Корреспондет приехал на следующий вечер. К шести утра, тепло одевшись, Жамсаран Галданович направился в контору.
Оказалось, что корреспондент прикатил на «газике». Председатель колхоза тихонько улыбнулся: явно за мясом…
Корреспонденту позвонили, он вскоре явился в контору. Удивительная неожиданность: это был… даже поверить трудно… это был тот самый Дампилон, который когда-то выступил в газете с резкой, необоснованной, ругательской статьей, всячески поносил Жамсарана Галдановича, язвительно насмехался над ним…
Жамсаран Галданович всегда помнил тех, кого когда-либо встречал… Помнил он и Дампилона… Как его зовут? Кажется, Жоржем. Ну да, Жорж Дампилон.
Они поздоровались.
— Подождите, — с деланным удивлением проговорил председатель колхоза. — А ведь я вас где-то встречал?! Не могу вспомнить… Не подскажете?
— Встречались… — неохотно подтвердил Дампилон. — Я даже писал о вас. Неужели не помните… Такая, знаете, была статья… Я тогда молодой был… Не очень смелый… Товарищ из обкома высказал некоторые свои мысли, разъяснил свое отношение к вашему выступлению на пленуме райкома, мы с ним вместе из города приезжали, на его машине. Вот и пришлось… Впрочем, что вспоминать? Давно это было. — Нагловатый Дампилон уже не чувствовал неловкости…
— А-а… — стараясь казаться равнодушным, протянул Жамсаран Галданович. — Помню, помню… Название какое-то эдакое, то ли «С оглядкой назад», то ли «Председатель смотрит назад», не помню. — Жамсарану Галдановичу вдруг стало весело, он прищурил глаза, засмеялся. — Честно говоря, я и сейчас так же живу, с оглядкой назад. Вот так, дорогой товарищ.
Дампилон достал блокнот, положил на стол… Наблюдатедьный председатель тут же заметил, что у него дрожат пальцы… Да и веки тяжелые, припухлые. Жамсаран Галданович повернулся на стуле, открыл сейф. Достал оттуда лимон, тарелочку, нож. Непочатую бутылку коньяку, две рюмки…
Дампилоп смотрел на него с удивлением и даже как-то подозрительно. В голове у него были недавние предупреждения одного из знакомых: «Этот самый Жамсаран Галданович скуп и так же невероятно хитер». Как же быть? Отказаться от коньяка? Но ведь так болит голова, так противно внутри… Дернул меня черт выпить в дороге…» Мысли были какие-то нетвердые, хотелось поскорее опохмелиться и совсем не хотелось осуждать себя за то, что выпил в дороге. «Ладно, — решил он, наконец. — Опохмелюсь. Нельзя же обидеть человека: от души предлагает…»
— Дорога до нас неблизкая, — с сочувствием проговорил председатель. — Устали… Мы сейчас чуть заморим червячка, а в столовой заправимся как следует. — Он налил гостю полную рюмку, себе плеснул чуть-чуть.
— Долили бы себе… — неуверенно проговорил Дампилон.
Председатель, кажется, не расслышал, ничего не ответил. Убрал бутылку и пустые рюмки в сейф.
Надо было собираться в дорогу. Жамсаран Галданович решил показать корреспонденту Орловский гурт, дорога туда тоже неблизкая, километров семьдесят, не меньше. Он и сам давненько там не бывал, хорошо, что сейчас такой случай… Да и в столовую надо, неловко же — приехать на гурт, и сразу за стол.
В общем, надо ехать… А тут этот Дампилон ожил после рюмки, появились вопросы. Какая, например, отрасль дает колхозу наибольший доход? Ну как не ответить?
Отвечу и даже с удовольствием… Я уже сказал, что живу и работаю с оглядкой назад… Это, впрочем, не мешает, а даже помогает смотреть и вперед. Брать лучшее из накопленного народом опыта, следить за всем новым, современным, передовым. Ну ладно, это, так сказать, наши общие положения. Тут позволю заметить, что эта самая оглядка назад очень помогает определить и наш сегодняшний рост. Обернешься и увидишь: вчера мы вон где были, а сегодня, гляди-ка, куда шагнули…
Доход мы получаем в основном от коневодства да еще от скота калмыцкой породы. Тут, заметьте, товарищ Дампилон, тоже используем опыт наших предков: табуны и калмыцкий скот у нас круглый год находятся на тебиневке. Не на стойловом содержании, не на государственных, не на колхозных харчах, а сами добывают себе корм из-под снега. Что еще сказать? Искусственного осеменения не проводим. Наши кобылицы, коровы-калмычки в этом смысле разборчивые… Верны своим серьезным привязанностям к красавцам жеребцам, к могучим быкам.
Жамсаран Галданович взглянул на часы:
— Надо ехать! Там у нас дел немало, гурт большой, триста двенадцать бычков. Бычки норовистые, диковатые, близко не подходи, похуже необъезженных жеребцов. А ничего, с ними управляются два наших человека. Впрочем, сами увидите.
Председатель уселся в «газик» корреспондента, и они тронулись в путь.
— Что-то маловато я слышал о калмыцком скоте… — признался Дампилон.
— Быстро растут, хорошо прибавляют в весе, — живо ответил председатель. — И еще, — в голосе у него зазвучала гордость. — И еще — наш колхоз первым в республике начал разводить скот этой породы, сдавать государству отличное дешевое мясо… Это же главная задача — разведение скота мясного направления.
Некоторое время они молчали. «Газик» конечно, отличная машина — по любой дороге кати, как по асфальту… Ну, «по асфальту», это конечно, не очень точно… На бугорке — подбросит, на ухабистой дороге — протрясет… Но все равно, вполне подходящая машина.
Дорога до Орловки не такая уж близкая… Председатель, хоть он и постарше Дампилона лет на двадцать пять, за весь путь ни разу не пожаловался. А вот Дампилон, глядеть на него жалко, совсем измаялся. У него к тому же радикулит разыгрался.
Вечером, когда Дампилон не мог уже ни встать, ни сесть, председатель вроде немного сжалился.
— Ладно, — сказал, — вижу, что вам плохо, даже маленько сочувствую… Но уж раз сломали такую тяжелую дорогу, негоже уезжать, ничего не повидав… Завтра осмотрите наш табун, и можно собираться домой…
Дампилон, понятно, обрадовался. Неожиданно Жамсаран Галданович спросил:
— Вам, однако, усэн маленько надо?
Странно, но Дампилон вдруг смутился, растерянно проговорил:
— Вообще-то… наше начальство… Ну, и я хотел в долю, если можно…
— Я напишу распоряжение, внесите в кассу двести пятьдесят рублей.
— Спасибо, спасибо… — Дампилон даже прижал руку к сердцу. — А табуны… Табуны действительно надо посмотреть. У меня на родине коней совсем мало осталось. Говорят, Жамсаран Галданович, будто перед самым сенокосом к вам в колхоз со всего аймака собираются парни. Будто такие соревнования устраивают, как в давние времена. Правда?
— Это уж точно: к нам в колхоз вся молодежь аймака как на самый дорогой праздник! А что? Укрощение диких коней, тут нужны самые отменные мужские качества — смелость, ловкость, любовь, наконец. И верность. Что смотрите такими глазами? Именно любовь. Любовь к животным, — Он прошелся по комнате, — И верность. Кони прекрасно чувствуют человеческую любовь, нашу им преданность. И платят за эти чувства вечной верностью.
Он не мог говорить спокойно, в нем жила, трепетала каждая жилка.
— О-о-о… Дикие кони! Приезжайте летом, мы покажем вам укрощение диких коней. Кони становятся на дыбы, нет, это надо видеть, словами не рассказать, умом не представить… А ночные костры, игры молодежи! А девушки-всадницы! Вы знаете, какие есть у нас отчаянные амазонки! Бесстрашные. И красивые. Приезжайте к нам летом — с кинооператором!
— Приеду, обязательно приеду! — отозвался повеселевший Дампилон.
Назавтра Дампилон успешно выполнил то самое главное, ради чего он, собственно, и приехал из Улан- Удэ. И остался весьма, весьма довольным.
Перед отъездом он зашел в гостиницу, расплатился. Хозяйка гостиницы взяла деньги и протянула ему еще один счет, Дампилон недоверчиво, вопросительно посмотрел на нее.
— Прочтите, — улыбнулась хозяйка.
Это был счет столовой: с него полагались деньги за питание в течение трех дней… В счет была включена и стоимость семидесяти пяти граммов коньяку, выпитого в день приезда в кабинете председателя.
Дампилон покраснел до кончиков ушей. Он мучительно соображал, хватит ли у него денег. Денег не хватало…
— Я сейчас… — Он выбежал на улицу, к машине… Ладно, что у шофера оказались деньжонки…
Через полмесяца на второй странице республиканской «Буряад Унэн» был напечатан очерк Ж. Дампилона. Он назывался «Председатель смотрит вперед». Жамсаран Галданович прочитал, рассмеялся:
— Ну и перо у этого писаки. То я «назад», то я «вперед»… Назад-вперед, вперед-назад… Смехота…
5
Болезнь вроде бы никогда не извещает о себе заранее: готовься, мол, скоро заявлюсь… Некоторые суеверные русские бабушки спорят: «Что ты, милый, бывает, да еще как! Ежели какое место у тебя зачешется, жди — там непременно вскочит чирей… Опять же мясо: видеть сырое мясо во сне — к худому, болеть будешь. Зеркало разбить — тоже к болезни. Дерево возле дома поздно зацветает — и того горше — к смерти хозяина».
И бурятки-старухи твердят: «Уй, паря, бывает… Болезнь запросто о себе знать дает: собаки ночью воют — болезнь в темноте к дому подбирается…»
Старухи на то и старухи, чтобы все знать, молодых упреждать. И живи они еще сто лет, чтобы во всякое дело свой нос совать.
Все это так, но ведь и Жамсаран Галданович тоже загодя узнал о своей болезни. Ничего не болело, и на тебе — вдруг аппетит пропал… Сначала не замечал, потом кое-кто стал въедливо надоедать с расспросами о здоровье: не болит ли что, вроде побледнели?..
Жамсаран Галданович в ответ посмеивался: вот чудаки, занимались бы делом, не приставали к здоровому человеку. Работал с прежним напряжением, в колхозе работы всегда невпроворот, никакой беды не чувствовал, не предвидел… На вопросы о здоровье теперь уже сердился, отвечал с раздражением: следите лучше за своим, а я, мол, здоров.
Болезнь никак не давала о себе знать. Вскоре почему-то стало трудно глотать вареное мясо… Черт его знает, что такое? Хорошо прожует, запьет бульоном, а комок пережеванного мяса застрянет где-то на пути в желудок…
Жена стала замечать неладное: есть стал без удовольствия, еще больше похудел, побледнел.
— Гляди, — говорила Сэжэдма, — есть стал совсем мало… Покажись врачам.
— Скажешь тоже, — сердился Жамсаран Галданович, — Надо понять, что я не двадцатилетний парень… Противно говорить, но я это… ну, в возрасте, что ли… Не старик, конечно, подумаешь, немного за шестьдесят, но все же… В общем, я здоров. А что похудел, так это лучше, чем растолстеть. И вообще, займись-ка делом. Что, у тебя работы нет?
— Да я же беспокоюсь за тебя, — сердечно отозвалась жена. — Надо все же к врачу. Ну, здоров так здоров, а если скажут, что надо подлечиться, откладывать нечего. Всей работы все равно не переделаешь…
— Что-то ты у меня стала слишком умной, — оборвал жену Жамсаран Галданович. Он частенько обращался к ней свысока. — Скажешь тоже: к врачу… Если станет плохо, во что я не желаю верить, тогда уж лучше нацелиться на горную дорогу. — Он усмехнулся: — На ту самую, которая ведет к черной яме…
Подошел к жене, вдруг обнял ее за плечи:
— До старости еще далеко, Сэжэдма, очень далеко. Сил еще много. — Он повел плечами. — Старость, как я понимаю, штука гнусная. Старость — это когда тебя люди жалеют, а то еще и посмеиваются: вот, мол, развалина… Старики в тягость собственным детям… Хорошо, что нам с тобой до этого еще далеко. Знала бы, сколько во мне сил!
— Перестань, Жамсаран… Подумай о себе… Не настала ли пора отдохнуть, пожить спокойно, счастливо?
Жамсаран Галданович не засмеялся, он захохотал.
— Смотри-ка ты! Отдыхать захотелось! Счастливой, спокойной жизни! Наш писатель Дамдинжапов как-то написал: «Труд есть счастье». Читала? Ты не сердись, я тебя не виню, по ведь тебе никогда не приходилось трудиться для народа… Для на-ро-да, понимаешь? Для семьи трудилась — для детей, для меня, а вот для на-ро-да? Не приходилось. — Он с сожалением посмотрел на жену, спросил с насмешкой: — Уж не хочешь ли ты, чтобы я ушел на пенсию, а?
Сэжэдма осторожно шла к своей цели.
— Присмотрись к людям, Жамсаран, — тихо и ласково проговорила она. — Сколько стало вокруг образованных, умных людей. Хороших работников. Многие обязаны этим тебе. — Она улыбнулась. — Нет, я все понимаю, прежде всего они обязаны новой жизни, нашему счастью… Не умею я говорить умных слов, но ты поймешь. В общем, они и тебе, конечно, обязаны. Помню, скольких наш колхоз послал на учебу. Когда выучились, вернулись домой, тут за них старшие взялись. Ну и ты, конечно… Может, думаешь, что они хуже тебя будут работать? Не обманывай себя: нас не будет, колхоз все равно пойдет вперед… Ну, погляди на того же Дондока Жамбалова — энергичный, авторитетный. Чем не председатель?
— Какая рассудительная у меня старуха! До седых волос дожил, сорок лет вместе, а ведь раньше не замечал. Ну, ладно, поговорим… С чего начнем? А вот с чего: кто создал этот колхоз? Норбоев! Кто поставил колхоз на ноги? Опять Норбоев. Кто в послевоенные годы превратил колхоз в миллионера и заслужил за это орден Ленина? Все тот же Норбоев. Пойми, Сэжэдма, колхоз — это моя жизнь, моя судьба. Зачем мне жить без колхоза? Мы с ним связаны одной пуповиной, — Он передохнул, достал из кармана платок, утер лицо. Видно, сильно разволновался, даже пот на лбу выступил. — А насчет Дондока Жамбалова… Слушай вот: мы этого Дондока учили на средства колхоза. Надеялись на него. Все мы считаем, что он заменит меня на посту председателя. И я так считаю. Поэтому и вожусь с ним, приучаю к работе… Придет время и — пожалуйста, вот вам готовый председатель. Только не надо спешить. И рано, дорогая жена, списывать меня в пенсионеры. Рано!
— Хорошо. — Сэжэдма с трогательной заботой посмотрела на мужа. — Я все поняла. Ты у меня умный и хороший. Но, Жамсаран, прошу: проверься у врачей.
— Ну, опять за свои молитвы… — Жамсаран готов был раскричаться, хлопнуть дверью, уйти… Но вдруг он почувствовал всю величину тревоги своей Сэжэдмы, всю силу ее любви, всю доброту ее сердца… Надо ее утешить, объяснить, что ничего особенного, ничего страшного с ним не происходит… Ну, а если когда-нибудь что-то и произойдет, в этом нет ничего необыкновенного и необычного. Все закономерно, все в порядке вещей. И он заговорил спокойно… Но его слова ничуть не успокоили Сэжэдму… Она слушала его с ужасом:
— Ты помнишь мою мать? Она вроде бы неожиданно заболела и вскоре умерла… Знаешь, какая у нее была болезнь? — Он помолчал. — У нее был рак… А отец? Мой отец умер от этой же болезни — и у него был рак… Что ты так на меня смотришь? Ничего страшного. Раньше богомольные старики и ламы говорили, что это святая болезнь… Ею, мол, заболевают только добродетельные, безгрешные люди, очистившиеся от грехов беспорочной жизнью. Чистые, так сказать, и душой и телом. Ну, прямо для меня болезнь, правда? — Он беспечно рассмеялся. — И беспорочный, и добродетельный… И болезнь прямо наследственная. Что еще прибавить? Все в моем роду не живут дольше шестидесяти лет. Видала как? Что тут прикажешь делать? Бросить, как ты советуешь, работу, каждый день смотреть на себя в зеркало: не побледнел ли? Каждый день взвешиваться на весах: не похудел ли? Нет, к черту такую жизнь! Надо каждый день, каждый час использовать для общего дела, надо до последнего вздоха стараться приносить людям как можно больше пользы. Понимаешь? Утри глаза, слезы текут. Глупо… Я еще сделаю кое-что для общей пользы… Вот создам образцовое табунное хозяйство… Ну, а если болезнь ляжет поперек моей дороги и я споткнусь… Ну, чего ревешь, старая? Поди умойся.
Разговор этот был полтора года назад. Только полтора года… Кто знал, кто мог представить, что все обернется так печально. Вот послушаться бы тогда жену, может, все и обошлось… Если бы… Как русские говорят: близок локоть, да не укусишь…
Впрочем, было ли время ходить по врачам? Не было. Ни одной свободной минуты. Строил в колхозном центре животноводческий комплекс. Это просто сказать: строил комплекс… А ведь как это было? Нет проекта, надо ехать в Улан-Удэ, выяснять, в чем задержка… Нет квалифицированной рабочей силы… Призвать шабашников? Они явятся, за ними дело не станет, все сделают в срок… Но как расплачиваться? Шабашник, он шабашник и есть: норовит содрать подороже… И какая у него ответственность? Сгреб деньгу и ходу, ищи ветра в поле. Помнится, стройка началась, а материалы — того, нет, этого нет…