Начальник разведки впервые назвал его по имени, и Глушецкий отметил это как знак особого расположения.
— Оправдаю доверие! — ответил он.
Глава шестая
Несколько дней подряд моросил мелкий, холодный дождь.
Все казалось серым — и земля, и деревья, и небо, и море. Скучная погода! Красивые дворцы курортного города потускнели и казались вымершими. Ночью Сочи погружался во мрак. Осмелевшие шакалы спускались с гор и бродили по городу. Странно и жутко было слушать их вой на когда-то оживленных улицах.
Закутавшись в шерстяную шаль, Мария Васильевна с утра до вечера сидела за швейной машиной и не спеша шила. Время от времени она прятала руки под шаль и с грустью посматривала на окна.
«Скорее бы весна», — думалось ей.
В квартире было не топлено, и от этого все выглядело неуютным. Не хватало дров. Печь затапливалась только раз в сутки, когда наступала пора готовить обед.
Мария Васильевна целыми днями оставалась одна. Галя с утра уходила на курсы, а после обеда — в госпиталь. Домой возвращалась поздно. Тимофея Сергеевича тоже нельзя было застать дома ни днем, ни вечером. Он штатный пропагандист горкома партии и каждый вечер читал в госпиталях по крайней мере по две лекции. Домой приходил усталый, но виду не показывал, бодрился. За ужином сообщал Марии Васильевне сводку Совинформбюро и все новости за день. Однажды вечером Тимофей Сергеевич увидел ее за шитьем.
— А, распашоночка, — приглядевшись, сообразил он. — Для внука?
— Все едино — для внука или внучки, — ответила Мария Васильевна. — Не из чего шить, и купить негде. Теперь все для солдат выпускается, а не для грудных детей.
— Постой-ка, Маша. — Он задумался. — Моя старуха тряпкам уделяла немалое внимание, как и положено женщинам. Давай-ка пошарим по сундукам и гардеробам, может быть, что и осталось.
Поиски увенчались успехом, и Мария Васильевна неожиданно оказалась обладательницей разного добра для шитья. Теперь она, как только Тимофей Сергеевич и Галя уходили, садилась за швейную машину и шила распашонки, нагруднички, чепчики, теплые рубашки.
За долгий одинокий день много мыслей приходит в голову. Сначала Мария Васильевна припоминала новости, рассказанные за ужином Тимофеем Сергеевичем, потом думала о муже, о сыне, о Гале.
Во второй половине дня пошел мокрый снег, и Мария Васильевна решила, что такая же погода, вероятно, и в Севастополе.
Как там чувствует себя Савелий? Неугомонный старик! Сидит, наверное, в нетопленом, разрушенном доме, дрожит и чертыхается. Ругаться-то он мастер. Всегда кого-нибудь ругал…
Стенные часы мелодично отбили два раза. Мария Васильевна посмотрела на них, отложила шитье и стала растапливать печь. Когда дрова разгорелись, она села поближе к огню и принялась чистить картофель.
Высыпав его в кастрюлю, Мария Васильевна пошла в кладовую и принесла мешочек с пшеном. Она отмерила стаканом нужное количество зерна и начала выбирать пинцетом соринки.
В кухню вошла, не постучавшись, соседка Людмила Власьевна, полная женщина с расплывшимися чертами лица, на котором раньше всего бросались в глаза накрашенные и толстые, словно ужаленные пчелами, губы. Мария Васильевна не любила ее, но вынуждена была терпеть, ибо Людмила Власьевна оказалась довольно оборотистой женщиной, у нее можно купить сахар, масло и другие дефицитные продукты. А Мария Васильевна по силе возможности старалась заготовить продукты для Гали и ее будущего ребенка и рассчитывала, что Людмила Власьевна поможет ей в этом.
Прикрыв за собой дверь и бросив любопытный взгляд в комнату, Людмила Власьевна нараспев произнесла:
— Здравствуй, соседушка.
— Здравствуй, — довольно сухо ответила Мария Васильевна, не отрываясь от дела.
Соседка опустилась на стул, по привычке вздохнув: «Ох, дела, дела грешные». Некоторое время она молчала, наблюдая, как ловко старушка орудует пинцетом. Но долго молчать эта женщина не могла. Мясистые ее губы сами начинали шевелиться и заставляли их обладательницу сначала беспокойно ерзать, а затем выпаливать со скоростью автомата обойму слов. На базаре ее так и звали — Людмила-автоматчик.
Так случилось и на этот раз. Заерзав на стуле, отчего тот заскрипел, она протараторила:
— Ох, какие ненадежные сейчас мужчины. Обманщиков развелось, как клопов в грязной квартире.
Мария Васильевна хоть и не любила соседку, но слушала с любопытством, удивляясь, как у нее быстро вылетают слова и как все события в ее изложении приобретают какой-то странный характер.
— Мужчины разные бывают, — обронила Мария Васильевна.
— Ох, и не говорите! — всплеснула полными руками Людмила Власьевна. — Уж такие есть преподлые… А все война! Война испортила мужчин. Не стало прежней деликатности.
Но Мария Васильевна не поддержала разговор об испорченных мужчинах, и Людмила Власьевна умолкла.
Несколько минут она грызла семечки, наблюдая, как хозяйка готовит обед. Но вот губы ее опять зашевелились:
— Скоро Галина разрешится?
— Должно скоро.
— Важно, чтобы ребенок на отца походил. А то, знаете, бывает так: не похож ребенок на отца — и развод, дескать, не его ребенок, с другим прижила…
— Типун тебе на язык, — рассердилась Мария Васильевна. — Чего мелешь!
Людмила Власьевна не обиделась, лишь лениво усмехнулась.
— Зашла узнать, не передумали ли вы? — минуту спустя спросила она, будто между прочим.
— Передумывать не приходится. — Мария Васильевна вздохнула. — Галю подкармливать надо, мыло на пеленки запасти.
— Завтра принесу. Для хороших соседей я всегда рада сделать приятное.
— Много ли денег приготовить?
Людмила Власьевна равнодушным голосом, в котором сквозило пренебрежение к такой прозаической вещи, как деньги, проговорила:
— Деньги — ерунда… У Гали я заметила брошку с рубином. Ей она ни к чему. Замужней женщине, когда муж в отлучке, даже неприлично прихорашиваться…
В это время открылась дверь и вошел Тимофей Сергеевич. Тяжело отдуваясь, он снял пальто, кепку, прошел на кухню и сел на стул. Лишь после этого сказал:
— Добрый вечер… Уф, уморился. С десяток километров отмерил. Под дождь попал к тому же. Прескверная погода.
— Ноги попарить надо, — тоном, не терпящим возражения, заявила Мария Васильевна. — Сейчас поставлю греть кастрюлю с водой.
— Что-то интересное случилось? — с оживлением спросила Людмила Власьевна.
— А как же! Есть интересные события. — Тимофей Сергеевич прищурил черные с желтым ободком глаза. — Здорово трудятся люди! Был сегодня на одном предприятии. Там, начиная от директора и кончая рабочими, все женщины…
Заметив равнодушие на лице Людмилы Власьевны, он иронически усмехнулся:
— Впрочем, вас подобные новости не интересуют, насколько мне известно. Вам хотелось бы знать, кто сошелся, кто разошелся, кто кому изменил. Но у меня, к сожалению, таких новостей нет. — Он с горестным видом развел руками. — Извините великодушно…
Людмила Власьевна поднялась и с невозмутимым видом кивнула головой:
— Мне пора, — и вышла.
Когда за ней захлопнулась дверь, Тимофей Сергеевич сказал:
— Воинствующая обывательница.
— Обыкновенная баба, — снисходительно заметила Мария Васильевна.
— Чего она ходит?
— Она развлекает меня, — улыбнулась Мария Васильевна. — Вы все на людях, а я одна.
Она стала собирать на стол.
— Надо бы Галю подождать, — заметил Тимофей Сергеевич.
— Я ей оставила. Весь день, верно, голодный?
— Как волк, — признался он.
Она налила ему тарелку горячего супу.
— Кушай. На второе пшенная каша с постным маслом.
— О, преотличнейший обед! А что же ты?
— Я подожду Галю…
После обеда Тимофей Сергеевич сел в кресло и стал читать принесенные с собою газеты. В правой руке он держал красный карандаш, которым подчеркивал заинтересовавшие его статьи.
Стемнело. Завесив окна, Мария Васильевна включила свет и села на диван.
— Что там в Сталинграде? — спросила она.
— Громят! — отозвался Тимофей Сергеевич. — Вот послушай-ка одну статью.
Прочитав, он уверенно заявил:
— Наша победа будет! Наша!
— Где там наша. Загнали нас в горы, — возразила Мария Васильевна.
— А мы с этих гор прыжок сделаем прямо на хребет фашистскому зверю.
— Ой, даже не верится. Силен басурман…
В дверь постучали.
— Войдите, — сказал Тимофей Сергеевич, не вставая со стула.
Дверь открылась, и на пороге показался улыбающийся Николай с вещевым мешком в руке. Увидев сына, Мария Васильевна обомлела, не в силах подняться с дивана и не находя нужных слов.
— Ой, сыночек, — выговорила она наконец и лишь после этого обрела силу встать и броситься ему на грудь со словами: — Коленька! Живой!
— Живой, мама, живой, — обнимая ее, произнес он, стараясь скрыть волнение.
Она подняла на него затуманенные глаза. Он нежно прижал к груди ее седую голову и поцеловал.
Тимофей Сергеевич встал и начал усердно протирать очки. Встреча сына с матерью взволновала и его. Какая была бы радость, если бы вот так же неожиданно появился его сын — летчик! Может быть, так вот и будет.
— И не раненый, Коленька? — спросила Мария Васильевна, кладя ему руку на плечо и опять заглядывая в глаза.
— Целый и невредимый, — улыбнулся Николай и шагнул к Тимофею Сергеевичу. — Здравствуйте, дядя Тима.
Старик обнял его, затем отступил на шаг и, осмотрев, с одобрением проговорил:
— Загорелый, обветренный. Сразу видать, что настоящий фронтовик. Ну, снимай шинель.
А мать уже засуетилась.
— С дороги, верно, устал, проголодался. Умывайся, а я подогрею обед, — приговаривала она, торопливо вынимая из буфета тарелки.
Николай разделся, умылся и сел на диван.
— А где Галя? — спросил он, оглядываясь.
— Да все на курсы да в госпитали ходит, — вздохнула мать. — Непоседа!.. Скоро придет.
— В командировку пожаловал или в отпуск? — поинтересовался Тимофей Сергеевич, садясь рядом с Николаем.
— Служить здесь буду.
На лице матери появилась радостная улыбка.
— Совсем? Как военкоматские командиры?
Николай понял невысказанное желание матери.
— Не совсем так, мама. Здесь формируется наша часть, в которой я буду служить. Долго, конечно, не задержимся. Может, неделю, может, две.
— Так мало, — огорчилась Мария Васильевна.
— Ничего не поделаешь. Война…
— Да, война, — вздохнула Мария Васильевна.
Дверь скрипнула, и Николай вскочил с дивана. Увидев его, Галя ойкнула.
— Ты? — дрожащим от волнения голосом произнесла она и вдруг рассмеялась. — Ну, конечно, ты!
И она повисла у него на шее, целуя в губы, глаза, щеки.
Обняв жену, Николай почувствовал, как она располнела в талии. «Наверное, скоро», — с нежностью подумал он.
Галя разжала руки и смущенно оглянулась на Тимофея Сергеевича. Но тот встал с дивана и подошел к окну, делая вид, что не обращает на них внимания.
— Ой, как я рада! — призналась она. — Так соскучилась!
Он помог ей снять пальто. Когда мать вышла в кухню, Галя торопливо зашептала:
— Ты не проговорись маме, что опять в разведке. Она стала часто плакать.
Они сели на диван, и Галя заглянула ему в лицо, стараясь догадаться, что перенес ее муж за эти месяцы, какая судьба забросила его в тыл. Но на обветренном лице Николая, в его голубых глазах, сверкающих радостью, нельзя было ничего прочесть.
— Тебе, наверное, отпуск дали? Долго пробудешь со мной?
Но Мария Васильевна не разрешила ему отвечать, замахала руками:
— Потом, потом. Сейчас садитесь за стол. — И, обернувшись к Николаю, пожаловалась: — Нештатных сестер в госпитале не кормят. Приходит голодная-преголодная, а с собой туда не берет ничего. Ты ее вразуми. Ведь дите ждет.
— Вразумлю, мама, — добродушно улыбнулся Николай. — Она у меня почувствует.
И опять в памяти затушевалось все — и бомбежки, и вражьи пули, и тревожные ночи в тылу противника, и жизнь в холодном сарае. На него смотрели любящие глаза — и ничего ему больше не надо было в этой жизни, и ни о чем больше не хотелось думать.
Бригада морской пехоты разместилась на окраине города, в районе Мацесты. Штаб находился в двухэтажном кирпичном доме, невзрачном на вид.
Глушецкий появился в штабе рано утром. Дежурный сообщил, что полковник Громов уже пришел и находится в своем кабинете.
Открыв дверь, он увидел полковника, сидящего за столом. Левой рукой он ворошил волосы, а правой постукивал по столу. Подняв голову, полковник сердито посмотрел на вошедшего, но, узнав, встал, протянул руку и густым басом заговорил:
— Рад, рад видеть в моей бригаде, лейтенант. Севастопольцы мне нужны, очень нужны. Семененко рассказал, как вы выбирались из-под скал Херсонеса. Молодцы, не растерялись. С того света, можно сказать, вернулись. И мне повезло. Борода спасла. Я тоже был под теми скалами. Вплавь бросился к катерам. Меня по бороде узнали, вытянули на палубу…
Борода у полковника была знаменитая на весь Севастополь, черная, густая. Высокий рост, горбатый нос, густые, нависшие над холодными серыми глазами брови — все это придавало полковнику устрашающий вид. Те, кто не знал или плохо знал полковника, утверждали, что характер у него под стать его внешности. По-видимому, доля правды в этих утверждениях была. Никто из командиров и рядовых не видел, чтобы полковник когда-нибудь улыбался. В обращении с людьми он был резок и даже груб. Однако все, кто служил в его бригаде, уважали и даже любили своего командира, гордились, что служат в бригаде Громова.
Сейчас Глушецкий заметил в бороде полковника седые волосы. И ростом он стал как будто меньше, и в плечах поуже. Сначала Глушецкий решил, что это ему только кажется, но потом вспомнил, что раньше полковник не сутулился. «События на Херсонесе не прошли для него даром», — подумал он.
Громов жестом пригласил Глушецкого сесть на стул. Сам он тоже сел и пытливо, не мигая, стал смотреть на лейтенанта.
— По моей просьбе, — сказал он, — вас назначили командиром отдельной разведывательной роты моей бригады. Знаю вас как неплохого разведчика. Но одно дело взвод, другое — рота. Надеюсь, что оправдаете доверие.
— Постараюсь, — произнес Глушецкий.
— Постараюсь, — неожиданно передразнил полковник и пренебрежительно крякнул. — Не так отвечать надо! Был у меня один такой командир. Трусость в вине топил. Пьяным был, когда ранило. Не жалею о нем. Так вот он тоже говорил тогда «постараюсь».
Глушецкий покраснел и промолчал, не зная, что сказать.
Полковник недовольным голосом произнес:
— Бригада морской называется, а дают в нее кого попало. Моряков совсем мало. Большинство пополнения — необстрелянные люди. Воюй вот с ними! Проверьте, что за людей вам дали в роту. Начинайте учебу. Сделайте из них настоящих морских пехотинцев.
— Постараюсь, — невольно вырвалось у Глушецкого.
Полковник поморщился:
— Ну, старайтесь, коли это слово нравится.
Он набил табаком трубку.
— Учите тому, что надо в бою. Времени мало. Используйте дни и ночи. Днем по программе, ночью — поиск. Заставляйте людей побольше потеть. Меньше крови будет на фронте. Готовимся для большого дела, товарищ лейтенант. Вероятно, знаете.
— Догадываюсь.
— Скоро сделаем первый шаг к нашему родному городу. Но вот что, — и он настораживающе поднял палец. — Не болтать!
Полковник снял с телефонного аппарата трубку и вызвал начальника политотдела.
— Подобрал замполита в разведку? У тебя сидит? Сейчас пришлю командира разведроты. — Повесив трубку, полковник сказал Глушецкому: — Зайдите в политотдел. Там ждет вас заместитель по политической части. Начальник политотдела говорит, что боевой. Не понравится, доложите мне.
Глушецкий встал и попросил разрешения идти.
— Да, вот еще что, — полковник нахмурил брови. — Мне сказали, что здесь живет ваша жена. Наведываться разрешаю, но не в ущерб службе. Понятно?