Жамбалова, наконец, пробрало… Он стоял у окна, нервно постукивая пальцем по стеклу… На столе зазвонил телефон. Жамбалов подошел, привычно взял трубку.
— Слушаю. Да, Жамбалов. Кто, кто? А, здравствуйте, товарищ директор. Парторг? Здесь он, передаю трубку.
Санданов долго, терпеливо слушал заведующего школой.
— Ладно, — сказал он, наконец. — Все понял. Теперь попрошу выслушать меня. Нет, слушайте, не перебивайте. Во-первых, вы человек молодой. Это я не в вину вам… Во-вторых, вы недавно приехали в наш колхоз и людей здешних, естественно, еще не знаете. Это тоже пока не такой страшный пробел, со временем со всеми познакомитесь, сумеете правильно оценить кто какой — кто хороший и достойный, кто не очень… Теперь, в-третьих, это я ответственно утверждаю: не разобравшись до конца, не посоветовавшись с руководством колхоза, вам не следовало поднимать шум. Что? Вот так, могу повторить: не разобравшись до конца, не посоветовавшись с руководством колхоза, не следовало поднимать шум. Не понимаете? Попытаюсь объяснить: Жамсаран Галданович, которого вы обвинили в тяжких грехах, в соучастии в краже школьных дров, к вашему сведению, является членом Коммунистической партии с тридцатых годов. Да, — улыбнулся парторг. — Он, кроме того, один из основателей нашего колхоза, уважаемый человек в нашем краю. И наконец, последнее: он тяжело болен, давно не встает с постели. К нашему искреннему сожалению… Ну вот, — голос у секретаря парткома зазвучал резко. — Теперь ответьте, мог ли такой человек украсть школьные дрова или способствовать такой краже?
Трубка молчала… В ней что-то потрескивало… Чимит Намсараевич так же непререкаемо сказал:
— Вы поторопились, товарищ директор. Попрошу вас зайти ко мне.
Он положил на аппарат телефонную трубку, отошел от стола. Жамбалов остановил парторга:
— Постой, Намсараевич… Я приглашу тетушку Сэжэдму, попрошу у нее прощения. Я и верно не так ей сказал, как надо бы… Расстроил старушку.
— Пригласишь? А зачем? Раз виноват, сходи к ней сам, извинись.
4
День начался невесело: через окно видно, что на улице густое молоко тумана… Туман приглушает звуки: мычание коров и телят на соседней ферме слышится будто из далекой дали… Мимо окна бесшумно проехала телега. Как промокашка впитывает чернила, как туман поглощает звуки.
Жамсаран Галданович проснулся давно. Да и спал ли он нынешней ночью? В пищеводе, а может, вверху желудка, кто его знает, где, лежит тяжелый камень. Нет, однако, не камень, какая-то тяжелая, злобная тяжесть… Она острыми, длинными когтями вцепилась в горло, рвет, давит желудок… Вот теперь подбирается к вискам.
Сильно сжав зубы, Жамсаран Галданович обессилевшими руками держится за спинку кровати, стонет… Он всегда скрывает свою боль, свои муки… Зачем показывать страдания, ведь никто не поможет, не облегчит… А тут уже не было сил: потихоньку позвал жену, сказал вроде бы с веселостью:
— Опять внутри этот черт ожил… Грызет потроха, гадина… Сделай-ка укол, ладно?
Сэжэдма всему научилась… Осторожно достала из кипящей кастрюли шприц, набрала лекарства, сделала укол… Платком утерла ему лоб, губы…
— Лежи, лежи… — проговорила он ободряюще. — Есть надо, чтобы поправиться… Не отмахивайся, Жамсаран. Тебе очень нужно питаться, очень нужно. Я бульон сварила, куриный… И говядина есть, свежая, утром соседи принесли, для тебя, Жамсаран… Все о тебе думают, все заботятся. Ну, попей бульона… Наваристый бульон, крепкий. — Она заплакала. — На одних уколах, на одних лекарствах куда уедешь?.. Помогай врачам, они говорят: твоя жизнь в твоих руках… Сам должен о себе думать. Хоть через силу, а ешь… На-ка кружечку, смотри, какой красивый… А пахнет как… ну, выпей…
— Не могу, Сэжэдма. Понимаю, что надо, а не могу… Выпью, еще хуже будет… Ты лучше сама, ладно? — Он погладил ее руку. — Думай о себе, смотри, как исхудала… Поешь, мне легче станет.
Жамсаран замолк, прикрыл веками глаза. Долго лежал так… Сэжэдма нежно гладила его седые волосы — белые с синеватым отливом.
Он еще что-то хотел сказать, даже весь напрягся. Сэжэдма наклонилась к нему, боялась пропустить, не расслышать какое-нибудь слово. Неожиданно он заговорил четко и громко:
— Больше сорока лет прожили… Всякое было — ссорились, мирились… Детей вырастили, в люди вывели… — Он тяжело задышал. — Знаю, помучил тебя — выпивал иногда, ну… всякое бывало. Прости меня, Сэжэдма, ты же моя единственная…
Никогда Жамсаран не говорил своей жене таких слов… Никогда в жизни… Сэжэдма оторопела… Из глаз полились слезы, лицо вдруг стало как у маленькой девочки, которую обидели…
— Одна ты у меня, — по-прежнему тихо продолжал Жамсаран. — Живи… Так не бывает, чтобы муж и жена вместе помирали, кому-то надо первым уйти… Не убивайся сильно-то… Потерпи.
Боль, видно, поутихла, он уже не так тяжело дышал, лицо стало спокойнее, страдания не искажали его.
— Ну, успокойся, жена… Иди-ка, умойся, а то зайдет кто-нибудь, прямо неловко, оба в слезах. Дай полотенце…
Сэжэдма поправила одеяло, обтерла мужу лицо, потихоньку пошла на кухню.
Туман полностью еще не рассеялся, но все на улице словно ожило: стало слышно, как фыркает лошадь, как мужик прикрикнул на ленивого коня, как хлестнул кнутом. Было слышно, как прогремели по твердой земле колеса, быстрее зацокали копыта…
Кони…
Жамсарану Галдановичу вдруг отчетливо привиделось, как сквозь стелющийся туман, не касаясь земли копытами, бесшумно проплыли несчетные табуны… Кони стлались сквозь туман, и все сквозь них светилось — дома и деревья, все, все… Как же так, такое невиданное дело… Больному хотелось остановить бесшумно скачущих коней, стойте, мол, куда вы? И черный красавец остановился, поднял шею с длинной, до земли, развевающейся гривой, постоял, попрядал ушами, словно вслушиваясь, что прикажет ему хозяин… Фыркнул вдруг, будто прощаясь, стремительной рысью помчался за табуном.
Прекрасен был тот быстроногий черный красавец…
Кони…
Кони — это давняя и вечная любовь, с ними связана вся его жизнь… Трудная жизнь. Вот она, вся проносится в памяти, стремительно и бесшумно, как тот бесконечный табун, который только что промчался сквозь редеющий туман…
В пятидесятые годы, помнится, было принято недостаточно продуманное решение: сначала извели всех коз… Вскоре настал черед лошадей: зачем нам лошади, вон сколько на селе техники, прибывают и прибывают машины, нечего делать коням, оттрудились, спасибо им, нет в них больше нужды, пора сокращать табуны. Нечего их жалеть, сокращать, сокращать… Этого требовали из района, настойчиво напоминали из республиканских учреждений, попробуй ослушайся…
Помнится, в Сосновке состоялся пленум райкома партии. Вялые, безликие выступления: «Что делать, жалко коней, каждый бурят поймет эту жалость, но ведь указание свыше… Наш долг выполнять, претворять в жизнь решения, принятые вышестоящими органами…»
«Нет, гордо рассуждал про себя Жамсаран Галданович, — Как можно с этим согласиться? Конь для бурята самое главное. Об этом обязательно скажу в своем выступлении. Коротко скажу, но так, чтобы все поняли, буряту нельзя без коня. Какой же бурят без коня? Даже представить невозможно…
Это первое и главное, что будет в моем выступлении… Потом очень спокойно объясню, что техника техникой, пускай ее будет в наших колхозах еще больше но есть у нас такие участки, где без лошади не обойтись — на небольших животноводческих фермах… Или, к примеру, пастьба скота — не будет же пастух или чабан пасти животных на автомобиле или на тракторе…
Есть у меня о чем сказать на пленуме райкома, думалось тогда Жамсарану Галдановичу, — Хозяйство наше должно быть прибыльным. И этим требованиям коневодство отвечает со всех сторон и в полной мере. Хорошо, конечно, содержать коней в теплых конюшнях, кормить овсом и сеном. Но ведь и под синим небом конь не пропадет, нет доброго корма, добудет ветошь из-под снега. Конь неприхотлив.
Известно, что конина для бурята первая еда. Медики вон что говорят: конина отличное, питательное, высококалорийное, даже диетическое мясо… Кто решится опровергнуть это утверждение? Ладно, посмотрим, какую еще прибыль может принести коневодство колхозу. Всего перечислять не буду, скажу только о том, что кумыс будут покупать и свои колхозники, и городские торговые организации.
Но и это еще не все… Можно сказать, что лошади в наших условиях помогут добраться до таких таежных угодий, куда не попадешь и на тракторе. А там, пожалуйста — тысячи гектаров плодородной земли. Хочешь, используй ее под пашню, хочешь, вот тебе сенокосные угодья, осваивай.
А если посмотреть на это дело, на развитие коневодства с другой стороны? Ну, скажем, как для развития спорта? Скакуны, иноходцы, рысаки всегда были украшением любых наших праздников: юноши и девушки выказывали отвагу, мастерство… А мужики наши? Это же главная из трех мужских утех… Не забыли, какие это утехи? Стрельба из лука, наша бурятская борьба и скачки. Коней не станет, что нам, на палочке по улусу скакать?»
И вот пленум райкома… Жамсаран Галданович вышел на трибуну. Все притихли: и рядовые коммунисты и руководящие товарищи всегда с интересом слушали его продуманное и острое выступление. Жамсаран не так уж здорово владел русским языком, выступал на бурятском… Но ничего, когда надо, всегда находился переводчик.
На этом пленуме присутствовал городской товарищ, работник обкома партии Хоменко. Когда ему перевели выступление Жамсарана Галдановича, он сначала удивился, потом недовольно поморщился, что-то записал в блокноте. Поманил пальцем очкастого длинного Дампилона, корреспондента республиканской газеты, что-то ему негромко сказал.
Рядом с Жамсараном Галдановичем сидел председатель соседнего колхоза Дугаров. Когда в конце заседания на трибуну вышел Хоменко. Дугаров тревожно зашептал Жамсарану на ухо:
— На кой черт ты вылез со своей речью? Ты всегда такой… Накликаешь беду на свою голову… Вон, слушай, что обкомовский товарищ говорит… Не думай, этим дело не кончится, на всю республику прогремишь…
— Ты лучше скажи, прав я или не прав?
— Брось ты… Наверху тоже не дураки сидят… Все обдумали, все взвесили… А ты — «я да я…». Да еще — «как можно…».
Городской товарищ заметил с трибуны, что Жамсаран Галданович переговаривается с соседом, сказал холодным голосом:
— Если вы, товарищ Норбоев, не желаете слушать, вас никто здесь не держит. Можете покинуть заседание.
Жамсаран Галданович сдержался, постарался спокойнее отнестись к нетактичному замечанию. Только побледнел… Сидел, откинувшись на спинку стула, с каким-то насмешливым интересом смотрел на Хоменко. Тот заметил этот взгляд и вдруг понял: «Этот сокращать конское поголовье в своем колхозе не будет… Такого не заставишь. Вон как глядит…»
Через несколько дней в республиканской газете появилась статья Дампилопа «С оглядкой назад». Чего там не было наворочено! Жамсаран Галданович даже плюнул с досады: надо же так исказить его выступление! Дампилон даже не исказил, а вывернул все наизнанку…
Он позвал жену.
— Ну-ка, прочти… Да скажи, что об этом думаешь?
Жена надела его очки, устроилась на стуле возле окна и, водя пальцем по строчкам, прочитала статью.
— Ну, что скажешь?
— Худо понимаю, пошто ты так?
— Как это «так»? — улыбнулся Жамсаран Галданович.
— Зачем говорил, что надо истребить всех коней с жеребятами? Пошто такую бестолковщину нагородил? Однако, на кого-то серчал-психовал?
— Именно! — вскочил тогда со стула Жамсаран Галданович. — Именно серчал-психовал! Теперь послушай, что я в самом деле сказал.
Он коротко пересказал свое выступление.
— Почему на тебя так набрехали? — ужаснулась Сэжэдма.
— Это куда годится? Газета, и вдруг такое вранье, прямо не верится. — Напишу опровержение! — продолжал кипеть Жамсаран Галданович. — В суд подам!
— И наживешь врагов, — неожиданно резко ответила Сэжэдма. — Они будут правы, а ты окажешься в дураках.
Жамсаран Галданович удивленно взглянул на жену: смотри-ка, как рассуждает… Он почувствовал, что она, пожалуй, права, но как согласиться? Соглашаться, однако, не стоит… И почему сегодня все против меня?
— Ты меня не учи, слышишь? — снова закипел Жамсаран Галданович. — Не вмешивайся в мои дела! Ничего не понимаешь, а лезешь с советами.
У них бывали иногда подобные споры. Порой из-за таких пустяков, что потом обоим становилось неловко.
Сэжэдма сердито ушла на кухню. Жамсаран сгоряча принялся названивать в Сосновку. Но было еще рано, райком не отвечал. «Ну и ладно, — продолжал сердиться Жамсаран. — Даже увеличу! Потом посмотрим, кто будет прав…»
Так он и сделал. За далеким Витимом, на просторных лугах Буту, Байся, Хамниган-нуга табуны колхоза заметно увеличились: председатель очень дешево скупил лошадей в соседних колхозах и совхозах… Покупал с упряжью, со сбруей, седлами, телегами. В общем, в начале шестидесятых годов его колхоз имел уже более шестисот коней. Увеличение конского поголовья приносило немалый доход, что-то около трехсот тысяч рублей. По как дорого достались председателю эти колхозные деньги, сколько ушло на это нервов, сколько сил. Трижды Жамсаран Галданович, как говорится, висел на волоске. Но снять его с председательской должности районные деятели не сумели: за ним единой стеной стояли колхозники, не давали в обиду.
Когда глубокой осенью падут на землю прочные заморозки, когда снег укроет и степь, и горы, и тайгу, у нас в Бурятии начинается усэн — в это время режут скот на мясо, запасаются на долгую, суровую зиму. И спешат, увязая в снегу, пробираясь через наледи, скользя по обледеневшим дорогам, торопятся в сторону Зазинского колхоза легковые и грузовые машины… Телефон в доме Жамсарана Галдановича не смолкает ни днем ни ночью… Звонят из Улан-Удэ, из Хоринска, Сосновки… Звонят знакомые и совсем неизвестные люди. Даже тот райкомовский работник, который недавно ругал Жамсарана Галдановича. И едут, и звонят с одной просьбой: один шепнет, что ему бы жеребца-двухлетка, второму яловую кобылицу. Жену председателя, которую и в глаза никогда не видели, все знают по имени-отчеству: Сэжэдма Бадмаевна. Норовят зайти к ним домой — кто с гостинцами для Сэжэдмы, а кто и с бутылкой белоголовки.
Однажды в эту же пору поздно вечером Жамсарану Галдановичу позвонил ответственный работник редакции «Буряад Унэн». Поинтересовался колхозными новостями, неожиданно спросил о семье, о здоровье… Никак, видно, не мог подступиться к главному… Жамсаран Галданович догадался, конечно, что ему хочется узнать насчет жирненькой конинки. Он улыбался про себя, но помочь тому товарищу не спешил. Да и не знал он его, не был знаком.
Редакционный работник под конец совсем потерял нить разговора, сам, кажется, не знал, как выбраться из неловкого положения. Жамсарану было смешно, он спросил самым невинным тоном, не надумал ли товарищ направить в колхоз корреспондента.
В трубке почувствовалось какое-то замешательство. Потом довольно бодро ответили:
— А что, можно, конечно… У вас передовое хозяйство, интересный опыт. Большая доходность… Доход у вас за сколько перевалил?
— За миллион перемахнули…
— Ну вот! Полосу можно подготовить! Вы там помогите нашему товарищу, расскажите, как работали, покажите хозяйство.
— Это можно, — удовлетворенно хмыкнул Жамсаран Галданович. — Расскажем об опыте, покажем, как все организовали. — Он вдруг заговорил другим тоном: — Но… тут такое дело… Даже говорить неловко… Доходы-то у нас в основном от коневодства. Неловко в общем-то… Может, помните, газета писала когда-то о наших отсталых взглядах. Не вперед, мол, смотрим, а назад…
В трубке невесело засмеялись:
— Что-то такое вроде было… Но времена меняются. Тот старый взгляд осужден и забыт. И вам незачем его помнить. В общем, так: завтра высылаю к вам корреспондента. Гостиница у вас есть? Отлично. А гараж? Машину же заморозим?
— Обойдется, не заморозим… Гараж с паровым отоплением.