Утром, натирая спину деда спиртом и мазью, укутывая его собачьей шерстью и пуховым платком, Игорь пытался воспроизвести возможную цепь ассоциаций, однако ничего не удалось, кроме единственного вывода: криминалисты-графологи до сих пор не могут узнать руку автора "диплома". Хотя образцы письма и Нессельроде, и Геккерна, и Дантеса и многих-многих других сохранились. Теперь ясно почему: писали все. Шутники. Скучающая золотая плесень. "Убийство в восточном экспрессе". Все убийцы. Все приложили руку - и лицеисты, и университетчики, и друзья, и враги. Кто молчанием убил, кто просто скучал и, скучая, шутил. Кто-то из мести. Кто-то, чтобы скрыть свою любовную связь - флиртом с Натальей Николаевной. А ведь Пушкин второй раз наступил на те же грабли: в южной ссылке Воронцова подогревала влюблённость молодого поэта, чтобы скрыть свою любовь с Раевским. Кто бы написал сексуальную историю Российского бомонда пушкинских времён? Брачные дети - внебрачные, при муже с высоким положением - родить от другого... Брат, сестра, кузены-кузины, командир-полковник при молодой жене - преград никаких! Особливо для поручиков-кавалергардов. А Фёдор Толстой Американец, и вовсе с обезьяной сожительствовал. Что не помешало Пушкину просить его стать сватом у Гончаровой. Куда смотрела русская очень православная церковь? Тоже скучала? Ни собственная вера не останавливала, ни Синод. И всех вас гроб, зевая, ждёт. Зевай и ты.
И происхождения Идалии Полетики, Натальи Гончаровой (как мамы, так и дочки), канцлера Нессельроде Карла Васильевича весьма и весьма нечистоплотны с точки зрения блюстителей чистоты крови и веры. А уж если верны слухи, что Екатерина Великая произвела Павла от какого-то чухонца, то и род Романовых остался после этого лишь на бумаге. Вот он - демократический централизм: сверху донизу и снизу доверху. "Женись на ком хочешь, сынок, ничего. Не слушай отца, ты ведь сын не его". То-то в России так любят Роберта Бёрнса!
Мысли Игоря разбежались по дороге в Носово. Предстоящая "негоция" весьма его напрягала своей странностью и грязнотцой. Карамазовщиной и ставрогинщиной. И сам процесс, как ни представлял себе его Игорь, был тошнотворен и мерзок. "Потом зато женимся и всё забудем. В конце концов, античные греки не брезговали даже козами и овцами - и создали базис всей европейской культуры! Тем самым. Что "то самое" не стеснялись запечатлевать на своих греческих амфорах и горшках. Увековечивать. Грядущему веку в поучение и назидание. Так что и тебе не стоит вибрировать и трепетать, трепетный ты мой. Леви-Стросс описывал совокупление индейских девушек с трупами тотемных животных. Обряд инициации. Расслабься и получи удовольствие. Уговорил? Срамота. Нравственное гноилище. Я же не индеец. А зря...".
Игорь шёл к Марине. Шёл медленно. Первый раз ему не хотелось её видеть. Видеть-то он её хотел, если бы не мешало её сказочное "испытание героя". Помутилося синее море. Он присел на скамейку под старым дубом. В тени под ветвями висели мелкие мухи, как вертолёты, покачиваясь на одном месте. Зачем? С какой целью? Игорь протянул к ним руку - и они вмиг исчезли. И так же вмиг появились снова. "Может, здесь проход в четвёртое измерение? Мухи! Возьмите меня с собой, я хороший..." Он закрыл глаза. Хотелось плакать.
А Марина толкала коляску с сестрой вдоль улицы Носово. Её сопровождал Витя Колорадо. Двигались они в сторону пекарни, за которой спряталась голубая "Лада".
- Мы же с твоими родителями обо всём договорились, - тихо говори Витя. - Кажется, вопрос обмяли со всех сторон, что за новые тёрки?
- Так пусть родители этим и занимаются сами. Ты же, Витя, им башляешь, а организовала всё я, подготовила всё я, сделаю всё я - и останусь без мужа, без ленинградской квартиры, даже без денег.
- Мне этот базар надоел.
- А мне надоело эта дохлятина! - она с ненавистью толкнула коляску, - надоели отец с матерью, надоело жить в тупой провинции и видеть пьяные рожи и деток от этих пьяных рож. Я же много не прошу. А если базар надоел - отменяй. У меня будет всё - а ты ищи другой вариант.
- У меня нет столько денег.
- Не прибедняйся, Витёк! Машина, охрана, бизнес... Пара кубышек и полматраса есть. Ты моими руками загребаешь всё - я всё теряю. Шнурки мне ничего не отвалят.
Они молча проходили мимо Егора Осиповича, который сидел напротив сельпо, дожидаясь "часа волка". Он ни о чём не думал. Он молча курил, провожая глазами странную компанию. Едва они поравнялись с ним, как он громко высморкался в землю с двух ноздрей.
- Ты, свинья, мля, поосторожней тут... - обернулся к нему Колорадо.
- ...а я ...ообще в лебеду... Ты чё? Эта... - позвал он Колорадо.
- Ну?
- ...ы, ...ижу, при ...апитале. Тут бормотуху ...авезли, огнетушители по ноль-семь. Накинул бы ...а флакон...
Марина сказала зло:
- Вот среди такого отребья я всю жизнь жила, эти рыла я лечила, срач из-под них выносила - и жить с ними больше не хочу! Дай ему что-нибудь. Я, кажется, его видела в Дедовцах.
Колорадо брезгливо протянул купюру бывшему зоотехнику.
- Эта... - ответил он, - с ...лагодарностью ...пасибо.
Колорадо только сморщился в ответ.
- Итог таков, - сказала Марина, когда они прошли мимо Егора, - ты говоришь - да, я покупаю квартиру. Ты говоришь - нет, я выхожу замуж за квартиру. Правда, в первом случае теряю возможность уехать.
- Куда?
- По израильской визе отсюда. А Вене - передо мной весь мир откроется. Что получаешь ты? Наказываешь деда, становишься разводящим, крышуешь всю территорию. Не жмись, Витёк, ты без пальца, но не без мозгов! Бабки полетят к тебе стаей. Хочешь что-то получить, надо что-то вложить.
- Я уже вложился по-крупному. Медицинская карточка переделана, ВТЭК областной, чтоб её инвалидность поменяли, в ЗАГС, участковому. Знаешь, сколько это?
- Знать не хочу твоих проблем. Своих хватает.
Колорадо шёл и сопел. Сопел и думал. Мозги крутились с большой скоростью, просчитывая варианты.
- Что-то я не вижу, где твоё кидалово.
- Нет кидалова, Колорадо. Завтра уже настаёт сегодня. Решай. И дай денег хлеба купить.
Марина скрылась в пекарне. Витёк присел перед Лизой на корточки.
- Ну, что, свинины кусок? Скажи чего? Молчишь, вонючка. Ладно. Завтра - так завтра. Будешь счастливая. Может, даже родишь кого.
Колорадо опять посопел. Вернулась Марина. Лиза почувствовала запах горячего хлеба и издала какой-то жалобный звук.
- Отрежь ей горбушку.
Щёлкнул нож, Витёк вставил корку хлеба в жирные малоподвижные пальцы дауницы, которая с трудом поднесла руку ко рту и зачмокала, рассасывая.
- Есть у меня двушка рядом с Девяткино.
- Что? Опять деревня?
- Это метро "Комсомольская". Вечером привезу ордер на твоё имя. Жди.
- Не журись! Деньги - дело наживное. Я до одиннадцати на дискотеке. И если ты меня кинешь, дед про всё узнает.
- Тебе бы к нам, цены б тебе не было.
- Я подумаю над твоим предложением, - засмеялась Марина. ╛- Но за уважение - спасибо. Надоело дурочкой прикидываться. Я всё-таки закончила фельдшерское, знаешь ли. А когда всё кончится, у меня будет к тебе пара предложений по бизнесу. Тут денег, как нефти, только качай.
Колорадо щёлкнул зубами и гавкнул по-собачьи. Марина щёлкнула в ответ и гавкнула три раза. Оба засмеялись.
Но Игорь не спал. Его укачало на облучке рессорной брички. Барыня Наталья-матушка определила его при рождении в форейторы, а он и высоты боялся и от качки лошадиной страдал. Но вот же, приходится сопровождать, как какому-нибудь арапчонку, нонешнюю барыню Пушкину в проездах по светлейшей столице.
Да какая ж она светлейшая-то! Зима нынче выдалась - ни осень, ни зима. Низкие серые тучи одеялом накрыли и острова, и мосты, и самоё Неву. И ветер чухонский гонит тепло такое, что река то встанет, то откроется, да катит чёрную воду свою с серой шугой и загибается грязными барашками. И это на мои-то именины, субботнего Григория! Серый город. Всё серое, даже воздух. Задыхался в городе Григорий. "Просил же отпустить восвояси. Кажется, до Яропольца так пешим бы и дошёл. Так же нет: человеком тебя, говорит, сделаю, в училище отдам, будешь в коллегии заседать. Заседателя нашла! Есть аз да буки, и не надобны другие науки, ни в училище в этом страшном, ни в застенках этих казённых-каменных. Сидеть бы у печки да сухарь грызть!"
А денёк выдался тяжкий. Побегал нынче, все онучи промочил. Сперва на станцию бегом полторы версты по мокрени этакой с запиской на карету. А там хозяин, Тимофей Николаев, с цепкой медной по жилетке, сразу в крик: не дам, грит, ещё за две поездки мне должны - не рассчитали! Дак обратно той же дорогой про дурака рассказать, что нет для барыни кареты. И глупой - онучи-то холщовые накрутил, все ноги застыли. А Наташа-барыня, слёзки по щёчкам, протягивает из сумочки пятак, возьми, говорит тихо, что даст, хоть дрожки. И я опять в тех же онучах, в тех же лаптях снова на станцию. Но из Тимофея свет Николаева бричку выбил! Не хотел давать. И пролёткой обойдётся, по лыгам, грит, у меня и князья ездят. Заставил его всё-таки бричку на рессорах снарядить! На оброк, медведь, работает, а оброк-то ему барин его вкатил немалый... Но и пятак - деньги. Да не все ж я ему отдал, сговорил на три копейки и до повечерья. И теперь занимала Гришеньку мысль: отдать ли барыне две копейки или не отдать? Хорошо, что пока она сбиралась, перемотал холсту на сукно, да вместо лаптей-то эти новомодные мериканские калоши, бариным подаренные, надел. Чёрные, липкие, что твой клейстер столярный, а всё ж не мокнут. Не любит их барин, да он много чего не любит. И его особо не жалуют чистые-то дворяне-бояре. Все у него подлецы да злодеи. А лезина эта чёрная хоть и лезина, а пальцы холодит. Мёрзнут в них ступни-то на русском снежку... Как она против ветру-то доехала? Хоть полстью её укрыл двойной, полуперинной.
И сидел Григорий на облучке рядом с извозчиком, боролся с подступающими позывами тошноты, то ли от холода, то ли от голода, поемши утром одной полбяной каши мису, то ли впрямь от укачки.
А барыня Наташа в это время без доклада вбежала к своей кузине прямо в залу.
- Cousine! - позвала она громко. - Я получила твою записку.
Но никто не откликнулся. Лишь за дверью, за которой располагались супружеские покои, раздался невнятный шорох или шёпоток. Кажется, даже портьера шевельнулась.
- Сестрица, ты спишь в эту пору?
Удивлённая, Натали попыталась пройти в опочивальню, но навстречу ей в дезабелье несколько торопливо вышла Идалия. Волосы её расчесались, она была чем-то смущена и растеряна. Какая-то фигура в белой рубашке мелькнула за её спиной в сумрачной полутьме.
- Я получила твоё письмо, дорогая. У тебя и вправду есть серый плюмаж для моего костюма Эстер?
- Да-да, - отвечала Идалия смущённо, стараясь оттеснить Наталию от двери.
Портьера приоткрылась сквозняком и снова мелькнула светлая рубашка.
- Ты не одна? - удивилась Натали и вдруг заметила брошенный на софе белый мундир кавалергардского Ея Величества Государыни императрицы полка. - Александр разве не в полку?
Портьера откинулась и показался в белой рубахе и белых панталонах полевой формы Жорж Дантес.
- Ах! - воскликнула Наталия и схватилась за щёки, разом запунцовевшие.
Идалия резко обернулась к Дантесу и прошептала по-португальски:
- Anuncia a sua paixão, - и, обратившись к кузине, громко и страстно произнесла: - Я оставляю вас, дорогая. Молю, хотя бы выслушайте его!
И, запрокинув голову, вышла в людскую половину.
- Нет! - воскликнула Пушкина.
Но Дантес не дал ей заговорить, Он схватил её в свои объятия и страстно зарычал:
- Natalie! Je ne peux pas souffrir plus, mentir et faire semblant!
- Умоляю вас, Жорж, не мучьте меня!
- Be my, Natalie, ou je meurs!
- Жорж! Как вы можете! Вы мой брат! - Наталия вырвалась из объятий Дантеса, тяжело дыша. - Никогда, слышите, никогда этого не будет. Никогда более не поступайте так, если имеете честь принадлежать нашему дому.
Дантес бросился на колени, обхватив её ноги. Но тут в комнату вошла девочка лет четырёх, привлечённая криком в детской.
- А где нянька Таня? - дивясь людям, спросила она.
Хватка Жоржа ослабла. Наталия освободилась от его рук.
- Лизонька! Пойдём поищем няню Таню, - бросилась она к девочке. - Ты моя спасительница, - целовала она её всю дорогу, - ты моя Эстерочка!
Нянька Таня в кухне грела кашку, качая на руке младшего братика Лизоньки.
- Ах, барыня! - вскликнула она. - А Лизок уже проснулась! Ты же не плакала, Лизок!
Старик-камердинер помог Наталье Николаевне надеть салоп, и она выскочила к бричке, на которой замерзал Григорий.
- Чего замер-то? - хлопнул он по тугому армяку извозчика так, что с того чуть не свалился овечий гречник. - Домой, барыня? ╛- обернулся он к Наталии.
Она отрицательно покачала головой.
- На Моховую. Дом Быченской.
Она долго не могла прийти в себя, всё шепча: "Каков подлец! Я во всём виновата, своим позволением flirter... Но каков мерзавец!"
- Однако ж надо думать о бале. У Пашеньки наверное найдётся плюмаж. Лишь бы Пётр Андреич дома был - всё ему рассказать про его scélérat, chenapan, canaille!
- Опять обдулась. Лизонька, ты же умеешь проситься, сестрёнка, ну, что ж ты...
Игорь стоял во дворе дома.
- Постой с ней, я хлеб занесу.
Дауница по-прежнему сосала горбушку и воняла мочой. Вернулась Марина.
- Давай её в баню. Подмоем, переоденем.
- Мне как-то неудобно.
- Привыкай. Завтра тебе придётся справляться одному. Коляска по тропке не пройдёт, давай на руках. Не брезгуй, потом отмоешься.
Игорь поднял Лизу на руки и понёс в дальний край огорода, где стоял бревенчатый низкий сруб. Марина с сухой одеждой шла позади.
- Я-то привычная, с детства с ней. Да и профессия такая. Мы же практику проходили в больницах с первого курса санитарками. Натаскалась и паралитиков, и грязи, и "уток", и по ночам, и днями за ними за всеми.
- Зачем тебе это нужно? Чтоб я с ней... её...
- Мы всё обсудили - нет? Не хочешь - не надо. Вот Бог - вот порог. И не перепутай!
Втиснулись в низкую дверь бани, Игорь положил девушку на полок.
- Ладно, мойся давай. Я с ней сама теперь справлюсь.
Вода в котле была тёплая, видимо, со вчерашнего дня. Игорь вымылся в тазу, прополоскал свою любимую американскую рубашку цвета хаки. Долго её нюхал, потом намылил хозяйственным мылом и снова прополоскал.
- Противно?
- А ты как думаешь?
- А ей-то как противно быть такой?
- Да она же не понимает ничего.
- Она всё понимает, поверь. Только психика и психология у неё другая. Не наша. Не человеческая. Мне иногда страшно становится рядом с ней. Кажется, что ангел смерти смотрит на меня её глазами. Внимательно так разглядывает, оценивающе...
- Созрела уже или нет?
- Смейся-смейся. А может, это не ангел её глазами смотрит. Может, это обитатели иных миров, иных цивилизаций так за нами наблюдают?
- Значит, завтра я трахну инопланетянина?
- Тоже интересный взгляд на эксперимент.
- А вдруг она забеременеет?
- Не думаю. Если и так, подадим в милицию заяву на интернат, на санитаров... Бабки слупим с них.
- Инопланетный зародыш...
Они понесли Лизу в дом. Была она тяжела, весу в ней было не по годам.
Вернувшиеся родители застали идиллическую картину: на кухоньке за столом сидели Марина и Игорь, пили чай и ели пирог с рыбой. В креслице рядом со столом сидела Лиза, которой в рот то Игорь, то Марина совали очищенную от костей рыбную мякоть, картошку или корочку пирога. Девушка тупо жевала. Марина салфеткой вытирала ей вытекавшую слюну.
- Вся семья в сборе! - нарочито наигранно восхитилась мама-доцент от русской литературы.
- Как приятно видеть детей в домашней уютной обстановке! - поддержал супружеский восторг своими алыми бантиками папа.
- Давайте к нам! - Марина отодвинула креслице с Лизкой в сторонку.
Но Игорь привстал со стула со словами:
- Да мне, пожалуй, уже пора. Позвольте откланяться.
Начались вежливые уговоры остаться. Доесть-докушать-допить. "Не докурив последней папиросы", Игорь ушёл. Марина, провожая его, сыграла целую пантомиму: показала на запястье левой руки, где носила часы, пальцами указала время "восемь", сделала несколько танцевальных движений талией и красивым её продолжением снизу. Игорь улыбнулся и всё понял.