Морщу нос и кривлю губы в уродливой ухмылке.
— Это все ты виновата… — шепчу я хрипло.
Кларисса хмурится, но не выпускает моей руки, которую зачем-то сжимает в своей ладони.
— Я расскажу тебе одну историю, — произносит она, поглядывая на Джоанну. — Я хочу, чтобы ты выслушала меня, Китнисс, потому что сейчас последний раз, когда я пытаюсь вразумить тебя. Мне надоели твои истерики, надоело, что ты жалеешь себя больше, чем других!
— Я не…
— Молчи и слушай, – перебивает меня она. — Девушке, о которой я говорю, было всего шестнадцать, когда ей не оставили выбора. Ее отдали одному капитолийцу, чтобы наградить его за хорошую службу. Он стал ее первым мужчиной. Он получал удовольствие, мучая своих женщин. Содомия, пытки, нанесение увечий. Эта девушка принадлежала ему одному, но он один стоил сотни. Она прошла через ад на земле, но не сломалась и не раскисла, заливая соплями все вокруг себя. Она выкарабкалась.
Взгляд Клариссы становится таким хмурым, что я почти ощущаю волны гнева, исходящие от нее.
– Ты цела, Китнисс, ты невредима. Пит взял на себя боль вас обоих! Ты ищешь виноватых, исходишь жалостью к себе и проклинаешь мир вокруг, но знаешь, что? Ты не достойна этого парня! Мир не вращается вокруг тебя одной!
Я вспыхиваю алым пламенем, сама не отдавая себе в этом отчета. Ее слова ранят.
– Я думаю о Пите каждую минуту!
— Плохо думаешь! — перебивает меня Риса. — Я уверена, что из вас двоих пойти нужно было тебе, тогда ты хотя бы жалела себя по праву, а так…
Кларисса, видимо, не справляется со своими эмоциями, потому что, оттолкнув мою руку, отходит к окну и долго стоит возле него, глядя на город.
– Ты просто не знала истинной боли, Китнисс… Тебе не понять…
Я собираюсь возразить и напомнить ей о том, что вся моя жизнь – борьба за выживание, но капитолийка не дает мне такой возможности. Она, сорвавшись с места, торопливо уходит прочь, даже не закрыв за собой дверь.
Я перевожу взгляд на Джоанну, надеясь найти в ней понимание и поддержку, но только теперь замечаю, что она замерла и смотрит в пустоту. Ее взгляд стеклянный, будто мыслями победительница сейчас далеко отсюда.
— Джоанна? — зову я, и безгласая дергается, словно я ее ударила.
Она поджимает губы, а ее лицо бледнее, чем, наверное, у самой смерти. В ее глазах слезы.
Я сомневалась, что победительница вообще умеет плакать, и не понимаю, в чем причина, почему она… И тут меня осеняет. Слова застревают в горле и режут глотку.
— Та девушка… это ты?
Джоанна не отвечает, стоит, как статуя, и молчит.
Я поднимаюсь с кровати и подхожу к ней, обнимаю за плечи. Может, Риса права? Пит ведь жив. И я жива. Даже Джоанна… Как она пережила все, о чем рассказала Кларисса?
— Мне жаль… — ласково шепчу я, но победительница от моих слов словно звереет: она резким движение отталкивает меня назад так, что я чуть не падаю, и, развернувшись волчком, смотрит на меня горьким змеем.
«Пошла ты своей жалостью!» — хрипит она, и я не успеваю глазом моргнуть, как остаюсь в комнате одна.
***
Эта ночь такая же бессонная, как остальные. Удары часов, висящих на стене, пробивают брешь в моей хрупкой обороне. Я скучаю, тоскую, теряю себя. С каждой минутой, секундой и мгновением.
«Вернись, – бормочут мои губы в пустоту, будто молитву. – Вернись ко мне…».
Луна стоит так высоко, что ее свет заливает спальню. Одиноко и холодно, одеяло не спасает. Я стараюсь воскресить в памяти наши с Питом ночи, когда одного тепла его рук хватало, чтобы согреть меня и отогнать кошмары.
«Я невыносимо скучаю по тебе, Пит».
Мне мерещатся чьи-то шаги в соседней комнате, и я сажусь на постели. Тусклый свет, пробивающийся из-под двери, не может мне почудиться. Встаю, накинув на плечи халат, и несмело, будто вор в собственном жилище, касаюсь металлической ручки.
Дверь открывается бесшумно.
На диване спиной ко мне сидит мужчина.
Сердце забывает, как нужно биться.
Пит.
В следующей главе мы снова увидим мир глазами Пита… ))
Отзывы? “Нравится”? )))
========== 17 ==========
Комментарий к 17
включена публичная бета!
заметили ошибку? сообщите мне об этом:)
Предупреждение: глава содержит сцену изнасилования.
Слишком впечатлительным людям, вероятно, стоит пропустить ее.
POV Пит
Китнисс.
Это имя не срывается с моих губ, наоборот я пытаюсь убить в себе даже мысли о ней. Не сейчас, не в такие минуты!
Резко толкаюсь вперед, входя в Ребекку до предела, а она громко стонет и гнется подо мной, ее дыхание поломанное, а соски темнеют на фоне светлой кожи, напряженные и еще мокрые от моей слюны. Шлепки голых тел друг о друга разрушают тишину ночи, и ворох простыней промок от наших соков.
Китнисс.
Она слишком чистая, чтобы марать ее имя в предрассветных лучах, освещающих потное от страсти тело Ребекки. Мы с ней были близки уже много раз, я не пытаюсь их считать, лишь надеюсь когда-нибудь забыть все до единого.
Мои пальцы с силой сжимают кожу внучки Сноу, а ее ноги в судороге наслаждения давят на мои плечи; я едва успеваю покинуть пылающее лоно, чтобы не излиться в него. Ребекка урчит, даже когда я откатываюсь в сторону, и лениво размазывает по животу мое семя.
Прикрываю глаза, но сердце по-прежнему бешено бьется.
Китнисс.
Я знаю, что мне нельзя думать о ней, но мысли не желают уходить из головы.
Я предал ее.
Я не сопротивляюсь тому, что со мной делает Ребекка, наш секс сродни наркотику — для обоих.
— Мне хорошо с тобой, — шепчет она, подбираясь ближе и проводя пальцами по моей груди, спускаясь по животу и ниже, к члену. Перехватываю ее ладонь в последний момент.
— Не надо, — слабо говорю я.
Ребекка чуть надувает губы и пробует переплести наши пальцы. Знакомый жест, Китнисс делала так же.
– Хотела бы я знать, о чем ты думаешь, – произносит она, и я поворачиваю к ней голову – зеленые глаза неотрывно наблюдают за мной.
– Ты и так знаешь.
Ребекка хмурит брови.
– Ты иногда так жалок в своей влюбленности, что мне противно.
Безразлично пожимаю плечами.
– Какой есть.
Внучка Сноу отводит взгляд, размышляет о чем-то и встает, заранее приготовленным полотенцем вытирает живот – я никогда не завершаю соитие в нее… Только однажды все вышло из-под контроля, но я надеюсь, это ни во что не выльется.
Ребекка разгуливает по комнате обнаженной, ее грудь колышется от движений, а кожа сияет белизной. Она красивая. Властная, напористая и временами… нежная: ластится ко мне, трется, как кошка, и выпрашивает внимание, будто забывает, что мое тело куплено и целиком в ее власти.
– Я завтра возвращаюсь в Капитолий, – говорит она, снова укладываясь на постель.
Непроизвольно скольжу взглядом по ее спине, округлым ягодицам и ногам, игриво скрещенным и поднятым стопами вверх. Ее слова вызывают во мне интерес и поднимают волну беспокойства.
– А разве я не еду с тобой?
Она не отвечает, пробирается мне под бок и оплетает рукой мой живот, выводит пальцами хитрые рисунки. Нервничаю, отстраняю ее от себя и заставляю посмотреть в глаза.
– Ребекка?
Ей требуется время, чтобы ответить.
– Я не смогу быть твоей единственной, – грустно отвечает она, - ты остаешься еще на неделю.
Мои пальцы, сжимающие ее подбородок, непроизвольно впиваются ей в кожу, и Ребекка морщится, вырываясь.
– Ты делаешь мне больно.
Отталкиваю ее, но внезапно она не пускает.
– У нас еще есть время до утра!
Мне не нужны ее намеки, я злюсь.
– Я не хочу тебя!
Ее щеки вспыхивают, и я узнаю ярый блеск в изумрудных глазах.
– А придется, – шипит Ребекка.
– Пусти!
Я сбрасываю с себя ее руки и поднимаюсь с кровати, натягиваю штаны и пытаюсь надеть майку, когда зачем-то оборачиваюсь к постели. Ребекка лежит с разведенными в сторону ногами, а ее пальцы мягко скользят по розовым губам. Во рту внезапно становится влажно от скопившейся слюны.
– Иди сюда, – приказывает она.
Я не выполняю команду, топчусь на месте и отстраненно наблюдаю за тем, как Ребекка, улыбаясь, приближается, опускается передо мной на колени и утыкается лицом мне в пах. Меня бросает в жар, а ткань штанов не защищает от ее горячего дыханья.
Ловкие пальцы пробираются внутрь, и я понимаю, что снова проиграл.
***
Уже второй день меня никто не трогает. Миротворцы привели меня в темную комнату, в которой нет ничего, кроме широкой кровати и зеркал, занимающих все стены.
Покупательницы не приходят ко мне.
Это должно бы, вероятно, радовать меня, однако на самом деле я чувствую страх. Если бы Сноу решил меня отпустить, мне бы разрешили вернуться к Китнисс, сейчас же больше похоже, что помощники президента готовят мою казнь.
После Ребекки у меня было две женщины, я даже не помню их имен. Одна совсем молодая, с бледными, как снег, волосами и нездоровой, дерганной улыбкой. Ей просто нужно было, чтобы я ее трогал — везде и долго: мял ее тело, касался каждого сантиметра, но на этом ее фантазия иссякла.
За ней была почти старуха — жуткая, похожая на ведьму из сказок: ее ярко-рыжие пряди свисали вдоль лица одинокими сосульками, а наполовину беззубый рот улыбался так дико, что мне потребовалось все мое самообладание, чтобы просто прикоснуться к ней. Она пользовалось мной недолго, но после нашего «общения» на моей спине остались кривые полосы от ее ногтей.
Гадко.
Я лежу, глядя в потолок, и бесцельно считаю минуты. В который уже раз я запрещаю себе думать о Китнисс – не выходит, ее образ преследует меня. Это тоска, такая горючая, что сдавливает легкие и саднит в груди.
Я предал ее, получая физическое удовольствие от близости с Ребеккой. Стыд и сожаление теперь мои постоянные спутники.
Я до слез скучаю по той, которую люблю. Люблю лишь сильнее с каждым днем, но, кажется, я уже слишком виноват перед ней, чтобы надеяться на прощение…
Когда дверь в мою странную темницу открывается, я не слышу звука, скорее шестое чувство предрекает приближение беды. Сажусь на постели и в недоумении смотрю на пожаловавших гостей: два высоких и широкоплечих мужчины уверенно приближаются ко мне, разглядывая, будто я удачная покупка.
Липкий страх пробирается мне под майку быстрее, чем я успеваю спросить зачем они пришли.
— А он стоил уплаченных денег, — негромко говорит один другому.
Я сглатываю слюну, которая, кажется, режет мое горло.
– Все не так… – пытаюсь возразить я.
Один, тот, у которого на щеке красуется татуировка полумесяца, улыбается другому, так ехидно, ядовито, что у меня сводит желудок.
– Все как раз так.
Они приближаются слишком стремительно, я успеваю только слезть с кровати и сделать неловкие шаги назад; как-то механически я отмечаю про себя, что они выше меня почти на две головы – горы, возвышающиеся надо мной. С холодом, ошпарившим сердце, я касаюсь лопатками зеркальной стены – отступать некуда.
Один из них тянет ко мне руку и по-хозяйски кладет ее на мой пах. Я дергаюсь как от удара и пытаюсь отскочить в сторону, но первый — с татуировкой — заламывает мне руку и удерживает на месте.
— Мы можем сделать все по-хорошему, а можем и по-плохому, – сообщает он, глядя на меня сверху вниз.
У меня сердце бьется так часто, что, того и гляди, вырвется из груди.
— Нет!
Я скорее умру, чем позволю этим двоим надругаться над собой. Где-то на задворках памяти всплывают шепотки о мужчинах, которые испытывают влечение к особям своего пола. Я не переживу, если они попытаются сотворить со мной такое.
Уверен, мои зрачки круглые и полные ужаса. Лихорадочно выискиваю дверь – слишком далеко, чтобы можно было до нее добраться.
Второй снова прикасается к моему члену через ткань, и я поддаюсь панике — наклоняю голову и тараню ей врага в плечо. Долго ждать не приходится: первый тянет меня назад и с силой припечатывает затылком к стене. От боли из глаз высыпаются искры, а из горла вылетает хриплый стон.
– Строптивый сучок, – произносит первый.
– И не таких ломали, – улыбается второй.
Я никогда не видел настолько крепко сложенных капитолийцев, они все представлялись мне хилыми и изнеженными цветными человечками, которые любят кровь и смерть. И еще секс, иначе бы не торговали людьми ради своих извращенных забав. Эти другие, могучие и внушающие страх. Животный страх.
Первый одной рукой хватает меня за лицо, так сильно, что его пальцы врезаются в кожу, и мой рот открывается под давлением.
– Правила проще некуда, – говорит он, – на ближайшие дни ты наша сука: тихая, покорная и с вечно оттопыренным задом. Нет – так мы все равно тебя трахнем, только шкуру попортим, но потраченные деньги ты всяко отработаешь!
Я не помню, было ли мне когда-нибудь в жизни так страшно, как сейчас. Проклятая безысходность обнимает за плечи, а внутренности крутит, вертит, крючит от отвращения. Тело будто парализует, а разум отказывается найти выход из западни.
– Мел, а наша девка струхнула, – усмехается первый, не выпуская моего лица из хватки.
– Ничего, это они с виду Победители – птицы гордые, а как раскорячатся – куда только гонор деется. Морской красавчик в первый раз тоже брыкался и горло драл, а потом и сам подмахивать научился.
Они ржут над своей шуткой, а я не могу побороть оцепенение; я словно марионетка на шарнирах, а ленивый кукловод никак не хочет дернуть за нитки, чтобы спасти меня. Мысли лихорадочно прыгают, ни на чем не задерживаются, и все-таки в моем мозгу эхом повторяется «морской красавчик». О ком они говорят?.. Победители?..
Финник!
Перед глазами темнеет, и ужас оставляет на мне следы, прижигая не хуже раскаленного металла.
— Подержи его, Вермин, — предлагает тот, кого назвали Мелом.
Я лишь сильнее вжимаюсь в стену, когда ощущаю, как мужские пальцы сползают по моей коже со щек к шее, и тугой ошейник вжимается в горло, словно кто-то выкачал из комнаты весь кислород. Я вскидываю руки, пытаясь ослабить хватку Вермина, но результата почти нет.
Замираю, когда пальцы Мела вцепляются в пояс моих штанов и тянут их вниз, обнажая меня перед насильниками. Щеки вспыхивают от стыда, и я предпринимаю новую попытку вырваться, но мне так сильно давят на горло, что я могу думать только об этом.
С отвращением чувствую влагу на своем члене и направляю все усилия на то, чтобы не думать, откуда она взялась. Мел прикасается ко мне ртом почти так, как делала Ребекка, но ее ласки были приятны, а сейчас я не чувствую ничего, кроме мерзости.
— Ты сладкий, — нашептывает мужчина, скользя руками по моим бедрами, сжимая их. Он пробует раздвинуть мои ягодицы, и я снова дергаюсь, извиваясь змеей.
Меня тошнит от происходящего.
— Клади его на кровать, — предлагает Мел, и Вермин резко швыряет меня в сторону постели.
Я путаюсь в спущенных до колен штанах и вместо кровати приземляюсь на пол. В моем мозгу почти мгновенно срабатывает команда «Бежать!», и я подскакиваю, что есть духу, тороплюсь к двери, но насильники и не думают позволить мне спастись. Они настигают меня всего через несколько шагов и, словно котенка, хватают, чтобы осыпать градом ударов: в живот, по спине и, наконец, сокрушающее попадание в пах. Скрючиваюсь на полу, корчась и скуля от боли, а они используют это время в своих целях, – я различаю топот ног и смутно вижу несколько человек с татуировками безгласых, они опутывают меня веревками и разрывают одежду.
Когда я прихожу в себя настолько, чтобы осмотреться, то понимаю, что лежу на кровати голый, а мои руки и ноги связаны между собой. Трепыхаюсь подбитой птицей, но жесткая веревка не дает освободиться, лишь крепче впивается в запястья и лодыжки.
Вермин возникает перед моим лицом, и я поспешно отвожу взгляд – он обнажен и старательно гладит себя рукой, вызывая напряжение в теле.
– Открой ротик, красавица, – ржет он, тыкая мне в лицо своим членом. Я улавливаю запах его тела, и меня мутит, будто я проглотил гниющую крысу. Сжимаю челюсти до скрипа зубов, твердо решив, что им меня не получить.