-- Как? -- Я аж глаза вытаращила.
-- Да так. Нет и все.
-- А вода как же? Течет из крана...
-- Течет, потому что в бочку налита. И насос качает.
-- А в бочке она откуда?
-- Из колонки.
-- А... как...
-- Ручками, ручками... ведро взяла -- и пошла...
У меня подкосились ноги.
-- Но я думала... что тут все как в городе...
-- За такие-то деньги?
Я присела.
-- Хоть бы мама не узнала...
-- А что мама? -- Хозяйка посмотрела на меня как-то более тепло.
-- Мама расстроится, что мне придется носить тяжелое.
И тут я заплакала.
-- Мама не хотела бы, чтоб я так жила. Она хотела бы, чтоб я жила... жила... как человек!
-- Брось, ну что ты! -- сказала хозяйка совсем примирительно. -- Мы неплохо живем! И потом -- зимой мы воруем воду из труб... ну, отопления. Мыться можно спокойно, только если уж совсем сильно топят, можно обвариться.
-- Я сварюсь под душем! -- выдохнула я со всхлипом. -- Какая глупая и нелепая смерть!
-- А еще... -- Хозяйка наклонилась ко мне и доверительно улыбнулась: -- Мы тут воруем электричество...
Зато до города было недалеко.
Наверное, я могла вложить свои деньги во что-то лучшее, а может, и нет -- денег-то было не так много. Я копила пять лет на покупку этой комнатенки в пригороде Санкт-Петербурга. Часть денег я взяла в долг, поэтому мне приходилось работать довольно много, чтобы успеть отдать все в срок.
Я читала корректуры, писала статьи для журналов, в общем, делала, что умела и могла.
С соседкой я даже немного приятельствовала, а ее сын Коля -- оболтус пятнадцати лет -- приходил ко мне, когда надо было сделать английский. Моего уровня английского как раз хватало на то, чтобы выполнить домашку за девятиклассника. Иногда даже на четверку. Не зря на курсы ходила.
Соседка за это подкармливала меня -- когда тарелочку супа нальет, когда котлетками угостит. Так что да -- иностранный язык, он кормит.
Колю "ту би о нот ту би" занимало мало, в основном его беспокоили более серьезные вопросы, например как-то раз, пока я что-то ему объясняла, а он вроде бы слушал, как-то смешно вывернув набок бритую голову на длиннющей шее, он спросил:
-- А правда, что если человек упал и ударился головой... и ему стало как-то нехорошо... ему надо разбить нос? Типа там кровь из носа пойдет, но зато сотрясения мозгов не будет...
-- Не знаю, -- честно ответила я.
-- Я теперь всегда буду всем носы разбивать, если что. Прикольно было бы, если б это от всех болезней помогало. Простился -- в нос, руку сломал -- в нос...
"Ну, Бог в этом вопросе с тобой солидарен, -- подумала я. -- У него тоже семь бед -- один ответ: все плохо и ты приуныл -- получи в нос, все хорошо и ты возгордился успехами -- снова в нос!"
В другой раз Колька спросил меня:
-- И почему я такой дрищ?
А в третий:
-- А правда, что зубная паста помогает от угрей?
По ночам Колька играл в компьютерные игры, а днем, придя из школы, отсыпался. Ему часто снились какие-то монстры из игр, и он кричал во сне.
-- Ты вроде умная? -- Катька ехидно прищурила левый глаз. Она дочка моей соседки, возрастом помладше меня, но замужняя, у нее и ребенок есть, мелкий толстый Кирюшка, лет ему что-то около пяти. Катька сама мелковастая такая, крашеная брюнетка с татуировкой-иероглифом между лопаток. Что означает этот иероглиф, Катька не знает. Возможно, его просто выдумал тот чел, который его набивал. Катька говорит, что он был наркошей.
-- Не знаю, -- ответила я, полагая, что это самый лучший ответ на такой вопрос.
-- Ты какие имена знаешь, чтобы с буквы "К" начинались. Только не "Кристина" -- у нас так главную школьную шалаву звали...
-- Каролина еще...
-- Не-е... На Кристину похоже...
-- Карина.
-- Из той же жопы.
-- Ксения, Ксюша.
-- Собчачка?
-- Ну почему Собчачка сразу! -- Мое религиозное воспитание восстает как-то само собой. -- А святая Ксения Петербургская? Все про нее знают! Переводится как "иностранка". Типа "не от мира сего".
-- Не, со странностями мне имен не надо...
-- Клава?
-- Бля, ну ты скажешь! Так только бабок старых зовут!
-- Камилла?
-- О... красиво. Только сокращенно как? Кама, что ли?
-- Мила.
-- Мила -- хорошо. Камилла Константиновна -- ничего звучит?
-- Ничего. С Константиновной вообще, конечно, трудно как-то сочетаться. Длинное отчество... А...а, так ты беременна, Катя!
Я раззявила рот.
-- Дошло только! -- Она засмеялась. -- Я что придумала. У нас вся семья на "К" должна быть: Костя, Катя, Кирилл. Думаю, дочка будет. Вот чувствую: точно дочка. Когда Кириллом беременная была, какие-то другие ощущения были.
Тут мне трудно было что-то сказать. Поди разбери, какие там у этих беременных ощущения.
Ирина Яковлевна вернулась с работы, открыла дверь, сняла сапоги.
А Катька ей:
-- Мам, я придумала! Камиллой назову!
-- Ну хорошо, хорошо! -- Соседка сняла шапку и взлохматила прибитые волосы. Посмотрелась в зеркало. -- Ну я и чуча!.. Значит, будет у меня внучка Милочка! К доктору-то когда покажешься?
-- Завтра поеду. Костя завезет. Мам, так курить охота! Как это мне девять месяцев продержаться?
-- Потерпишь.
Соседка присела на крашенный в желтый цвет ящик, который у нас на кухне почему-то был за табуретку.
-- Фуф, устала! -- достала из кармана пачку, потянулась за зажигалкой.
-- Ну, ма-ам!
-- А-а! Ну хорошо, хорошо! Не буду тебя искушать!
-- И ее травить! Она же через меня все яды в себя впитает...
-- Чему там впитывать, там еще нет ничего, зародыш вот такусенький!
-- Все равно лучше не дышать всякой гадостью.
-- И то верно. Заварю-ка чаю. Ты себя чуток иначе чувствуешь, чем когда с Кириллом-то? Я помню, сразу догадалась, что у меня девка будет.
Мама мне редко пишет. И неожиданно. Вдруг ни с того ни с сего -- эсэмэска. А в другой раз -- месяцы молчания.
Только с праздниками всеми поздравляла. Или иногда выныривала из темноты с чем-то типа "Была у отца. Он на полу в кухне спал, пьяный. В квартире свинарник". Я помню, что в тот день, когда я получила это, на кухне Катька и соседка пили чай, звенели ложками и:
-- Мы ж семья на букву "К"! Здорово, да?
"Ты ж вообще-то Екатерина, дура тупая!" -- подумала я.
И вдруг мне захотелось выйти из дома и пойти... по шпалам, по шпалам, как в песне, пока не дойду до родного города, до дома, до кухни, где можно лечь на пол рядом с отцом и так и лежать рядом -- на твердом, холодном, родном полу.
Какая иной раз находит глупая, бессмысленная тоска! Я же оттуда бежала со всех ног, забыла, что ли?
Я включила комп и уткнулась в сериал. Но мысли почему-то пошли дурацкие. Вон герой моется в душе. Хорошо ему, может плескаться, сколько хочет. Не то что у нас -- выльешь всю воду из бочки, потом будешь стоять весь в мыле, как загнанная лошадь. А их убивают, ведь так? Верно?
На работе мы очень сильно выпить любим. Прямо так любим, что иной раз даже нажираемся. Особенно перед праздниками. Перед Новым годом, например.
Офис у нас -- комнатка в полуподвале, тесно, душно. Единственное окно выходит на какие-то кусты, в которых шныряют бродячие кошки. Кошкам мы иной раз оставляем на подоконнике консервные банки с остатками своего обеда. Кошки диковатые, поэтому есть предпочитают, когда мы их не видим, но я се-таки выведала их секрет, этих кошек. Они были не совсем кошками. Одна -- так точно.
-- Нет-нет, мне больше не наливать! -- отмахивается коллега Влад. -- Мне надо домой. Подготовка к празднику. Жена будет холодец разливать, а я -- салаты рубить.
В моем воображении Влад прекрасно вписывается в интерьер любой кухни -- он очень большой, толстый, спокойный и мягкий, мне кажется, что старое-доброе: "не сворачивай на кухню, там ведь жесткий холодильник, а сворачивай на папу -- папа мягкий, он простит" -- это про него, в том отношении, что в него можно влететь во весь опор, врезаться прямо с лету, а он только улыбнется, обнимет крепко и скажет: "Ну, куда ты, дурашка?" У него есть маленькая дочка, думаю, у них там все так и происходит.
-- А у нас в такое время... обычно... -- начинаю я и чувствую, что язык как-то заплетается, -- мы с мамой на кухне возились и папку гоняли, чтоб он до того, как все сядут за стол, не подъел наши запасы... а то он то бутеб... бутирб.. бутербродик схватит, то еще что... -- Я чувствовала, что краснею. Вокруг все такие солидные и трезвые, а меня вот развезло. -- Надо идти... надо... опоздаю...
Я предусмотрительно не пытаюсь даже выговорить "на электричку", точно язык в узел завяжется.
Влад встает из-за стола. У него мохнатая, взъерошенная борода.
-- Я вас провожу.
-- Не надо.
-- Надо-надо.
Мы выходим во двор.
-- Зима такая хорошая, -- говорю я. -- Снега сколько!
-- Да, -- говорит он, -- чудесная зима. У вас нет варежек? Вы же замерзнете!
-- Нет, -- смеюсь я. -- Есть. Вот, я сейчас...
Одна из варежек падает в снег, Влад нагибается, поднимает, подает мне ее.
-- Спасибо, я бы сама. -- Но на мне толстый пуховик, а под ним -- не менее толстый свитер, а еще я пьяная, нагнуться мне было бы трудно, поэтому я искренне благодарна. -- Я вас так люблю! -- вдруг говорю я и обнимаю его.-- Вы хороший!
Он смущенно отстраняется.
-- Как же вы до дома доедете?
-- На электричке! -- Я жутко радуюсь, что все правильно выговорила.
-- А до электрички как?
-- На метро!
-- А до метро?
-- На маршрутке!
-- Хоть бы не потеряться вам. Мы не хотим вас потерять, вы ценный сотрудник.
-- Спасибо вам огромное! -- Мне снова хочется его обнять. -- Я так рада, что вы у меня есть. Я завтра тоже буду пить. Ведь праздники же! Надо пить и гулять!
-- Берегите себя.
-- И вы тоже. Я вас очень-очень люблю. Всех-всех!
-- Вон маршрутка идет, не ваша!
-- Моя.
-- Знаете, что такое любовь по Лакану?
Я смотрю на него, слушаю, поражаюсь, как все умно и верно, он запихивает меня в маршрутку, и я, уткнувшись носом в воротник, понимаю, что ничего не запомнила из его слов.
Как теперь спросить, на трезвую-то голову, что он там сказал про любовь по Лакану? И правильно ли будет переспрашивать?
Лет в десять был у меня заскок: боги древней Греции.
Я специально маму троллила: не буду в Бога верить, а буду верить в богов. В Зевса вот буду верить, в Афродиту и Аполлона.
Книга о богах Древней Греции была у меня настольной. Разумеется, недолго: пока я не дошла до мысли, что даже самые лучшие боги порой убивали, приказывали сдирать кожу и всякое подобное. Но какое-то время я была увлечена, даже игрушек своих назвала именами богов. Да, я тогда еще играла в игрушки, во все, включая даже разборного клоуна, который состоял из пяти колец разного диаметра и головы-навершия. Этот клоун постоянно находился в разобранном состоянии, потому что штырек, на который надевались кольца и голова, где-то затерялся. Клоун был богом времени, в моей интерпретации развалившимся на прошлое, настоящее и будущее -- потому что ведь действительно, кому и когда удавалось увидеть все время целиком?
Но самым моим любимым богом был Аполлон. Его имя у меня носил медведь, маленький, коричневый. Я считала, что этот медведь -- самый красивый из моих игрушек, повязала ему на шею красный бант и украсила его утащенной из маминой шкатулки брошью со стекляшками. Моя логика была, как мне казалось, непрошибаема: самый красивый бог соответствовал самой красивой игрушке мужского пола.
Как-то раз мама затеяла уборку и принялась выколачивать пыль из всего вообще. В том числе и из моего медведя.
И он выпал у нее из рук. Упал с балкона.
-- Похоже, твой коричневый медведь упал куда-то вниз, на тротуар, -- сообщила она мне. -- Или даже на дорогу. Я из-за деревьев не могу углядеть куда.
-- Мой Аполлон!-- взревела я и бросилась к входной двери. -- Я его найду!
-- Кто? -- Мамины очки аж подпрыгнули.
-- Аполлон! -- ответила я, натягивая сапоги. -- Самый красивый бог. Мой самый любимый медведь. А тот большой, надутый,-- это Зевс.
-- Этот плюшевый -- Аполлон? -- Мама просто не могла сдержать смех. -- Ха-ха-ха! Ой, я не могу!
-- И ничего смешного! -- Я топнула ногой.
Мама продолжала смеяться.
-- Да ну тебя!
Я выскочила на улицу и принялась искать своего Аполлона. К счастью, он упал прямо под балконом, и его еще никто не подобрал и не затоптал сапожищами.
Я прижала к себе своего мишку. Теплый, мягенький, коричневый. Как его можно не любить?
Но мама смеялась даже тогда, когда я вернулась домой.
-- Аполлон! Ой, не могу.
Честно говоря, моя мама редко смеялась, это плохо сочеталось с ее суровой набожностью, но в тот день она прямо-таки вся извалялась в веселье. Я же, надутая, сидела в углу со своим Аполлоном. Кстати, красивая брошка с камешками осталась там, на улице, видимо, отстегнулась как-то. Но любимый был жив-здоров, это главное.
-- Почему он до сих пор не внес правку?
-- Может, запил, -- говорит Влад спокойно, лишь слегка грустновато.
-- Да вы что?!! Нам же завтра сдавать макет!!!
Влад выбрался из-за стола (а с его большим животом это было не так уж легко) и пошел в сторону нашей импровизированной кухоньки, где на маленьком столике стояли чайник и микроволновка.
-- Хотите бутерброд с паштетом?
-- Нет, спасибо.
Я сижу, гипонтизируя экран. Когда же чертов верстальщик пришлет макет? Уже поздний вечер, а мне надо проверить, как он внес правку, еще раз сверить выходные данные...
Просматриваю промежуточный вариант макета.
-- Тупица! -- Я не могу сдержать гнев. -- Как я не заметила! "Восточно-европейский" через дефис! Как, откуда?
Влад подходит ко мне так близко, что я вижу хлебные крошки на его свитере.
-- Люда! -- Он примирительно кладет мне руку на плечо. -- Ну чего вы так? Позвоним верстальщику, скажем, что нашли ошибку, попросим исправить, а заодно разберемся, пьян он или нет...
Он достает мобильный и набирает номер.
Я отчаянно анализирую, почему так вышло -- откуда в моей работе и ошибка?
-- Наверное, тут первоначально был перенос, а потом, когда текст подтянули... Черт, ну что же я за овца! Была же уже одна сверка!
Верстальщик взял трубку. Я слышала, как он на том конце бросил:
-- Не могу говорить, потом перезвоню.
Влад сел рядом со мной.
-- Мы сегодня этот макет не сдадим! -- с отчаянием воскликнула я. -- Уже семь часов! А еще надо все тщательно сверить! Вдруг там еще где-то вылез такой дефис! И как я, балда...
-- Люда, почему вы так ненавидите себя? -- Влад посмотрел на меня пристально-внимательно. И я на него так же внимательно посмотрела. Лицо его всегда пряталось от меня в смешной, косматой седовато-рыжеватой бороде, а теперь вдруг выплыло: светло-серые глаза, крупный нос в тонких красных прожилочках, родинка в уголке левого глаза, пухлые губы, прикрытые усами.
-- А почему у вас красные черточки на носу?
-- Ну Лю-юда! -- Он громко и открыто засмеялся. -- Святая непосредственность! Это капилляры просто так расположены, наследственное! А вы думали, я жуткий пропойца вроде нашего верстальщика Миши?
-- Нет! -- Я смутилась. -- Нет, ну вы что! Я не должна была спрашивать! Простите! Я такая дура!
-- Ничего, я уже к вам привык! Только теперь и вы мне ответьте: за что вы себя так ненавидите? Ну?
-- За то, что уехала, -- тихо сказала я и почувствовала, как преодолеваю словно бы какое-то внутреннее сопротивление, не слишком сильное, но ощутимое -- отталкиваюсь от берега и начинаю плыть...
-- Уехала... откуда? Иди сюда, -- он приобнял меня.-- Вот так. Что случилось?
-- У меня была бабушка, она умерла. А отец спился. Он был там совсем один. Сперва бабушка смотрела за ним, потом он -- за ней. А потом она умерла. И он начал пить. А мама с ним в разводе. Она не могла помочь. А если бы я не уехала...
-- Ты ничего не изменила бы, ты же знаешь. Вон наш Миша -- как твой отец. Пьет и пьет. Мы ему работу подкидываем, тащим-тащим, а он что? Пьет... И жена его пыталась вытащить, и мать покойная -- ничего...