хотелось бы знать, какую должность ему придется занять в бригаде. Начальник прочел этот вопрос по выражению лица лейтенанта, но он имел привычку сначала заинтриговать человека, а потом сказать. И на этот раз он долго ходил вокруг и около, прежде чем сказал:
— Вы, оказывается, были на хорошем счету у Громова. Назначаетесь командиром отдельной разведывательной роты. Ваш отряд явится костяком роты. Довольны?
Да, Глушецкий был доволен.
— Сейчас идите в отдел кадров за предписанием. Оно уже заготовлено. Желаю успеха. — Он подал лейтенанту руку: — Будь, Николай, хорошим офицером.