— Эй, кто там! Без урона обошлось?
— С благополучием! — откликнулась Дарья, облегченно вздыхая.
Через минуту пароход со свистом выдохнул пар и зашлепал по воде широкими лопастями веерных колес…
К полуночи ветер стих. Застрявшая где-то в темноте туча густо сеяла по морю теплые водяные зерна. После долгих поисков рыбачьей ватаги усталая и промокшая до озноба Дарья решила остаться одна. Измерив шестом глубину, надела на кочеты весла, опустилась на сиделку, поставив возле себя фонарь.
— Брюляй парус и сыпь сетки. Видать, не найти наших ребят, — вполголоса сказала она.
Сухопайщик повалил рею, собрал парус, закрепил гитами. Дарья повела баркас на веслах, временами останавливаясь, а сухопайщик осторожно, но быстро перебирал сети, переносил за борт и грузилами опускал в воду. За кормой баркаса наборным поясом тянулся шмат. Сухопайщик скользил, путался ногами в сетях и, падая, грудью наваливался на борт. Дарья упиралась веслами в воду, задерживала баркас. Кряхтя и кашляя, рыбак становился на ноги, молча продолжал работу. И лишь после того, как поставил последнюю перетягу и посадил на якорь буек, глухо проговорил:
— Готово…
Дарья выпустила из рук весла.
— К берегу пойдем? Что-то и конца не видать дождю.
— Можно и тут переночевать. Для нашего брата это пустое дело.
Отчалив немного в сторону, бросили якорь, стали готовиться к ночлегу. Дарья достала из-под чердака сухой брезент и, укутавшись в него, легла на корме. Сухопайщик опустился на сиделку, закурил трубку, понурил голову. Капли дождя дробно стучали по брезенту; клонило ко сну. Но Дарья не спала. Зевая и потягиваясь, переворачивалась с боку на бок, упорно боролась с дремотой. С сиделки все чаще и чаще доносился усиливающийся кашель, беспокоил ее. Откинула краешек брезента, высунула голову. С сожалением взглянула на рыбака.
— Чего трусишься? Гляди, роба вся промокла. Иди под брезент.
Сухопайщик вскочил, недоверчиво посмотрел в сторону Дарьи. На корме помедлил минуту, осторожно прилег возле Дарьи, потянул на себя брезент. Лежали молча, отвернувшись в стороны. Вскоре сухопайщик заелозил ногами, перевернулся на спину, уперся локтем в бок Дарьи. Та отодвинулась, проворчала что-то сквозь дремоту. Сухопайщик повернулся к ней лицом, прижал руку. Дарья рванулась, привстала:
— Не дури. Григорию скажу.
— Не могу… Невтерпеж мне…
Обхватил поперек и, крепко прижимая к себе, в безумстве застонал:
— Не могу. Не могу я…
Упершись руками ему в подбородок, Дарья по-кошачьи изогнулась, с силой двинула ногами в живот. Он разжал руки, откинулся назад, скатился на сиделку.
— Не трожь, говорю, а то за борт скину. Не смей дурить!
Бросила ему винцараду, накинула на себя брезент, села и, поджав ноги, положила на колени голову. Рыбак пошарил руками по мостку, подобрал кусочки разбившейся глиняной трубки, пополз к носовой части, ворча:
— Лучше б сердце мое разбила… Как же без трубки теперь?
— Сказывала тебе, не дури, — бросила вслед Дарья. — Коли невтерпеж стало, женой обзаведись.
С чердака послышался отрывистый смех, похожий на тихое всхлипывание.
— Женой… Двадцать лет шукаю себе жену, и никто не желает меня. Никто… Даже самая поганая баба и та…
— Отчего так?
— По молодости слабосилием страдал. Ну, и разнеслось по всей округе, что порченый я. В другие края думал уехать, — не могу, сил не хватает бросить хутор. Прирос к этому берегу.
— А я слыхала, что дурную жизнь ведешь ты.
— Бабы сказывали? — и опять послышался странный не то плач, не то смех, от которого холодело сердце. — Дурную жизнь… Сорок лет мне, а я еще бабьей ласки не изведал… Так же хочу ее, как и все люди, а вот не изведал… Не знаю… — он уронил на руки голову. — Ни у кого жалости ко мне нету…
— Ну, и я дурить не позволю. У меня муж есть. Хочешь, ложись под брезент, только без баловства.
Рыбак молчал, подергивая острыми плечами.
«Плачет», — подумала Дарья и окликнула еще раз. Не дождавшись ответа, завернулась в брезент и, согреваясь дыханием, крепко уснула.
На рассвете рыбак помял кулаками вспухшие глаза и по привычке сунул руку в карман. Вынув глиняные осколки, пропитанные едкой табачной гарью, подержал на ладони и выбросил в море, матерно обругав Дарью. Достал из-под сиделки припрятанную поллитровку, в несколько приемов высосал водку, подошел к Дарье и грубо сорвал с нее брезент. Предутренний морской ветерок защекотал ей лицо, перехватил горло, отогнал сон.
— Вставай! Пора сетки трусить.
Приподнявшись на локтях, Дарья огляделась. По небу уплывали на север две небольшие тучки. Неподалеку от баркаса подпрыгивал на пенистых бурунах согнувшийся коромыслом буек, взмахивал красным треугольником флажка. В километре от них тяжело покачивались перегруженные рыбой баркасы хуторян, направляющиеся к берегу. Впереди шел «Черный ворон», резал белым кливером воздух.
Возле буйка кружилась стая прожорливых мартынов, жадно выслеживая добычу. Они стремительно бросались вниз, бились над водой, выхватывали рыбу, запутавшуюся в сетях близко к шмату, в воздухе разрывали ее в клочья и уничтожали в одно мгновение, дико, пронзительно крича.
— Время и нам сплывать, — спохватилась Дарья и стала торопливо подымать якорь. — Живее греби веслами, а то не поднять его так.
Увидев приближающийся баркас, мартыны взметнулись выше и закричали сильнее, недовольные появлением людей, отнимающих пищу.
«Стало быть, на косяк напали», — порадовалась про себя Дарья, предугадывая хороший улов, и заторопила рыбака. Но у того вяло двигались руки, падали весла. Под ногами зазвенела бутылка, покатилась на мосток.
— Откуда это? — удивилась Дарья, бросая руль.
— Не суйся!
Сковырнула его с сиделки, глубоко погрузила весла, сама повела баркас.
— И к черту. Не желаю батрачить.
— Не желаешь грести, у руля садись. А то покличу ребят, пока близко, и без твоей помощи обойдусь.
Сухопайщик украдкой взглянул на проходившие мимо баркасы, поворчал сердито и крепко зажал в руке румпелек.
Поравнявшись с буйком, Дарья перегнулась через борт, потянула за шмат. В сетях тревожно забилась рыба, вырывая из рук Дарьи унизанную шматом хребтину перетяги, а ей показалось, будто ее кто-то дернул за сердце.
— Чебак бунтуется! — невольно вырвалось у нее. — Айда трусить.
Рыбак сбросил с плеч винцараду, засучил рукава, потянул сеть. Изгибаясь и отсвечивая в лучах показавшегося из-за горизонта красного, как маковый букет, солнца, чебаки бились в испуге, плескались и еще больше запутывались в сети.
Дарья, помогая сухопайщику, перетягивала сети в баркас, выбирала улов, сыпала на мосток. Баркас быстро заполнялся рыбой, заметно погружался в воду. Рыбак работал усердно, без передышки. Боковой ветер, усилившийся с восходом солнца, гнал раскатистые буруны, разбивал их о борт, сотрясая баркас. Скользя и падая, сухопайщик молча подымался и продолжал работать с еще большим ожесточением. Последнюю сеть перебрал сам, не допустил Дарью. Та с застывшим на лице удивлением наблюдала за ним.
«С чего бы это он подобрел так?»
Весь мокрый от воды и пота, без шапки и в расстегнутой рубахе, подошел вплотную к Дарье и, подымая в тяжелом дыхании плечи, исподлобья уставился на нее мутными, как матовые стеклянные шарики, немигающими глазами.
— Насчет сеток желаешь спросить? Пущай остаются. Завтра заберем на берег и просушим. Станови парус.
Сухопайщик усмехнулся, покачал головой:
— О другом я.
— О чем? Машинбу поставить? А я и забыла. Непременно надо, а то волной захлестнет.
— Ласки мне твоей хочется. Всегда буду помогать и вот так работать, только жалость ко мне поимей.
Дарья отошла к рулю, оглянулась в сторону ватаги.
— Опять начинаешь? Не смей, а то закричу. Станови парус.
— Не поставлю… — и, приблизившись, схватил ее за плечи. — Издеваешься? Значит, не человек я? Не человек?
— Уйди!
— Не уйду. Не уйду-у-у! — взревел он и повалился на Дарью.
Дарья подставила ногу, толчком в грудь швырнула его с кормы. Сорвала с головы платок и, размахивая им, истошно закричала рыбакам. Повернулась к обидчику, трясясь от негодования:
— Григорию скажу… Нет, всему хутору скажу… Всем скажу.
Сухопайщик встал, повел вокруг налитыми кровью глазами. На лице его, одежде и сапогах мокрыми снежинками сверкала цинковая рыбья чешуя. Ветер сек по лбу мокрой прядью волос, теребил отворот рубашки. Дарья не переставала кричать о помощи и, стуча босыми ногами о корму, грозила сухопайщику:
— Вот, и скажу. Все равно скажу. На весь хутор осрамлю.
Заметив, что от ватаги отделился баркас и направился к ним, сухопайщик поспешно развязал трясущимися руками гиты, поднял парус и, блестя обезумевшими от бешенства глазами, брызгая слюной, закричал нечеловеческим голосом:
— Брешешь! Не скажешь! Не осрамишь! — и, брасуя парусом, повел баркас между бурунами, уходя от приближавшихся рыбаков. Выждав момент, когда огромный бурун подкатился вплотную, он сильно накренил баркас и прыгнул на борт.
— С ума спятил, что ли? Погоди ты! — вскрикнула Дарья, выпуская румпелек.
Волна хлестнула через борт, взбудоражила еще не уснувшую рыбу. Баркас лег на бок и погрузил в волны сопротивлявшийся парус. Взмахнув руками, Дарья сорвалась с кормы и рухнула в воду. Вынырнув, огляделась, но баркаса и сухопайщика не увидела.
— Погибли! — сорвалось с ее посиневших губ, и Дарья поплыла навстречу спешившему к ней баркасу. Руки и ноги быстро коченели в холодной воде, рубашка и шаровары свинцовым панциром облепили тело, тянули ко дну.
Чувствует Дарья: иссякают силы, не доплыть до баркаса, не поспеет помощь, — и еще сильнее стынет тело от зябкого ужаса, мутится рассудок. «Лечь на спину… Легче будет…» — думает она и переворачивается лицом вверх. Потом снова переворачивается и, напрягая последние силы, плывет наугад. Что-то ударило об ногу. Попробовала пальцами — бугор! — и ступила обеими ногами на подводную отмель. Буруны толкали ее в грудь, срывали с места. Дарья слышала, как шарахнулись мартыны, вспугнутые человеческими голосами, но ничего не видела. Она качалась из стороны в сторону, загребая под себя воду. Но вот песчаный бугор под ногами заколебался, рассасываемый водой, стал быстро таять, и ее потянуло вниз, а потом подхватило волной, отбросило далеко и ударило головой обо что-то твердое, как камень.
— Куда же ты правил? Ах, раззява… Килем голову расшиб. Вот беда… — словно сквозь глубокую дрему услышала Дарья и, когда ее за волосы потянули на баркас, лишилась сознания.
Появление на хуторе полуторатонного грузовика было событием для ребятишек. Завидев его у кургана, мальчишки опрометью бросились на окраину, взвизгивая и кувыркаясь один через другого. Возле клуба они стеной преградили машине дорогу, и она остановилась. Большинство ребят ни разу не бывало в городах и видело автомобили только на картинках. Дети с огромным интересом осматривали грузовик со всех сторон, припадали грудью к земле, заглядывали под кузов, ковыряли ногтями резиновые шины, ощупывали радиатор, похожий на пчелиные соты, обжигали руки. Желая, видимо, удовлетворить любопытство ребят, шофер, улыбаясь, помедлил немного, а потом спросил:
— Где сельсовет помещается?
— Вон там, посеред хутора, где тополь растет, — дружно ответили малыши. — Айда за нами, покажем, — и вперегонки пустились по главной улице, поддерживая спадавшие штанишки.
Возле совета стоял представитель треста, возмущенно хлопал себя по бедрам. Когда подъехала машина, он раздраженно обратился к шоферу:
— Почему так поздно? Ведь это же безобразие! Они знают там, в тресте, во сколько обошлись мне подводы? Они знают, сколько пропало рыбы? Вон, под яр сваливаем…
Из кабины спокойно вылез среднего роста худощавый человек с приплюснутым носом, одетый в порыжевшую и залубеневшую от времени кожаную куртку. Слегка прихрамывая и кивая головой, приблизился к представителю треста.
— Винить некого и не за что. Машины обслуживают все рыболовецкие точки побережья нашего района. Не имея передышки, часто требуют ремонта. Вот и задержка получилась.
— Нет, это недопустимо! Сколько рыбы погибло! Поеду в город, я их!.. — не переставал горячиться представитель треста. — Сорочо́к и нитки привезли?
Шофер утвердительно кивнул головой. Представитель треста вспрыгнул на подножку, сел в кабину.
— Держите прямо. Поедем на пункт.
Машина вздрогнула, судорожно затряслась и задымила по улице сизым перегаром бензина. Следом за ней с криком и свистом бросились ребятишки, и вскоре улица опустела.
На крыльцо совета вышел Душин. Увидев неизвестного, приподнял картуз, приветливо сказал:
— Доброго здоровья вам. Откуда вы и зачем?
— Я Жуков. От окружкома партии. А вы председатель совета будете?
— Нет, секретарь. Председатель в районе и вернется к вечеру.
Жуков кивнул головой и задумчиво уставился в землю.
— А может, дома он?
Душин высоко поднял плечи:
— Едва ли. А то гляди, вернулся, может быть, и дома, — и, сойдя с крыльца, добавил: — Пойдемте к нему. Тут недалеко.
У обрыва Жуков остановился. Его внимание привлекла широкая яма, из которой выплескивалась перемешанная с песком глина. Евгенушка и Анка поддевали ее лопатами, отбрасывали в сторону. Жуков и Душин направились к ним.
— Что вы делаете, товарищи?
Анка задержала на весу лопату, обернулась.
— Чем занимаетесь, спрашиваю?
— Могилу роем.
— Зачем?
— Рыбу тухлую хоронить, — вставила Евгенушка, блеснув глазами.
Из ямы высунулись Дубов и Зотов. Дубов, поглядев на Жукова, прижмурил красные веки и махнул рукой:
— Это уже третий такой субботник справляем. Разве вы не знаете?
Не выдержал и Зотов:
— Полторы тысячи пудов добра угробили. Рыбалки из моря качают рыбу, а мы только и знаем, что в землю закапываем.
Жуков вопросительно уставился на Душина.
— Хранить негде, — поспешно ответил Душин. — Так, понемножку, кое-где, в сараях рыбалок… А тут еще в подводах большая нехватка. Вот и…
Анка, вонзив в глиняный бугор лопату, перебила Душина:
— Хранить есть где. Вон сарай с ваннами для рыбы и ледником. Всю весну пустует.
Жуков ощупал глазами длинный каменный сарай под железной крышей, спросил:
— Чей?
— Рыботорговца Урина, что целый век даром загребал на хуторе рыбу. А наши теперь бояться воспользоваться ледником.
— Где он сам?
— Скрылся.
Жуков вынул записную книжку, записал что-то и направился вниз. Его догнала Анка.
— Вы откуда, товарищ?
— Из округа.
— Так вот: у нас еще один богатей имеется, по фамилии Белгородцев. Всю бедноту к рукам прибрал подачками разными. Путина еще не кончилась, а рыбаки бросили лов, на берегу гуляют. Белгородцев днем и ночью спаивает их водкой. Так вот, чтоб знали вы.
— Хорошо, хорошо, — и карандаш опять забегал по листку.
Кострюкова дома не оказалось. Возле его халупы, метрах в десяти от берега, на подчалке сонно покачивался Панюхай. На носу подчалка висела сапетка, касаясь донышком воды, а поперек борта лежали два коротких удилища с поднятыми вверх острыми концами. Неподалеку ядренными вишнями горели в мелкой зыби красные пробочные поплавки.
— Тоже рыбак? — поинтересовался Жуков.
— У берега бычков ловит, а в море боится выходить, — ответил Душин и окликнул: — Ну как, дед Панюхай, рыба дюбает?
Панюхай поправил сползший на лоб платок и, сощурившись, затрусил бородкой:
— А чтоб ее батьку так дюбало. Поцмыкает, поцмыкает и бросит. А тут зло тебя берет, за печенку дергает.
— Почему в море не выезжаете? — спросил, кивнув головой, Жуков.
— С чем? Со штанами дырявыми? Много наловишь.
— С сетями выезжают на лов.
Панюхай горестно вздохнул:
— А где их взять? Дожились — ни сеток, ни шматка ниток. Да людей славных, что век нас кормили, из домов выгоняем. Эх, зря…
— У нас еще никого не выгнали, — возразил Душин. — А нитки на сети ты можешь хоть нынче получить. Привезли из города.