К русскому лечащему врачу он относился с сердечным уважением, с благодарностью. Платил этим за его старания помочь, облегчить страдания, за доброту, за душевность. Перед уходом из больницы сказал:
— Спасибо вам, доктор. Я до конца буду помнить вас, добрый человек… — Жамсаран Галданович был взволнован. — Пожалуйста, доктор… Две-три минуты, понимаю, что вы заняты…
Врач показал ему на стул.
— Не помню, было ли мне тогда десять лет… — начал Жамсаран Галданович. — Батрачил я у нашего богатея Шойдона… Сын у него был, скверный мальчишка. Так и вырос гадом. Вот он однажды нечаянно уронил большой туес, полный молока. Ну, молоко, понятно, все на землю. Как сказать об этом отцу? Мальчишка был трусом, свалил вину на батрачку Намсалму, работала у богача такая тихая, славная девчушка.
Шойдон тут же схватил её за волосы, засвистела плеть. Крик, вопли… Он плетью в клочья изодрал ей халатик.
— Стойте! — закричал я. — Молоко пролил ваш Дэлгэр!.. — И тут же спину мне словно огнем обожгло: это хозяин меня плетью. Я его за руку, но ведь маленький был, разве мне совладать с мужиком… А злости во мне было много. Ну и ухватил его зубами за палец.
Не знаю уж, куда он пнул меня ногой, только в глазах все почернело — небо, облака… Все перевернулось, пошло кувырком. Нe помню, когда очнулся… А рядом, смотрю, Намсалма всхлипывает. Мне, знаете, в этот миг еще горше стало. И стыдно… А как же — такой беспомощный, не смог защитить девчонку. И зарыдал. От злости, от этой самой беспомощности. Реву, зубами рву траву, кулаком — по земле…
Врач скомкал в руке кусок ваты, вытер лоб. Он, кажется, понял, что хотел сказать больной: сидел, нервно постукивал пальцами по столу. Жамсаран Галданович ощутил какую-то неловкость.
— Нет, — сказал он, поднимаясь. — На врачей у меня нет обиды. Понимаю, виноват сам: надо было раньше прийти в больницу… От раскаяний, от сожалений какая польза?
Жамсаран Галданович крепко пожал руку врачу. Заметил, как тот растерянно смотрит на него. — Ничего, доктор, — стараясь показаться веселым, проговорил больной. — Я к вам непременно вернусь. Передам дела новому председателю, отдохну, и к вам. Так что до скорой встречи. Баяртэ.
— До свидания, — охрипшим голосом тихо проговорил врач. И как-то несмело помахал ему рукой.
***
Проводы на пенсию вдруг оказались по-настоящему волнующими, трогательными. И даже вроде бы праздничными, что вообще-то удивительно и неожиданно. Жамсаран Галданович с подозрением посмотрел на секретаря партийной организации Санданова, проворчал:
— Слушай, объясни, что сегодня произойдет в нашем клубе — проводы на пенсию старого, больного человека или, может быть, свадьба? Это, конечно, твоя затея…
— Что вы, Галданович! Недавно звонил Загда Андреевич, просил поздравить, передать лучшие пожелания… Тоже скажете, что моя затея?.. И то, что приедет первый секретарь райкома, Раднаев, опять я виноват?
Жамсаран Галданович пожал плечами, хотя глаза у него заблестели будто бы веселее… То, что приедет Раднаев, это прекрасно… Он всегда внимательный, выдержанный. Если что пообещал, непременно выполнит… Был и у него однажды промах. В первые годы руководства районом заторопился вдруг заменять пожилых, опытных руководителей колхозов молодыми. Естественно, конечно: старики не вечны, молодежь несет с собой и энергию, и смелость, и современные знания. Но у нее зачастую не хватает важного качества: опыта. Житейского. Опыта хозяйственного руководства. Организаторского. Жизнь научит и этому, но когда? Сколько времени уйдёт на это… Лучше бы молодых, образованных специалистов постепенно приучать к большой самостоятельной руководящей работе. Пусть перенимают опыт руководства сложным колхозным хозяйством непосредственно от пожилых, наторевших председателей.
Года четыре назад Жамсаран Галданович тоже чуть было не попал под тот замах… В любом хозяйстве всегда можно найти недостатки. Осенью, помнится, из-за ранних снегопадов не успели в его колхозе убрать участок хлеба… И вот беда: забрела на этот участок отара овец… Проглядели, никуда не денешься… Овцы объелись сырым зерном, пало более двухсот овец… Это — раз.
Было и два: пьяный тракторист заморозил новенький трактор… И — пожалуйте, товарищ Норбоев объясняться на бюро райкома… Обвинения были серьезные, основанные на выводах комиссии, которой руководил прокурор аймака: Норбоева ожидало суровое наказание…
И вот эта решающая минута. Перелистывая толстую папки с материалами, секретарь райкома Раднаев холодно спросил:
— Что вы можете сказать, товарищ Норбоев? Объяснитесь.
Как объяснить то, что произошло? Жамсаран Галданович встал, откинул назад волосы…
— Оправдываться не буду. Во всем виноват я. В том, что так рано выпал снег по колено, тоже, очевидно, моя вина. Двести овец погибли от переедания, я виноват… В поломке трактора — тоже… Стар становлюсь, не по силам работа, не справляюсь. Да и образование у меня какое… ни одного класса не кончил… Прошу освободить меня от работы… Прошу также не сажать за решетку… — сказал и сел на свое место. Бледный, взволнованный.
Секретарь райкома выступил так, как и следовало ожидать. Сказал о все возрастающей роли руководителя, о новых высоких требованиях времени, о техническом прогрессе, который требует от руководителя гибкости, высокой образованности, высокой культуры… В общем, это были известные всем, современные требования к руководителю.
Затем он перешел к стилю работы председателя Норбоева. Выходило, что Норбоев, с его упрямым характером, не обладает необходимыми качествами руководителя… Ну, скажем, лично сам, никому не доверяя, старается в одиночку вести все хозяйство… На это ему, естественно, не хватает ни сил, ни знаний… Впрочем, теперь это не под силу и молодым, более теоретически подготовленным руководителям колхозов…
Не обошлось и без прописных истин о том, что теперь нельзя жить только старым багажом, полагаться на былые заслуги, нельзя руководить людьми окриками, приказами…
Обстановка на бюро после выступления первого секретаря не сулила Жамсарану Галдановичу ничего хорошего. Но тем не менее несколько членов бюро все же выступили в его защиту. В конце концов было принято решение объявить Норбоеву строгий выговор, а вопрос о пребывании его в должности председателя поставить на общем собрании колхозников.
На бюро Жамсаран Галданович больше не выступал, а после бюро, когда к нему зашли старые друзья и несколько молодых, сказал то ли с горечью, то ли от чистого сердца:
— Мы, седые, построили социализм, участвовали в битве с фашизмом, кто на фронте, кто в тылу, там, где нас поставила родина, партия… Каждый вносил свою долю в общее дело… Теперь не расскажешь, как было трудно… Но привели Советскую Родину к сегодняшней счастливой жизни. Желаю молодым, здоровым, сильным добиваться новых успехов…
Вскоре состоялось и общее собрание колхозников. Приехал и первый секретарь райкома партии. Клуб гудел до самого рассвета… Колхозники дружно отстояли своего председателя. Жамсаран Галданович остался на своем посту. Раднаев слушал выступления кохозников с искренним интересом, а уезжая под утро из колхоза, дружески тряс председателю руку и сожалел, что не может задержаться: ждут неотложные дела в аймачном центре. Много позже Раднаев не очень охотно признался Норбоеву, что, пожалуй, погорячился тогда на бюро, круто поставил вопрос… Улыбнулся, словно извиняясь:
— Молодой был… Молодые всегда горячие. Бескомпромиссные…
Они подружились, близко сошлись. С тех пор прошло не так уж мало времени. Жамсаран Галданович уходит на пенсию… Если бы только это… Порой поглядишь, какие здоровые мужики получают пенсионные пособия… А тут…
Жамсаран Галданович и Раднаев тепло встретились, началось собрание, полились красивые речи… Выходило, что нет у дорогого Жамсарана Галдановича ни сучка ни задоринки, что чист он от недостатков и беспорочен, как святой бурхан, и самое место ему в божнице… Нет, не развеселили старика речи друзей, хотя и понимал он их доброе намерение как-то скрасить грустный этот момент. Однако пришла старость, а с ней и страшная болезнь… Нужно великое мужество, чтобы сохранить в такой час хотя бы внешнее достоинство.
Секретарь партийного бюро от имени всех колхозников вручил Жамсарану Норбоеву цветной телевизор.
— Пожалуйста, — сказал он, — Чтобы не скучал в свободное время…
— У нас нет ретранслятора! — крикнул кто-то в зале. — Будет Жамсаран Галданович сидеть перед пустым ящиком… Ничего себе веселье!
Всем стало неловко.
— На горе Баян-ула устанавливается вышка, — глуховато проговорил Раднаев. — Скоро будете смотреть передачи.
И снова, как град по крыше, зазвучали приветствия, поздравления, пожелания.
— Как на траурном митинге, — сердито сказал Норбоев секретарю партийного бюро. — Заканчивайте, а?
Чимит Намсараевич с недовольным видом отвернулся, но вдруг что-то понял, тихо сказал:
— Сейчас, сейчас… Заканчиваем. — Повернулся к Раднаеву: — Ваше слово, товарищ Раднаев.
— В вашем аймаке работаю четыре года, — начал свое выступление секретарь. — И считаю товарища Норбоева своим учителем. Именно так. У него я учился многому, меня всегда подкупала его прямота и принципиальность, партийная нетерпимость к непорядкам, умение прислушиваться к критике недостатков, готовность их устранить. Меня всегда подкупали его дружеские и вместе с тем требовательные отношения с колхозниками. Умение разгадать и понять интересы и способности каждого. Душевная его открытость, какая-то удивительная, сердечная любовь к людям. Постоянная готовность отдать всего себя, все свои силы нашему общему великому делу, строительству новой жизни.
Всю дорогу сюда я думал над тем, какие найти слова, чтобы коротко и полно охарактеризовать вашу жизнь, дорогой Жамсаран Галданович, дорогой наш друг, дорогой мой сердечный друг! Я искал ответа на этот очень важный вопрос. И думаю, товарищи, что нашел единственно правильный ответ: вы, Жамсаран Галданович, настоящий бурятский революционер. — Раднаев оглядел притихший зал и повторил громко и радостно: — Настоящий бурятский революционер!
И тут грянули аплодисменты.
— Спасибо вам, истинный большевик, наш друг Жамсаран Галданович, за вашу прекрасную жизнь, отданную родному колхозу, Родине, партии.
Долго, очень долго гремели аплодисменты, то замирали, то вспыхивали с новой силой.
Последним выступил Жамсаран Галданович. Он был взволнован. Поднялся тяжело, словно сразу постарев, с трудом подошел к трибуне. Долго молчал, не мог справиться с комком в горле, попил из стакана воды.
— Вот так, — начал он, — вот так, дорогие друзья. Прожита жизнь, пришло время прощаться… — Он улыбнулся: — Последний раз стою перед вами на трибуне… Давайте вместе порадуемся: никогда больше не буду ни шуметь на вас, ни браниться, ни взыскивать, как бывало раньше. Хорошо, правда? Это я в шутку… — Он по привычке рукою откинул назад волосы, — А всерьез, от всего сердца хочу сказать вам, мои родные, самое теплое, самое искреннее слово благодарности за все, что вы для меня сделали… За счастье, которое приносила работа с вами. За общие наши радости, они приходили, когда удавалось добиться победы в общем труде, за высокие награды, которыми меня отметила Родина: это награды за наш общий труд, за наши общие достижения. Спасибо вам, дорогие, спасибо за все! Спасибо за добрые слова, которые обо мне сказаны сегодня. Спасибо за добрые ваши пожелания.
Все видели, что ему тяжело, знали, как он болен.
В зале было тихо.
Жамсаран Галданович выпил глоток из стакана.
— Живите, — вдруг громко и бодро сказал он, — радостно, без печали, без болезней! Желаю вам вдоволь насмотреться, нарадоваться на счастье ваших детей! Ну, а тем, кто помоложе, тем желаю упорства в работе, в учебе, настоящих подвигов в наши мирные дни. Старайтесь для общего дела, для своего народа, для Родины.
Жамсаран Галданович прижал руку к сердцу и низко поклонился всему залу.
В зале все поднялись… Хлопали долго, потом подошли к трибуне, жали ему руки, говорила добрые слова.
* * *
Жамсаран Галданович стал пенсионером. Поначалу было непривычно и странно… Встанет, как обычно, в пять утра, умоется, перекусит… А идти-то некуда и незачем… Раньше в доме поминутно звонил телефон. А теперь вдруг перестал…
— Просто чертовщина какая-то, — вслух проговорил Жамсаран Галданович, ложась одетым на кровать… Из дома он теперь выходил с оглядкой — не хотелось попадаться на глаза новому председателю: подумает еще, что пытаюсь лезть в его дело. А то еще кто-нибудь из колхозников по старой памяти обратится с жалобой… Эх, если бы не был он местным, укочевал бы, как говорится, в другое место. Но нет ему пути из родной Зазы, здесь, видно, место его костям, в земле предков…
Иногда поднималась глухая обида: не понять этого Дондока Жамбалова… Нет времени зайти, позвонил бы… Если не желает посоветоваться, справился бы хоть о здоровье…
От жены куда скроешься, сразу заметила, что муж не находит себе места, не знает, чем заняться. Договорилась с Жамбаловым, наказала с попутчиком, чтобы из табуна прислали Жамсарану любимого коня, гнедого, со звездочкой на лбу.
Это было как праздник. Жамсаран Галданович принялся приводить в порядок седло, узду, все прочее.
Починил, наладил палисадник перед своим домом. Покрасил в зеленый цвет. Ничего получилось, нарядно… «Посажу-ка я здесь березы, а? Сколько деревьев срубил на своем веку, а теперь примусь высаживать. Самое нужное дело… Это уж точно. Станет получше со здоровьем, договорюсь с лесничим, буду работать на лесопосадках. Всю весну! А что? Самое святое дело. Пускай люди поглядят, может, поддержат. Вот бы здорово: весь улус в зелени, точно в саду. Позвоню председателю сельсовета, что он скажет на такое предложение…»
— Догсон Даргалович? Это я, Норбоев… Сайн. Что? Здравствуй, говорю. Слушай, говорю. Скажи-ка, чем бурятский улус отличается от русских деревень?
— Ммда… Чем, говорите, отличается? Как сразу ответить… Сразу и не скажешь.
— Ну, Догсон… Сколько у нас в колхозе дворов? Около трехсот… Вспомни, как выглядит наш улус… Ну, сообразил?
— Чего не сообразить, — обиженно отозвался председатель. — Это ты точно подметил: голый улус. Деревьев не сажаем. Палисадники есть, а деревьев нет.
— Ты не думай, я это не от безделья. Соберем сход, поставим этот вопрос, дадим задание — каждому двору посадить у своего дома деревья. Здорово? Можешь это дело поручить мне: пока я на ногах — исполню!
А вскоре Норбоев оседлал коня, навьючил запас еды, взял карабин и выехал в местность Вайсу. Сэжэдма пыталась отговорить, но куда там, все ее слова без пользы. Когда-то выезжал он, бывало, пораньше утречком и к вечеру, глядишь, добирался до места… Теперь все иначе: ни быстрой рысью, ни галопом не может, пришлось медленной трусцой… «Нет, — тяжело вздохнул он, — мне сегодня до места не добраться… Придется ночевать. Но это ничего, даже хорошо: можно будет и поохотиться».
Он свернул с дороги. В лесу было тихо, только неугомонный дятел старательно долбил дерево. Жамсаран Галданович пробрался узким распадком между двух гор к началу поросшего ерником оврага. Достал бинокль, долго смотрел по сторонам… Место знакомое, здесь водятся косули… Опустил поводья, конь начал щипать ветошь… Далеко, километра за полтора, заметил в бинокль двух коз, улыбнулся: бедняги, как же выдают вас белые задницы…
Надо было незаметно подъехать поближе… Быстро поднял бинокль и тут же досадливо сплюнул: это были самочки. Не будет, значит, козлятинки. Дернул коня за повод, тот фыркнул… Козы, услышав шум, убежали. Жамсаран Галданович вернулся на дорогу. Остановил коня… Опустил поводья… Неторопливо вглядывался в знакомые места. Смотрел и смотрел. А в горле застрял тяжелый ком, глаза застили слезы… В голове нескладно ворочалась, царапая за живое, одна и та же мысль: «Последний раз вижу эту тайгу, эту тропу-дорогу… В последний раз». Достал из-за пазухи платок, утер глаза… Долго сидел, облокотившись на луку седла, задумался. Да, много перевалов пришлось преодолеть за эти шестьдесят лет. Много пройдено дорог. И в зной, и в морозы, в пургу приходилось спать на промерзшей земле. Всякое бывало в жизни… И тут, надо же, вспомнилось вдруг, как в тысяча девятьсот тридцать шестом году вручал ему орден Трудового Красного Знамени сам Михаил Иванович Калинин… И так вдруг живо все это представилось, что он снова ощутил крепкое пожатие небольшой жилистой руки всесоюзного старосты. Как он тогда сказал?