— Мы, конечно, пообещали, — заключил Гучков. — Но не сказали женщинам, где находимся.
— Добро, — сказал Глушецкий. — Завтра пойдем к ним.
Наевшись и еще раз выпив воды, лейтенант почувствовал себя значительно лучше. Приказав Гучкову организовать дежурство, он лег и вскоре уснул. Таня и Груздев тоже легли.
Гучков остался дежурить, а Кондратюк заявил, что будет ловить рыбу. Соль и воду раздобыли, теперь можно сварить уху.
Закинув крючки, Кондратюк сел на камень и опустил в воду босые усталые ноги. Неожиданно с моря донесся еле слышный звук работающего мотора. Кондратюк насторожился. Вскоре он увидел темную точку, оставляющую за собой светящийся след.
— Гучков! — радостно вскрикнул Кондратюк. — Катер! Наш! Давай семафор!
— Буди лейтенанта, — возбужденно сказал Гучков. — А я буду сигналить.
Разворошив костер, он нашел красный уголек, зажал его двумя щепками и стал сигналить. Когда уголек потемнел, Кондратюк подал ему другой.
Все не сводили глаз с темной точки на морской поверхности.
Вскоре все увидели, как точка превратилась в силуэт сторожевого катера, и всем показалось, что катер застопорил ход.
— Заметили! — победоносно воскликнул Гучков.
От катера отделилась шлюпка.
Не доходя до берега, шлюпка остановилась — и с нее раздался зычный голос:
— Кто такие?
Размахивая руками, Гучков торопливо заговорил:
— Свои, браток, севастопольские. По горам блукаем, от фашистов прячемся. Забери нас, будь ласков.
— Раз свои, то заберу, какой может быть разговор… Много вас?
— Пять человек.
Шлюпка подошла ближе.
Вскоре Глушецкий и его товарищи сидели в кают-компании морского охотника.
Устроив спасенных, боцман поднялся на мостик и доложил капитану:
— Пять человек, из них один лейтенант и одна девушка. Говорят, что выбрались с Херсонеса. Отощали, страсть. Лейтенант к тому же раненный в голову и в плечо. Чувствует себя неважно, лежит. Я приказал коку приготовить ужин.
Лейтенант Новосельцев вызвал из рубки помощника.
— Останься тут за меня. Держать по этому курсу. А я проведаю спасенных.
Открыв дверь кают-компании, Новосельцев замер в изумлении.
На него смотрела Таня. Это без сомнения была она! Эти большие черные глаза он без труда узнал бы среди тысяч других. И в то же время это была не прежняя Таня. Перед ним сидела девушка с коротко, по-мальчишески остриженными волосами, с заострившимися носом и подбородком, с пепельно-бледным лицом, одетая в выцветшую грязную гимнастерку.
— Таня? Ты? — опомнившись, воскликнул он.
У нее радостно блеснули глаза.
— Ой, Виктор!
Она протянула ему руки, и он крепко сжал их.
Еще не веря себе, Новосельцев смотрел и смотрел на лицо любимой девушки, не в силах выговорить ни одного слова из тех, которые давно приготовил для нее.
— Ну, чудеса, — наконец произнес он. — А меня будто тянуло идти около берега…
— А мы в горах блуждали, — сказала Таня. — Что было бы с нами, если бы не вы? Ой, Виктор, как все хорошо получилось.
— А мы уже собирались в партизаны приписаться, — заметил Гучков. — Из-за лейтенанта задержались. Ранило его.
Кондратюк весело щурил блестевшие глаза и крутил головой, словно желая убедиться в том, что все это не сон.
— Ох, товарищ лейтенант! — произнес он. — Не верится даже, что опять среди своих. Натерпелись же мы у Херсонеса! Никогда не забудем…
Через несколько минут кок принес ужин, и все повеселели.
Глушецкий от еды отказался, только выпил стакан вина и лег. Таня заботливо укрыла его двумя бушлатами.
Во время ужина Гучков подробно рассказал о трагедии на мысе Херсонес. Слушая его, Новосельцев смотрел на Таню, на ее запавшие, но радостно блестевшие глаза и думал: «И она все это перенесла!»
После ужина Глушецкий, Гучков и Груздев остались спать в кают-компании, Кондратюка увели в матросский кубрик. Тане Новосельцев предоставил свою каюту.
Войдя в нее и сев па койку, Таня прижала руки к груди.
— Неужели я буду спать в человеческих условиях? Не верится даже… Измучилась я за эти дни.
— Вижу, Танюша, — чуть дрогнувшим голосом сказал Новосельцев. — Теперь можешь спать спокойно. Правда, моя койка не бог весть какое ложе, узковата, жестковата. Спать, однако, можно. Наш брат моряк не обижается.
Пожелав Тане спокойной ночи, Новосельцев прикрыл дверь каюты и поднялся на мостик.
Море по-прежнему было тихое. Лучистые звезды отражались в воде, как в зеркале. Катер шел полным ходом.
— Все в порядке, — доложил помощник.
Он ушел в рубку. Новосельцев посмотрел на светящуюся картушку компаса.
— Разрешите спросить, товарищ лейтенант, — обратился к нему рулевой. — Ребята говорят, что это та самая Таня, с которой…
— Та самая, — подтвердил Новосельцев.
— А здорово получилось! — не удержался от восклицания рулевой.
Новосельцев промолчал и углубился в свои мысли. Подумал, как удивится командир дивизиона, когда он доложит ему, что спас невесту. Но почему она раньше не эвакуировалась из Севастополя?
Взошло солнце и расцветило море и небо. Когда корабль был уже па траверзе Новороссийска, сигнальщик крикнул:
— Справа по борту два немецких самолета! Идут на нас!
Новосельцев поднес к глазам бинокль. Прямо на корабль шли два «мессершмитта».
— Играть боевую тревогу! — приказал лейтенант помощнику.
Зазвенел колокол. Глушецкий и его товарищи проснулись.
— Что такое? — спросил Глушецкий.
— Боевая тревога, — сказал Гучков. — Сейчас уточню.
Он хотел подняться на палубу, но Новосельцев крикнул ему, чтобы все пассажиры находились внизу. Вскоре послышался резкий гул самолета, перешедшего в пике, катер резко рванул вправо, и Глушецкий слетел с койки, больно ударившись о что-то головой. Гучков поднял его и усадил. Катер то рвался вперед, то неожиданно стопорил, то резко брал вправо или влево.
«Мессершмитты» сбросили на катер четыре небольших бомбы, но юркий корабль успел увернуться от них. Потом фашистские летчики начали обстреливать катер из пулеметов. Не молчали и катерные комендоры.
Таня не слышала сигнала боевой тревоги, она проснулась при первом взрыве бомбы, упавшей около правого борта. Не понимая, что происходит, она бросилась к выходу, но в этот момент катер резко накренился. Таня упала на койку. Вскочив, она выбежала в коридор и, услышав рев самолетов, пулеметную и пушечную стрельбу, остановилась у трапа. Когда она поняла, что происходит, то беспомощно оглянулась, ища укрытие. Но куда спрячешься на маленьком корабле?
Из кают-компании выбрался Груздев. Он пошел к Тане и прокричал ей на ухо:
— Здорово увертывается катерок! Команда тут, видать, что надо! Все бомбы — в море!
Таня согласно кивнула головой и вдруг увидела, что стоит босая. Она хотела побежать в каюту надеть сапоги, но в этот момент на палубе раздался крик:
— Командира ранило!
Таня вскрикнула, метнулась по трапу наверх.
Новосельцев лежал около мостика. По палубе растекалась кровь. Матрос поддерживал его голову и расстегивал китель. Таня бросилась к раненому.
Увидев Таню, Новосельцев пытался улыбнуться.
— Не бойся, Таня, — с запинкой произнес он. — Зацепило малость…
Его лицо побледнело.
Таня прикрикнула на матроса:
— Давайте быстрее бинты! Жгут!
На мостик вбежал помощник командира и принял командование кораблем.
Катер продолжал бой с самолетами, увертываясь и отстреливаясь. По палубе катались стреляные гильзы. При резком крене они падали за борт.
Бой кончился неожиданно. Фашистские истребители, израсходовав, по-видимому, боекомплект, сделали над катером круг и улетели в сторону Крыма. Катер замедлил ход. И сразу наступила тишина.
Новосельцев был ранен в бедро. Рана оказалась тяжелой. Лейтенант потерял много крови. Таня сделала ему перевязку, но остановить кровотечение не могла.
Новосельцев крепился, пока шел бой, но, как только самолеты улетели, потерял сознание. Таня пришла в отчаяние. Выпрямившись, она с мольбой сказала помощнику:
— Давайте самый быстрый ход. Иначе…
И, не договорив, опять опустилась на колени перед раненым.
Помощник резко дернул ручку машинного телеграфа, и катер рванулся вперед. Вскоре он вошел в Цемесскую бухту.
Новосельцева сняли с корабля в бессознательном состоянии. А через полчаса после того, как катер ошвартовался, Новосельцев и Глушецкий лежали на операционном столе госпиталя. Таня не покинула приемного покоя, пока ей не сообщили, что операции прошли удачно и раненые чувствуют себя лучше. Но проведать их девушке не разрешили. На другой день Новосельцева и Глушецкого эвакуировали в Сочи.
Глава вторая
Госпиталь, в который привезли Глушецкого и Новосельцева, находился у моря. До войны здесь был санаторий. Светлые здания, окруженные пальмами, кипарисами и магнолиями, сбегали к самому берегу. Внешне здесь ничего не изменилось за год войны. Даже цветочные клумбы оказались в полном порядке. Но внутри здания было совсем не то, что год назад. Не цветами пахло тут, а специфическим запахом больницы. Не беззаботный смех курортников слышался из палат, а стоны искалеченных войной людей.
Глушецкого и Новосельцева положили в одну палату. Их койки стояли рядом.
Несколько дней после операции Глушецкий молчал, сосредоточенно смотря в одну точку на стене, В голове была тупая боль, по всему телу разлита слабость. В разговоры он не вступал, а если кто обращался к нему, угрюмо бросал фразу и опять устремлял взгляд на стену.
Новосельцев косился на него, удивляясь необщительности лейтенанта. «Бирюк или много воображает о себе», — решил он.
Но однажды Глушецкий разговорился. Произошло это вечером, после ужина. Он почувствовал бодрость во всем теле, боль в голове исчезла: будто заново на свет народился. Приподнявшись на локте, Глушецкий спросил Новосельцева:
— Послушайте, лейтенант, каким путем вы оказались около мыса Сарыч?
Новосельцев повернул голову и удивленно посмотрел на него.
— Морским путем, — усмехнулся он.
— В самую тяжелую минуту своей жизни Таня назвала ваше имя.
— Честное слово?! — обрадовался Новосельцев.
Глушецкий рассказал, при каких обстоятельствах Таня вспомнила Новосельцева.
— Вам можно позавидовать, что вас любит такая замечательная девушка, — заключил он свой рассказ.
Новосельцев вздохнул:
— А мне показалась… какой-то она странной. Я решил даже, что она забыла меня.
Глушецкий снисходительно улыбнулся и с печалью в голосе произнес:
— Война меняет нас.
Через полмесяца Глушецкому разрешили ходить. Повязку с головы сняли. Надев серый халат, лейтенант вышел в сад.
Было жарко. Море словно разомлело от зноя, на его голубой глади не было ни одной морщинки. В сонном оцепенении застыли деревья.
По аллеям ходили выздоравливающие. Многие опирались на костыли.
Около канцелярии госпиталя Глушецкий увидел молодую женщину, светловолосую, высокую. Ее фигура показалась удивительно знакомой, и это заинтересовало его. Он подошел ближе и заглянул в лицо.
— Галя, — пораженный, еще не веря своим глазам, воскликнул он.
Она сначала отшатнулась, удивленно посмотрела на него и, узнав, через силу проговорила:
— Коленька!.. Наконец-то нашла тебя…
Вот и не верь после этого в чудеса! Перед ним стояла жена, которую он считал погибшей и которая вдруг объявилась столь неожиданным образом.
Не в силах выговорить ни слова, он молча обнял ее и стал целовать ее щеки, лоб, волосы. От радости Галя заплакала, припав к груди мужа. От волнения оба долго не могли говорить. Николай увлек се в сад, усадил на скамейку, и они тесно прижались друг к другу, словно боясь снова потеряться. У Гали горели щеки, а в больших синих глазах искрилось такое счастье, что Николай не удержался и стал их целовать, не стесняясь ходивших по аллее людей. В эту минуту он чувствовал себя вознагражденным за все то, что пережил, за все муки, за тоску одиночества.
Так молча просидели они несколько минут, затем Галя сбивчиво стала рассказывать, как удалось ей и его матери спастись с разбитого фашистскими самолетами корабля. Их подобрал сторожевой катер и доставил в Новороссийск. Оттуда на пароходе добрались до Сочи…
— Все это время я разыскивала тебя, — призналась Галя. — Во всех госпиталях наводила справки. В одном оказался Грушецкий Николай. Я разыскала его, но это оказался не ты… — Галя улыбнулась. — Я не верила, что ты мог погибнуть в Севастополе. Вот не верила — и все.
Николай молча поцеловал ее руки.
Удивительное существо человек! Давно ли Николай считал, что в жизни все потеряно, а сейчас уже все горькое отошло в прошлое.
Перед ними лежало спокойное синее море, а над ними раскинуло свой голубой шатер бездонное небо. Николай смотрел в глаза жены, и ему в эти минуты совсем не хотелось думать о войне, о трагедиях, разыгравшихся на полях сражений, о калеках и сиротах.
Ему сейчас казалось, что ни у кого нет такой открытой улыбки, как у его Гали, ни у кого нет таких доверчивых глаз, нет такого певучего голоса. И он чувствовал, как к нему возвращаются душевные силы и все мрачные мысли отходят далеко.
— Тебя отпустят со мной? — спросила Галя. — Ты ходячий больной?
— Ходячий, — улыбнулся Николай и встал. — Посиди минутку, я сбегаю за разрешением.
Он вбежал в палату так стремительно и такой сияющий, что Новосельцев раскрыл от удивления рот.
— Жена меня нашла, товарищи! — воскликнул Глушецкий. — И мать жива! Где дежурный врач?
Начальник госпиталя разрешил Глушецкому уходить к жене после обхода врача и возвращаться к отбою. У интенданта Николай выпросил темно-синие брюки и сапоги. Гимнастерку он еще не мог надевать, так как левое плечо было забинтовано и рука не поднималась. Вместо нее надевал просторную пижаму. В таком виде Глушецкий шел к родным.
Мать Николая — Мария Васильевна — и Галя жили в небольшом домике близ моря. Дом принадлежал Тимофею Сергеевичу Шушунову, другу отца. Старый коммунист Шушунов из-за болезни за три года до войны перешел на пенсию. Но когда началась война, он снова поступил на работу. Домой возвращался поздно, а иногда и совсем не приходил. Он был одиноким человеком, его жена умерла пять лет назад, единственный сын в начале войны ушел на фронт. Тимофей Сергеевич искренне рад был появлению Марин Васильевны и Гали в своем доме и жалел, что его старый друг по гражданской войне теперь не вместе с ним.
Каждый раз, подходя к этому дому, Глушецкий замедлял шаг: сердце колотилось так, словно он шел на первое свидание. Он женился за полгода до войны и любил Галю до самозабвения. Как далекий сон, вспоминал он те дни, когда они бродили по развалинам древнего города Херсонеса, по горам Инкермана, по берегам бухты Омега. Неужели счастье вернулось к нему?
На веранде он увидел мать, возившуюся с обедом.
Подняв голову, она радостно заулыбалась:
— Проходи в комнату, Коля, отдыхай пока. Скоро обедать будем.
Здоровой рукой он обнял мать и прижал к груди.
— А где Галя?
— На базар пошла. Скоро придет.
Николай вошел в комнату, сел на диван, взял с тумбочки свежую газету. Читая ее, искоса поглядывал на мать и на калитку. Мария Васильевна стала накрывать стол, стоявший посредине комнаты. Каждый раз, когда брала в буфете посуду и несла к столу, она окидывала довольным взглядом его статную фигуру.
Приготовив стол, она села рядом с сыном и спросила:
— Коля, что ты узнал об отце?
— Сказали, что все в порядке.
Николай выдержал ее внимательный взгляд, хотя и сказал неправду. По просьбе матери он через комиссара госпиталя пытался узнать что-либо об отце. Комиссар связался с Крымским обкомом партии, находившимся в Сочи или где-то поблизости. Там ему сказали, что сведений из Севастополя нет. Николай не хотел таким ответом огорчать мать.
— Что же он там делает?
— Выполняет задания партии.