Это не по-настоящему. Как на демонстрации, куда нас приводили на праздники.
Я стояла столбом. Люди и звуки суетились, нервничали. Чей-то нервный смех толкнул меня острым локтем под ребро, а тяжелый вздох больно наступил на ногу.
-- Будут нести гроб -- скажите, чтоб аккуратнее, тут ступеньки обледеневшие, -- побеспокоился кто-то.
-- Цветы сейчас дорогущие! -- заметил другой.
-- Зима! -- объяснили ему.
-- Каково-то теперь ее дочке, бедная девочка!
Все это было грустно и странно, не более.
Но когда гроб уже грузили в машину и до этого спокойно стоявшая Майка -- моя бесстрашная, дерзкая вишневая девочка -- передернулась лицом, закричала "Мама, не надо!" -- что-то сверху разодралось сверху донизу и в прореху хлынула тьма...
И я больше ни с кем не могла обсудить это, кроме мусорного ведра, я сидела рядом с ним под лестницей и рыдала, обещая постелить ему на дно историю про ангела смерти...
Я до сих пор переписываюсь с Майкой. Они с отцом уехали к его сестре в Москву.
Она меня всегда любила, хотя я никогда не стоила ее любви.
Когда умерла моя бабушка -- и я так же, как Майка, рыдала над ее гробом, мир уже не рвался пополам. Его клочья лишь беспомощно хлопали на ветру над нашим старым кладбищем.
-- Твой выбор -- это твой выбор! -- сказал мне отец тогда. -- Но помни: я второе высшее оплачивать не буду. И вообще содержать тебя не буду, так и знай.
Мама сделала каменное выражение лица, но проявила истинно христианское смирение. Смотрела на меня с укором, но молчала.
Страннее всего повели себя дальние родственники, дядя и тетя, которые почему-то сказали, что я очень их разочаровала.
Дядя:
-- Маленькая такая была умница, а выросла...
Их дочка, младше меня на десять лет, только-только должна была пойти в школу. В класс с английским уклоном.
Она уже знала алфавит и несколько простых стишков, которым я ее научила.
Я набычилась и не стала спорить с дядей.
-- Что хочу, то и буду делать!
-- Своя волюшка доведет до горюшка, -- наконец разлепила губы мама.
-- Я в это все не верю!
-- Оно и видно! -- В маминых глазах промелькнуло вдруг что-то грустное, человеческое. -- Дочка, это ведь на всю жизнь. Переучиваться потом трудно. А филология твоя русская -- это ведь школа потом... Работа нервная, зарплата копеечная...
-- Мам!
Бедная, она уже оплакивала мою будущую бедность.
-- Есть же еще столько возможностей для филолога... газеты, журналы... издательства... репетиторство...
-- И все гроши! -- покачала головой мама. -- Но живи как знаешь.
Здравствуйте! Ваш рассказ был опубликован в Интернет-журнале "Эпилог" и рекомендован к участию в конкурсе м ол одых писателей. По итогам конку р с а в Москве будет провед ен семинар, на котором вам пред ставится возможность обсудить ваше творчество с ведущими российскими авторами современности.
Ну ничего себе!
Да я крута! Я ведь только-только начала писать -- и такой успех! Мой третий рассказ!
А какие отзывы от читателей: "растрогана до слез", "душа проснулась от ваших слов", "ваша проза душевная".
И это все -- мне!
Хотелось плясать и петь. Я сидела в компьютерном клубе, а рядом несколько школьников громко кричали, играя в "Как достать соседа", девушка-оператор пыталась объяснить студентам-индусам, что веб-камера у нас только одна, так что им придется выходить в скайп по очереди.
Вот он, миг моего звездного часа! Рождение знаменитости! Громкий успех!
Я с презрением думала обо всех своих бедах и несчастьях.
Отец с матерью разошлись? Ерунда!
В любви не везет? Фигня!
Карьерные перспективы никакие? Хрень!
Главное -- я писатель! Вот! Пусть нищий, пусть одинокий, пусть сидящий пока в компьютерном клубе, так как домой Интернет провести мама не разрешает, но писатель! Девочки у меня внутри отплясывали с помпонами, как группа поддержки в американских фильмах.
Тудум-тудум-тудум!!!
У меня иногда случается... как-то раз пошла в магазин за сметаной, а купила две бутылки молока. Скажу честно: больше всего меня удивило не то, что молоко со сметаной перепутала, а то, что купила именно две бутылки. Почему две? До сих пор загадка.
Но в тот день я просто вышла из дома, не помню зачем, а встретила Таньку.
Не так давно Танька познакомилась на концерте с парнем из другого города и, похоже, влюбилась. И вот сейчас она шла мне навстречу, какая-то ссутулившаяся и напряженная -- тащила за собой, как бабка тележку, свои мечты и грезы. На улице стояло лето, самое пекло, а она вырядилась в черные джинсы и темно-синюю рубашку... от ее вида меня аж передергивало: как же ей, должно быть, жарко! Высокая трагически черная фигура посреди счастливого лета: мелкие школьники гоняют в футбол, крупные пьют пиво и курят у подъездов, парочки обнимаются -- и отовсюду бьет в нос летняя битва запахов пота и дезодоранта.
-- Здорово, друже! Пошли на пиво! -- бросила она.
Я подняла.
-- Пошли!
Когда сели на лавочку, она сказала:
-- Что-то я сон странный видела сегодня. Как-то погано мне... -- Танькины темно-русые волосы были нервно взлохмачены, а карие глаза смотрели страдательно.
-- Да ты не сильно в сны-то верь... -- Я завела свою шарманку. -- Мне снилось недавно, что у меня по всему телу мех, как у крота, черный, густой... В соннике посмотрела -- к деньгам. И что? Думала от универа премию дадут, и где она?
Меня очень беспокоил денежный вопрос. На носу -- поездка в Москву, и мне нужны были деньги на билет, и не только.
-- Нет, друже, -- сказала Танька, -- сон был вещий, я знаю. Уж больно поганый.
-- Рассказывай тогда.
-- Снится мне, что я сижу в тюрьме. То есть снится темная камера, вверху крошечное окошечко, я сижу на нарах внизу и рядом кто-то есть, не знаю кто... Тут в двери лязгает ключ, дверь открывается, в камеру заглядывает надзиратель и просит выйти того, кто вместе со мной сидит... И тот выходит... а когда дверь захлопывается, я понимаю, что мне тут еще долго сидеть... очень долго...
-- Знаешь что, -- сказала я. -- Пошли-ка в компьютерник. Там выйдем в Сеть и посмотрим, к чему снится тюрьма. Часто ведь бывает наоборот: плохой сон означает что-то хорошее.
Мне также хотелось проверить, может, на сайт выложили список участников московского форума. Я знала, что меня точно пригласят, но хотелось увидеть подтверждение.
В компьютернике было пусто и тихо: школьники гуляли на улице, а индусы разъехались на каникулы. Я устроилась за компом.
Танька села рядом.
-- О, письмо!
Лязг ключа в замке... Таньке пришло письмо якобы от друга молодого человека, с которым она не так давно познакомилась. Никакого текста -- только фотки. Фотки Танькиного возлюбленного -- с разными девицами, я насчитала штук пять, но, может, их было и меньше, просто какая-то часто радикально меняла имидж, красила волосы и все такое.
Танькино лицо подернулось болью, как бывает, когда в зубе открыт нерв -- а ты хлебнешь холодненького. Нужна была анестезия.
Мы пили пиво, пили водку, пили бальзам, а потом меня вырвало в кустах за гаражами.
-- Это никакой не друг его... -- без конца повторяла Танька. -- Это та девка... Какая-то из... Это она нарочно... Но мне это все равно... с кем он до меня... все равно... главное, чтоб он сам мне ответил... главное, чтоб сейчас...
-- Да, -- говорила я. -- Главное -- это сейчас. Мало кто с кем и когда...
Мы пили неделю, и мама перестала со мной разговаривать.
Я все думала про тюрьму, в которой Таньке еще долго-долго сидеть, и не хотела бросать ее одну. Я стала куда выносливее в отношении алкоголя.
-- Мила, ты где? -- Трубка истерила. -- Иди домой, слышишь! Иди домой!
Шел мелкий дождик, зонта у меня не было, я стояла на крыльце компьютерника, переминаясь с ноги на ногу. Приперлась осень, а ничего не изменилось, кроме того, что у меня теперь есть мобильник. Сперва это радовало, но сейчас -- нет. Потому что -- мамины звонки.
Танька пишет письма этому своему придурку -- а я стою на крыльце, потому что уже не могу на это смотреть.
-- Иди домой! Ты слишком легко одета!
Я всю жизнь слишком легко одета -- по мнению мамы. Но это не я легко одета, это в мире слишком мало тепла.
-- Я скоро буду, не волнуйся! Мне не холодно!
Мне очень и очень холодно.
Скрип двери, вываливает толпа мелких, доставших уже соседа, они бегут в сторону школы, весело матерясь.
-- Я скоро приду.
Выходит Танька. Выходит и проходит мимо меня.
-- Тань!
Она, получается, забыла, что я ее жду.
И в ту секунду, когда она замирает -- высокая девушка в черных джинсах и синей рубашке -- я вижу во всей ее фигуре, в поникших плечах, в висящих как-то безжизненно руках: сломано. Так бывает -- чертишь в тетради поля под линейку, нечаянно чуть-чуть сдвинешь руку -- и вот он, слом линии, уродливый, раздражающий.
-- Тань!
-- Он не хочет со мной общаться. Он сам мне это все послал, не она, не девушка его, а он сам. Чтоб я отстала.
-- Пошли стипуху пропивать.
-- У меня денег нет, друже.
-- У меня есть.
-- Я не хочу.
У меня запиликал телефон.
-- Мам!Я сейчас приду! Пакет кефира? Хорошо! Какой? Любой, только не зеленый с красными узорами? Ага, хорошо!
-- А хочешь... мороженого?
Не знаю, почему я тогда не заболела и почему мама меня не убила -- я ведь купила-таки тот самый кефир!
А еще съела три порции мороженого.
Надеюсь, и Таньке холод помог.
Главное, обе не заболели, хотя вполне могли бы. Значит, с холодом у нас был заключен пакт о ненападении.
-- Ну что, что ты рыдаешь?
Танька сидела рядом со мной на лавочке, пока я -- скорчившись, как будто у меня скрутило живот -- подвывала и всхлипывала.
-- Ы-ы-ы-ы!
Мне было жутко стыдно, но я не могла успокоиться:
-- Ы-ы-ы!
-- Ладно, ладно, прорыдайся, друже, может, легче станет!
Мне не становилось легче. Хотелось сказать:
-- Тань, ты пойми, достало меня все это! Сил моих больше нет! Матушка с отцом собачатся каждый день! В универе без конца "когда пойдете работать в школу"! А если я не хочу идти работать в школу? Если я просто из любви к литературе учиться пришла! Никто в меня не верит, никто! Как узнают, что я пишу -- сразу криво улыбаются! Почему? Почему, блядь? Почему никто криво не улыбается, если узнает, что ты трахаешься с кем-то -- а если пишешь, то пожалуйста? Ты мучаешься, ты душу выворачиваешь -- и все только и могут, что криво улыбаться! А тут -- сперва сами, сами -- я же не напрашивалась, я не смела и надеяться! -- сперва пригласили на форум, сказали: перспективы, то-сё, понимаешь: сказали, что точно, сто пудов меня позовут, я уже всем рассказала -- а теперь пишут: извините, в этот раз решили не звать граждан стран СНГ! Понимаешь, я думала: им важен талант, как написано, а им -- чтоб не из стран СНГ. То есть даже не важно, что я там написала! Важно: что я из СНГ! Тань, как же так? Все теперь надо мной смеяться будут! Тань, я только в это и верила: что творчество меня спасет, что я уеду из этого города, тут же невозможно, тяжко, тошно... Тебя уже сломало, теперь и меня ломает, Тань, ломает!
Но я только издавала нечленораздельный вой и шумно втягивала воздух в легкие.
Нос хлюпал, как дырявый ботинок, сердце стучало башкой в стену, и кто-то спросил:
-- Что с ней?
А Танька ответила:
-- Любовь, не видно, что ли?
Кто-то ушел, а она сказала:
-- Суки они.
-- А-а-га! -- наконец-то смогла выговорить я.
-- Суки они, а ты -- талант!
Сквозь пелену слез я посмотрела на Таньку. После той истории она похудела на два размера, глаза ввалились и на лице застыло выражение "мир, иди на хуй". Иногда я замечала, как подрагивает сигарета у нее в руке.
Что с нами? Ведь не мы первые, не мы последние?
-- Что, друже, водка?
Я кивнула.
Пропащие мы, совсем пропащие.
Мать с отцом окончательно разругались и разбежались.
Мне это было не с руки, так как раньше их конфликты удачно заслоняли мое пьянство и безделье, а теперь все стало очевидно.
Прилетало с обеих сторон.
Мама кричала:
-- Ты пьяница, как и он!
Отец:
-- Истеричка, вся в мать!
Правда, иногда удавалось выклянчивать деньги то у одного, то у другого.
И пропивать.
Тетка с сестренкой уезжали в санаторий на три недели, но вещей набрали -- как на год.
Дядя позвонил мне и попросил помочь посадить ее на поезд. "Мил, она не верит, что мне тяжело тащить эти ее баулы, а у меня -- спина, между прочим".
Я согласилась.
Дядька защитился в прошлом году, тетка -- лет пять назад. Сестренка ходила в школу. Нормальная семья, не то что мы, дебилы.
Я несла теткину сумку, она больно била по ногам, я ругалась про себя, но терпела.
-- Мы на лавочке посидим, а ты сходи, купи мне воды минеральной в дорожку!
-- Дай и мне на пиво тогда!
-- Какое пиво в двенадцать дня!
-- За твой отъезд!
-- Дома отпразднуешь! -- Тетя полезла в кошелек, достала деньги. -- Иди уже!
-- Я с папой! -- Сестренка, смешная худющая девочка на длинных ногах (синяков-то сколько, тонкая кожа -- наша фамильная, чуть-чуть где-то ударилась -- уже синяк) -- метнулась вслед за отцом.
-- У него и правда что-то со спиной! -- сказала я, посмотрев на удаляющуюся фигуру дяди. Он был каким-то перекошенным.
-- Он изменяет мне, Мил, -- вдруг не с того ни с сего сказала тетка.
-- Что?
-- Баба у него какая-то. Я знаю. Ты приди к нему сегодня вечером, а?
-- Э-э-э, да я не могу, у меня практика в школе, уроки...
-- Ладно, забудь.
Через несколько минут появился дядя. В одной руке у него была банка пива, в другой -- минералка.
-- Спасибо!
Тетушка спрятала бутылку в сумку.
-- Ма-а-ам, я так давно уже в поезде не ездила! -- протянула сестрека. -- Я даже чу-чух-чучух забыла, представляешь! Я так рада, что мы едем! Там ведь будет река?
-- Будет.
-- И лес?
-- Будет.
-- Здорово ведь, мама!
-- И можно будет гулять по ночам, да, мам?
-- Только со взрослыми!
Сестренка восторженно посмотрела на меня:
-- Здорово ведь, Мила, да?
-- Не то слово!
И тут я заговорила:
-- Знаешь, на звезды как засмотришься -- можно шею вывернуть! Здорово -- не передать! Чудо -- одно слово! А деревья как шумят, когда целый лес! Как будто с тобой говорят! А я как-то, когда была маленькая, ежика ночью нашла! Вышла в туалет -- а на дорожке ежика нашла!
-- Это у бабушки? -- спросил вдруг дядя.
-- Да, -- сказала я, посмотрев ему в глаза. -- Да.
-- Хорошо там было, -- ответил он и отвернулся.
А потом прибыл поезд, и они уехали.
Когда мы шли к остановке, дядя бросил:
-- Ради дочки не разводимся.
Я молчала.
-- Ты-то замуж не собралась еще?
Я мотнула головой.
-- Ну и хорошо.
-- Дядь Саш, дайте на проезд, я кошелек забыла.
-- А, ну на, возьми!
-- Так у меня сдачи нет! Я потом верну!
-- Брось, ерунда...
-- Ну, я побежала!
Я уехала. Я это сделала. Внезапно, сломив линию своей судьбы, я дернулась, вырвалась, вылетела.
И упала.
Хозяйка, женщина лет пятидесяти по имени Ирина Яковлевна, полная, с короткой стрижкой и невыразительным лицом, посмотрела на меня с ехидцей и спросила:
-- А ты в курсе, что водопровода в доме нет?