И полковник расхохотался.
- А правда, господа, - попыталась сменить тему Мария Дмитриевна, - что Щепкин сказал об её игре: "Вы были так хороши, что гадко было смотреть"?
- Щепкин? - театрально выгнулся полковник. - Мы с ним вместе не служили.
- Он приезжал сюда прошлой зимой на юбилей Сосницкого - я их принимала, - и Мария Дмитриевна постаралась перевести разговор на театральные анекдоты. - Хотя какой юбилей? Тридцать пять лет со дня поступления в театральное училище к Дмитриевскому. Учился у самого Дидло. Но вы же знаете этих актёров - они готовы из всякой le un rien устроить праздник! А Карл Васильевич большой поклонник искусства: я предложила table d"hôte у Фелье, но Карлуша пригласил их к нам на простой en russe домашний обед...
На ставшую поговоркой популярную цитату полковника никто не отреагировал, его это задело, и тогда он несколько нарушил границы дозволенного:
- Но и Дидло мне надоел... - начал было он.
Но рыжеволосая Идалия закатила глаза под лоб и трагично произнесла:
- Это уже просто невыносимо!
Полковник с удивлением взглянул на неё и толстокоже продолжил:
- А вот ... - он поднял брови и глаза кверху так, что лоб его пошёл складками, - собственноручно соизволил начертать на её прошении о прибавке: "Никакой прибавки сделано быть не может, ибо она никаких успехов не сделала..." О каких успехах было написано?
- Oh mon dieu! - воскликнула Идалия. - Какие успехи ожидались от актёрки после брильянтовых серёг!
- Полковник, полковник! Держите себя всё-таки в руках, дорогой Сергей Сергеевич! - предостерёг Пётр Андреевич, расстёгивая верхнюю пуговицу своего строгого сюртука.
- Нарышкинских! - снова расхохотался полковник, не удержав себя всё-таки в руках.
Вошёл красивый поручик-кавалергард. Щёлкнув каблуками, отдал общий поклон головой и склонился над протянутой рукой Марии Дмитриевны.
- Опаздываете, Жорж, заставляете себя ждать и томиться, - едва слышно проговорила престарелая фрейлина. - Она пожелала оранжад со льдом.
Жорж сперва подошёл к Петру Андреевичу.
- Рrince, - наклонил он голову и протянул руку для пожатия.
Средний палец Жоржа украшал большой перстень с портретом. "Рrince" шепнул поручику:
- У нас не принято, дорогой Георг, выражать столь открыто свои монархические убеждения. Злоязыкий Пушкин уже пустил слух, что вы на пальце носите портрет обезьяны.
Последние слова прозвучали достаточно громко, чтобы одна из дам фыркнула в бокал.
- Господа, - виновато произнёс Жорж, - посмотрите на эти черты, - он протянул перстень перед собой, - похожи ли они на господина Пушкина?
Полковник снова расхохотался:
- Браво, поручик!
- Это портрет Генриха Пятого, и я не намерен скрывать свои взгляды: династии имеют право от Всевышнего на власть и управление народами.
- Их нужно резать или стричь. Наследство их из рода в роды ярмо с гремушками да бич, - пробормотал князь Пётр Андреевич.
- Поручик! Вы известный легитимист! - воскликнула из своего угла Идалия. - Принесите же мне оранжад, я жду! - добавила она капризно. - Скучно, господа!
"Это же они... Штатский князь - Вяземский, в очках, конечно, он! - догадался Игорь. - А эта красавица - Полетика! Идалия... Как она неё похожа Маринку! Марья Дмитриевна - Мария Дмитриевна... Знакомое же имя..."
Жорж взял на столике высокий бокал со льдом и соком и подошёл к Полетике. Склонившись к её руке, прошептал на французском:
- Vos doigts odeur de l'encens... Я так тосковал эти дни. Когда мы сможем встретиться?
- Завтра. Муж будет в полку весь день. - Идалия поднялась с кресла и громко произнесла: - Поручик! Дайте опереться на вашу руку, проводите меня в беседку. У меня голова кружится от этого солнца.
Они прошли мимо Игоря, не заметив его, притаившегося за высоким кустом отцветшей сирени. "Дантес!" - с удивлением и каким-то ужасом узнал в поручике-кавалергарде прóклятую русской культурой личность. Дантес читал французские стихи:
Она придёт! к её устам
Прижмусь устами я моими;
Приют укромный будет нам
Под сими вязами густыми!
- Ах, Жорж, как я устала от этой сумрачной страны! Как я тоскую по Парижу! Парни́ и вы, Жорж, спасаете меня от этих людей.
- Мне нравятся у него другие строчки, - и он с улыбкой продекламировал:
Он завладел.
Затрепетал крылами он,
И вырывается у Леды
И девства крик и неги стон.
Они вошли в беседку, скрывшись из глаз дачников. Жорж со страстью прижал Идалию к своей груди и прильнул к её устам.
- Мon dieu, - жарко прошептала Идалия. - Жорж, терпение мой друг, завтра, всё завтра... Кто-то идёт...
Она отпрянула от поручика и заговорила по-русски с акцентом, едва удерживая дыхание.
- Разве могут сравниться русские поэты с красотой и изысканностью хотя бы с Бертеном. Я уже не говорю о Шенье или Парни.
В беседку стеснительно вошёл длинноногий попрыгунчик и заговорил по-французски:
- Я слышал, мадам, как вы желали оранжада. Но он, увы, закончился. Смею ли я предложить вам limonade?
- Как мило с вашей стороны! - воскликнула Идалия. - Жорж! Прошу знакомиться - барон Фридберг,.. э-э-э...
- Пётр Иванович, с вашего позволения...
- ...недавно из Лицея.
Жорж щёлкнул каблуками.
- Где изволите служить, барон?
- Под началом Петра Андреевича, в цензурном комитете.
- Мы ведём discussion с поручиком о поэзии...
- Скажите, месье Фридберг, как вы находите сочинителя Пушкина?
- Право, - ответствовал бывший лицеист, - когда я читал его Руслана и Людмилу, у меня создалось впечатление, что в Дворянское собрание ворвался, еxcusez moi, мужик в зипуне и - заговорил!
- Я не читаю по-русски, однако мне говорили, что он открыл новое поприще в литературе...
- Вы же военный человек, месье Геккерн, вы же понимаете, что штатский не может служить на поприще! В придворном мундире!
Жорж рассмеялся.
Они уже вышли из беседки и, проходя мимо Игоря, говорили громко, стараясь обратить на себя внимание присутствующих: Идалия и Дантес - по соображением конспирации, а юному Фридбергу льстило внимание людей высшего, в его глазах, света, куда он попал впервые. Произнесённая им шутка была услышана многими и имела шанс превратиться в bon mot. Одна из многочисленных барышень семейства Долгоруковых обещающе взглянула на юношу поверх своего стакана.
Небо погасло, и с ним погас странный свет на поляне. Игорь ещё долго стоял, боясь спугнуть видение и приводя в порядок растрёпанные чувства. "Даже пожелать мы страстно не умеем, даже ненавидим мы исподтишка!.. - думал он стихами другого поэта. - Завтра, - бормотал он, выходя на лесную тропинку. - Всё решится завтра".
4
Марина утром к мостику не пришла. Игорь прождал её целый час. Кожа на всём теле от вчерашней крапивы горела и чесалась, поэтому он решил искупаться. Поплавал туда-сюда, присел по горло в воде, прислонившись к деревянной свае, лицом к течению, чтоб не сносило. Вода приятно остужала крапивные ожоги. "Где же она? - думал он тревожно. - Ну, и предки же у неё! Что мать, что отец".
Он представил Марину, её горло, ямочку на горле, небольшие, но красивые груди с сосками, маленькими, шершавыми, как ягоды неспелой лесной клубники. Он вспомнил её глаза "потупленные ниц в минуты страстного лобзанья, и сквозь опущенных ресниц угрюмый, тусклый огнь желанья", её прикушенную губу в страхе застонать... Его рука проскользнула в плавки и стала делать своё дело, сперва медленно, а потом всё убыстряясь. Но ни первый, ни второй раз облегчения не принесли. Дышать стало, может быть, и легче, но кожа горела, прилипнув к душе. Воспалено было даже не сердце, а что-то за ним, под ним, вместо него. "Душа? Это слово ничего не обозначает. Столько столетий его произносят, а смысл? Душа, дыхание, дух, воздух... Ничего не объясняет, почему она стала единственной, вросшей в эту мою красную кожу, в это самое, больное и стонущее, что называем душой... Любовь - это боль, - сделал для себя открытие Игорь. - Не радость, не восторг, а жуткая ежеминутная боль от страха потерять. Наверно, он, нынешний вечный житель Святых Гор, это переживал очень часто. Это чувство, наверно, как наркотик, требовало новой и новой боли. А был ли у него постоянный источник её? Единственная? Как Маринка?
Он вылез из воды, выжал под мостиком плавки. Подождал, обсыхая, ещё полчаса. Она не пришла. "Может, она на косу ушла к Савкиной Горке? С чего бы? И идти дальше, и тропка там по краю поля неудобная". И он отправился в Носово.
На окраине деревни его встретил пьяный со вчерашнего Егор Осипович, бывший зоотехник, с вечной не бритой, но и с не отросшей пегой щетиной. "Жорж, сын барона Жозефа д҆Антеса", - звал его Игорь про себя. Из дыр и дырочек Жоржева ватника торчала бывшая вата, какая-то серая кудель. Брюки, крупными швами зашитые на стыдных местах, заправлены были в грязные носки, а ступни обуты в резиновые галоши.
- Слышь-ко, ...горь, - заговорил Жорж Осипович, проглатывая звуки. - ... аптеку ...анфурики привезли...
- Что привезли? - не понял Игорь.
Егор Жозефович сосредоточился и произнёс медленно:
- Настойку боярышника. Фанфурики, - изо рта его разило никогда не чищенными зубами, да и весь он издавал такое амбре, что стоять рядом было затруднительно; его даже комары не кусали. - Ты бы докинул ...ару ...опеек, а? - съехал он всё-таки на обычную свою речь.
- А успеешь? - спросил Игорь, доставая кошелёк. - Расхватают же...
- ...а не томи! ...авай скорее! Пилять-ко до ...амых Гор!
Снабдив Жоржа Жозефовича рублём ("Уж лучше фанфурик с боярышником, чем клей ‟БФ""), двинулся по грунтовой дороге к дому, который снимали родители Марины. Не доходя метров двадцати до него, Игорь замедлил ход, всматриваясь. Возле ворот стояла давешняя голубая "Лада-Самара". Два знакомых жвачных пацана подпирали её синими джинсовыми задами. Игорь подошёл к ним. Они взглянули на него с любопытством.
- Это... - проговорил Игорь в недоумении. ╛- Чёй-то вас сюда принесло? Надеюсь, не свататься приехали?
Парни хихикнули.
- Свататься, свататься, - ответил один.
У Игоря захолонуло сердце: оно исчезло, а вместо него всплыл со дна какой-то булыжник. Открылись малые ворота для пеших и одиноких. Из щели сперва донёсся вопрос:
- Так мы договорились? И всё будет тип-топ? - спросил незнакомец.
- Насколько вам можно верить? Я имею в виду оплату?
- Дочь не подведёт?
Из ворот вышел Витя Колорадо. Правая рука его висела на перевязи из дорогого шарфа. Из забинтованной кисти руки торчали только три пальца. Он серьёзно взглянул на Игоря. Вслед за ним протиснулся отец Марины.
- Я всё подготовлю и дам вам знать, - закончил разговор Колорадо.
Он сел в машину за руль. Пацаны устроились на заднем сиденье. Сжав зубы от боли, местный мафиозик завёл машину.
Игорь повернулся к отцу.
- Вы что, Марину за него замуж выдаёте?
- Что вы, юноша, конечно, нет. Марина тут вообще не при чём, - и ласково пригласил зайти в дом.
Но выскочила Марина, сияющая лицом. Появилось в нём что-то, поразившее Игоря новизной. Лукавство, что ли? Цель существования?
- Куда идём? - улыбнулась она Игорю.
- Может, в Петровское?
- Да ну тебя! Музеи, музеи! Экскурсии, туристы. Иностранцы приезжают сегодня, не знаешь?
- Не знаю.
- Хоть из Прибалтики бы кто-нибудь... Ивар какой-нибудь Калныньш...
- Может, на озеро?
- Мне скучно, бес!..
- На базу, в ресторашку? - удивившись про себя знанием Мариной небольшого отрывка.
Потом сообразил, связав Калныньша в фильме Швейцера с цитатой; да и произнесла она слова пушкинского Фауста с киношной интонацией. Она похожа была на Маяковского: читать не любила - любила кино.
- Не сейчас. Пойдём на вчерашнее место.
- Мы тут, на мысе возле Горки позагораем? - вопросительно обратился Игорь к отцу.
- Бога ради! Бога ради! - замахал тот в ответ пухлыми ручками; даже губки его "бантиком" сладко до приторности улыбались.
Они пошли, пыля дорогой.
- Что вдруг твой отец стал таким ласковым и добрым?
Марина улыбнулась и зацокала.
- Я с ним переговорила вчера. Очень строго. Расписала тебя, твою честность, рыцарство и благородство. Квартиру в Ленинграде. Мама так обрадовалась, что они оба ошибались в тебе.
Звучали в её голосе какие-то театральные нотки, фальшивые и чуть вычурные.
- Они так квартире обрадовались?
- А это, знаешь, не так уж мало! Ведь нам надо будет где-то жить после свадьбы? Или ты передумал?
Игорь задохнулся. Тяжёлый булыжник испарился и превратился в яркий радужный воздушный шарик. Только задница горела от вчерашней крапивы.
- А ты не передумаешь?
Он схватил её за руку, повернул лицом к себе и просто утонул в её глазах.
- Синяки оставишь, арап, - она пошевелила запястьем. - Всё зависит только от тебя.
- Мэри, я в лепёшку...
- В коровью...
- Да ну тебя!
- Уже ссоримся?
Игорь подхватил её под коленки и закружил среди высокой травы перелеска.
- Пью за здравие Мэри, милой Мэри моей. Тихо запер я двери... Давай здесь спрячемся, а? - попытался он поймать её губы. - Пойдём... пойдём, - тянул он её с тропинки.
- Ни-ни-ни! Женись сперва, до свадьбы ни разика, - уворачивалась она.
- Ты с ума сошла? У нас же всё было уже. Я похож на сволочь?
Она вырвалась и побежала к мысу Сороти против Савкиной Горки. "Если она не полезет купаться, значит, у неё месячные", - решил Игорь, тяжело дыша.
Но он едва догнал Марину - она уже скинула с себя летнее платьице на одеяло-подстилку и ждала его:
- Раздевайся! Пошли в воду!
Стояла она тонкая, роденовская, родная и желанная, на фоне солнечного неба в своём цветном купальнике, и небо, и солнце воронкой-торнадо спускались к ней, и, казалось, раскинь она руки в стороны - возьмут они её туда, вверх, в свои небеса навсегда.
Игорь стянул джинсы, и они по пологому берегу, взявшись за руки, сбежали в Сороть.
- Я нимфу Сороти прославил, - кричал Игорь радостно, - и огласил поля кругом очаровательным стихом!
"Чокнутый на всю голову", - подумала Марина.
- Хочешь, в Тригорское съездим?
- А что там?
- Там имение Осиповых и Вульф. Там Пушкин встречался с Анной Керн. Там бывал Языков. "Да Языкова поэта затащи ко мне с собой погулять верхом порой, пострелять из пистолета..."
- А теперь что? Опять музей?
- А что бы ты хотела? - обиделся Игорь. - Танцплощадку? Можно на базу вечером съездить, если очень хочешь...
- Всё. Замёрзла. Пойдём загорать.
Маринка, скользя по траве, поднялась на берег. Игорь постоял в воде, обидевшись на неразделённую свою любовь к Пушкину, рванулся вразмашку к противоположному берегу по тихой синей речке. Он вылез напротив Городища и сел, обхватив руками колени - ветерок здесь холодом обдувал мокрое тело.
Берега маленькой, но великой пушкинской реки, заросли травой и мелким кустарником. Слава Богу, замыслы реконструктора-лауреата не простиралась до того, чтобы стерилизовать и Сороть. Зелёные в пояс поля колыхались; словно в такт им колыхались белые облака, сбежавшиеся к парочке влюблённых. Только парочку сейчас разделяла речка, тихая, синяя, с прозеленью в отражённых кустах. Солнце ещё не встало в зенит, и утренняя свежесть ненадолго прогревалась ясными бледно-жёлтыми лучами. "Скоро станет пасмурно, - подумал Игорь, - тучки небесные, вечные странники затянут всю красоту".
- Эй! - закричала с того берега Марина. - Ты чего меня бросил? Обещал умереть за меня, а сам даже не утонул! Возвращайся!
Игорь посердился ещё немного, но на неё нельзя было сердиться долго. "Ну, она такая - что делать? Я всё равно люблю её. И всегда буду любить". Он, оскальзываясь, вошёл в воду и рванулся обратно.
Они лежали на одеяле и разжёвывали зелёные молочной спелости колоски, охапку которых надрал Игорь, поднявшись в поле.
- Расскажи мне что-нибудь, - потребовала Марина, сплёвывая зелень. - Кто эти Осиповы и Вульф?
- Друзья Пушкина.
Игорь стал рассказывать неохотно, сомневаясь, интересно ли это Марине. Но, как всегда, увлёкся, стал горячиться, уходить в сторону, вдаваться в детали. Едва заговорил про Анну Керн, сразу осекся. Как бы этак рассказать, чтоб она уж совсем "блудницей вавилонской", как называл её сам Пушкин, не выглядела. С братом двоюродным, с Глинкой, с Дельвигом... Не считая мелких незнакомцев". Не стал он об этом Марине рассказывать. Хоть Пушкин и называл Анну Петровну даже "дурой"...