— Мать.
— Чего тебе?
— Вода у нас есть?
— Есть немного.
— Я сбегаю.
— Ну да, чтоб еще накрыло там.
— А как же без воды?
— Обойдемся.
Андрейка пошел к двери.
— Куда ты?—остановила его мать.
— На двор.
— Не бегай попусту.
И добавила тихо, как бы про себя:
— Одного нет, так еще и другого...
Андрейка вышел и остановился у входа.
Мутно и туманно на дворе. Туман как будто
смешался с дымом и повис над городом, холод-
ный и серый.
Тихо. Все словно вымерло.
Гукнула и рассыпалась грохочущими перека-
тами пушка. У Андрейки екнуло сердце. И вскоре
с другой стороны отозвалась другая. Андрейке
послышалось, как будто бы пронеслось что то
с шипеньем вверху. Он поднял голову и ничего
не увидел.
Хотелось выйти на улицу, но ноги были тяже-
лые и что то подкатывалось к груди, мешая
дышать. Он набрал в рот воздуха и с шумом
выпустил его.
Медленно, выжидая каждое мгновенье удара,
он пошел к воротам. Глянул вдоль улицы и уви-
дел, что у стены соседнего дома стоит с ведром
Гаврюшка и смотрит туда, где в серой мути пря-
тался вокзал.
— Эй, эй,—крикнул Андрейка.
Гаврюшка увидел товарища и бросился к нему.
Оба как то особенно обрадовались друг другу.
— Ты куда?— спросил Андрейка.
— По воду.
— Нам тоже нужно.
— Так пойдем вместе,—живо отозвался Гав-
рюшка.
— Ладно, сейчас ведро возьму.
12.
Пошли по улице, звеня ручками ведер.
Грохот пушечных выстрелов сотрясал воз-
дух, но вдвоем не было страшно, и нарочно хоте-
лось говорить громко, как будто ничего не было.
— Мы не спали всю ночь,— рассказывал Гав-
рюшка.—Как ахнет, ахнет, аж стены дрожат. Тетка
моя страстную свечку зажгла и всю ночь поклоны
бухала. А у соседей бабка, знаешь, что семечками
торгует,—залезла в погреб и сидела там всю ночь.
— Это зачем же?—засмеялся Андрюшка.
— А чтоб снарядом не попало.
— И теперь сидит?
— Нет, вылезла. Днем, говорит, не так
страшно.
— Да оно, знаешь...
Андрюшка не договорил.
Что-то с шипеньем и свистом пронеслось вдоль
улицы и шлепнулось на мерзлую землю.
Ребята остановились, посмотрели друг на друга,
как бы спрашивая: итти дальше или вернуться?
Из двора вышел пожилой человек, низенький,
коренастый, с ведеркой в руке,—ребята узнали
в нем сцепщика поездов Мухина. Он посмотрел на
ребят, на их оторопелые лица и сказал, подми-
гивая:
— Видели жучка? Вжикнул и носом в землю.
Да вы не бойтесь, это шальная. Вы по воду? Идем
вместе.
Двинулись дальше. Втроем стало веселее.
Мухин говорил, поглядывая в ту сторону, откуда
доносилось громыхание:
— Нам бояться нечего. Они через нас по горке
бьют. На горке батарея гайдамацкая стоит.
А в бою— самое главное—орудия подбить.
— А кто лучше бьет: большевики или гайда-
маки?— спросил Андрейка.
— Большевики лучше. У них артиллерия силь-
ней. Туман мешает, верного прицела нельзя взять,
а то они живо бы расправились с гайдамаками.
— Говорят, много народа побило,—сказал Гав-
рюшка.
— Бабьи сказки,—махнул рукой Мухин.— От
снаряда легче спастись, чем от пули. Снаряд
издали слышно.
— А если в дом попадет?
— Ну, тогда хуже. Осколками убить может.
Навстречу шла женщина с полными ведрами.
— Не боишься, тетка?—спросил Мухин.
Женщина поставила на землю ведра и сказала:
— Бойся, не бойся, а воды нужно. Долго еще
стрелять будете?
—■ А кто стреляет?
— Да все вы, мужики. Баба не стала бы стре-
лять.
— За то бабе и дорога—от печи до порога.
— Вы то широкие. Развели катавасию—житья
нет. Ишь бухают, ни дня, ни ночи, чтоб им
в животе так бухало.
—Ничего, потерпи, мать, скоро полегчает.
— Жди- и.
Женщина взяла ведра и пошла дальше.
— Беда с бабами,—покрутил головой Мухин.
Не понимают рабочего интереса1 . Чего стреляете?
Да как же не стрелять за рабочее дело? В Мо-
скве—власть Советов, а у нас—власть буржуев.
Там рабочие все взяли в свои руки, а у нас по
тюрьмам сидят. Да, что же мы не такие, как там?
Нужно одну линию держать.
У колодезя было пусто. Набрали воды и пошли
обратно под несмолкаемый грохот пушек.
13
Всю ночь грохотали над городом пушки, сотря-
сая воздух, землю, дома. Ночью как будто удваи-
вался их грохот, слышались новые оттенки ударов.
То загремят громовые раскаты, то, кажется,
будто кто разбивает гигантским молотом каленую
сталь, то как будто рвут на части куски крепкой
ткани. А иные удары падают мягко, звучно и не
пугают, а радуют слух.
Отблески молний вспыхивают там и сям, как
при настоящей грозе. Иногда подымаются зарева
и лижут мутно-красными языками небо.
Это горят дома, зажженные снарядами. Бегут
из них люди, спасая второпях вещи и детей. Бегут,
куда попало, лишь бы спрятать свой страх перед
грозой.
Ночью опять наплывала жуть, и не было сна,
мерещились всякие страхи.
Иногда в промежутки между пушечными вы-
стрелами слышались ружейные залпы, треск пуле-
метов, взрывы ручных гранат.
Это в темноте сталкивались два враждебных
отряда и вступали в бой.
Жирное щелканье, уханье, как будто от удара
в пустое ведро, и глухой шум. Кажется, будто
кто-то чудовищно жестокий токмачит о мостовую
чьи то головы, бросает их в пустую бочку и посы-
пает песком.
Жутко было слышать это жирное, глухое ток-
маченье, и громыханье пушек, похожее на раскаггы
грома, казалось менее страшным.
Раз поздно вечером, Щербаковы собирались
уже спать, кто-то постучался тихонько в двери.
Мать и Андрейка переглянулись, насторожи-
лись.
«Обыск», мелькнула у обоих одна и та же
мысль.
И стало страшно, холодом опахнуло тело.
Стук повторился.
Мать встала и пошла к дверям. Андрейка
пошел следом.
— Кто там?
Слабый голос отозвался:
— Раненый. Пустите перевязать рану.
Открыли дверь. Вошел, пошатываясь, молодой
рабочий, весь в крови, в грязи. Правая рука
висела, как плеть, рукав был разорван и сочилась
оттуда кровь.
Рабочий сел на скамейку и, едва переводя дух,
сказал:
— Осколком задело. Стычка тут была с гайда-
маками. Товарищи прогнали их, а я отстал...
Дайте, если есть, тряпку какую - нибудь, пере-
вязать.
Он снял куртку, спустил с плеча рубаху. Рана
была глубокая.
Текла кровь.
— Промыть надо,—сказала мать.
Андрейка принес воды. Обмыли рану, перевя-
зали чистой тряпкой.
— Вот... теперь легче,— сказал раненый.
— Может, ты есть хочешь?—спросила мать.
— Да что? У вас самих, небось, пусто.
— Ничего. Хоть хлеба кусочек... Садись сюда.
Раненый сел к столу. Мать отрезала хлеба,
посыпала солью. Он взял левой рукой и стал есть.
— Правду сказать, с утра ничего не ел. Спа-
сибо... А где же хозяин ваш?
— Гайдамаки забрали,—тихо сказала мать.
— Та-ак,—протяжно вымолвил раненый.
— Не знаем, жив ли,— еще тише добавила она.
И отвернулась, чтобы скрыть слезы.
— Ничего,— сказал раненый,—скоро освобо-
дим. Еще два-три дня, и Рады не будет.
Бухнула пушка раскатисто, резко. Точно сто-
пудовый молот ударил по железу.
— Это наши из-за Днепра бьют,—сказал ране-
ный.—Мы уже много ихних орудий подбили.
Скоро им стрелять нечем будет.
Он дожевал кусок, запил водой и сказал раз-
моренным голосом:
— Спасибо вам, товарищи, за хлеб, за ласку.
А теперь надо итти.
Он поднялся, морщась от боли.
—■ Куда же ты в такую ночь,— забеспокоилась
мать.— Оставайся... Отдохнешь.
По лицу раненого проплыла волна смертель-
ной усталости. Упасть бы на лавку, закрыть глаза
и заснуть. Но он встряхнулся, выпрямился
и сказал:
— Нет, нужно итти. Если налетят гайдамаки
и найдут меня тут, то не будет пощады ни вам,
ни мне.
— Мы тебя спрячем,—обозвался Андрейка.
Раненый улыбнулся, покачал головой и сказал:
— Нет, нельзя. Прощайте... Спасибо вам.
Он вышел, пошатываясь, и исчез в темноте.
Пушки продолжали гукать, бросая в темноту
отблески, похожие на зарницы. Зловещие зарева
освещали город.
14.
С наибольшей силой гремела канонада в пол-
день. Удары падали за ударами, небо как будто
раскалывалось, стонала от грохота земля.
Дни были мутные, серые, .ни разу не выгля-
нуло солнце. Тучи висели низко над городом, ту-
ман застилал окрестности и расплывались в нем
очертания домов, деревьев.
Но как ни гремела канонада, а прежней жути
уже не было, привыкли к грохоту, и Андрейка
смело, без всякого страха, выходил теперь на
улицу, бегал за водой, собирал бурьян и хворост
для топлива.
Вот и сегодня он вышел на раздобытки и уви-
дел на улице своих товарищей—Гаврика, Петьку
и Еремку.
Они стояли на углу, слушали канонаду и под-
свистывали пролетавшим шрапнелям.
Был полдень. Пушки ревели, как голодные
звери, и слушать этот рев было и жутко, и при-
ятно.
— Что вы тут делаете?—спросил Андрейка.
— Чижиков ловим,— сказал Еремка, посмеи-
ваясь. —Де летят высоко, не поймаешь. Хоть бы
одна жвакнула.
— Тут не упадет, надо в город...
— А что, ребята,— подхватил Гаврик, всегда
быстрый в решениях.—Махнем-ка в город. Там,
говорят, дом один на Подвальной, как решето
стоигг, весь в дырках.
— Да ну?
— Право слово.
— Вали, ребята.
Побежали.
За спиной бухали пушки, высоко над головой
вжикали шрапнели, но страха не было,—было
больше весело, чем страшно.
Вот и бульвар. Высокие тополя стоят в два
ряда, черные, щетинистые. Верхушка у одного
сбита, лежит на земле.
— Это снарядом,—сказал Петька.—Здорово
ахнуло.
— Вот и дров можно набрать,—обрадовался
Андрейка.
— Ладно, это потом. Айда дальше.
Свернули в переулок. Пусто, точно вымер
город. Высокие дома тускло блестят окнами и ни
в одном не видно человеческого лица. Гул от
пальбы идет по переулку, как по трубе. Громче
и чаще вжикают шрапнели.
В одном месте ребята увидели мальчика, кото-
рый пригнувшись, бегал глазами по земле.
Ребята подскочили к нему:
— Что ты тут делаешь?
Мальчик выпрямился и сказал:
— Пульки собираю.
— Зачем?
— А так.
—■ А если жвакнет?
Мальчик усмехнулся и сказал:
— Я маленький, увернусь.
И опять нагнулся, упершись руками в коленки.
Ребята также стали шарить глазами по
мостовой.
— Есть,—Крикнул Андрейка и выковырнул из
мерзлого снега маленькую, заостренную пульку.
— А ну, покажь.
Пулька пошла по рукам. Ощупали ее со всех
сторон, Гаврик даже на зуб попробовал—мягкая.
— Махонькая,— сказал Петька,—а если жига-
нет— на смерть.
Мальчик приподнялся и сказал:
— Там на площади лошадь убитая лежит.
Брюхо так и развернуло.
— Снарядом?
— Ну, да.
Ребята переглянулись и побежали «а площадь.
15.
Переулок вывел на большую широкую улицу.
Прежде на ней было тесно, сплошным потоком
катились вдоль домов прохожие, сновали извоз-
чики и автомобили. А теперь пусто, двери и окна
закрыты, ворота и калитки наглухо захлопнуты.
Кое-где видны одинокие фигуры. И странно
смотреть на них. Жмутся вдоль стен, прячутся за
выступами от шрапнелей, которые то и дело про-
носятся, злобно шипя, вдоль улицы.
Иной, вытянув шею, пробежит шагов двадцать
и вдруг прилипнет к стене—вжикнула над головой
шрапнель,— постоит и опять делает новый перебег.
Здесь, в верхней части города, громче отдается
буханье пушек, чаще падают снаряды, как будто
сюда направлены удары орудий, стоящих где-то
за Днепром.
Ребята притихли. Жуть плыла от домов, изра-
ненных снарядами, от одиноких прохожих с мут-
ными от страха лицами.
Вернуться бы... Но вернуться нельзя, стыдно
было обнаруживать свой страх, никто не хотел
первый сознаться. И они шли гуськом вдоль
стен—Гаврик и Андрейка впереди, Петька и Еремка
сзади, прислушиваясь к гулу канонады, опасливо
поглядывая по сторонам.
До площади оставалось немного.
Вдруг, не доходя до угла, раздался где-то
близко сухой, колючий треск, что-то зашлепало
по стенам, зазвенели стекла.
— Та-та-та,—неслась частая дробь, отдаваясь
гулко в пустоте улиц.
Из-за угла выскочили навстречу ребятам двое.
— Куда вы?—крикнул один.— Там пулеметы.
Другой только махнул рукой. И оба, точно по
уговору, юркнули в калитку "ближайшего двора.
Ребята бросились за ними, вскочили во двор
и забились, как воробьи, в уголок пугливой
стайкой.
Еще два-три раза хлопнула калитка. Вбегали во
двор люди, мужчины и женщины, с бледными
лицами, с мутным страхом в глазах.
А сухое щелканье продолжалось, притаив-
шиеся за углом люди поливали улицу свинцовым
дождем.
— По ком стреляют?— спросил низенький тол-
стый человек с обвисшими усами.
— По забастовщикам,—ответил другой, хму-
рый и тощий. Во дворе напротив засели.
—: Спаси нас сила небесная,—-пролепетала жен-
щина трясущимися губами.
В гул канонады врезывалась трескотня пуле-
мета, с шипящим свистом -проносились шрапнели.
И вдруг одна из них шлепнулась в стену
и наполнила грохотом весь двор. Посыпалась
штукатурка, зазвенели осколки стекол. Все заме-
тались во дворе, как стадо под ударом грома, не
зная, куда бежать, где искать спасения.
В углу под навесом приоткрылась подвальная
дверь, оттуда выглянуло бледное от страха лицо
и сейчас же исчезло.
Точно молния прорезала тьму.
— В подвал,—крикнул кто-то.
И все торопливо-послушно бросились к под-
вальным дверям, натыкаясь друг на друга.
Два узких, заплетенных решетками оконца
мутно освещали подземелье. И когда глаза при-
выкли к темноте, стало видно, что подвал загро-
можден всякой рухлядью —ящиками, бочонками,
сломанными столами и стульями.
На этой рухляди сидели люди. Были тут моло-
дые и старые, мужчины и женщины, и много
детей. Сидели молча, подавленные страхом, при-
слушиваясь к гулким раскатам орудий, гремевших
над городом.
— Глянь, генерал,— шепнул Андрейка това-
рищам.
— Где?
— А вон в уголку прячется. И еще с ним двое.
Ребята с удивлением увидели в дальнем углу,
среди рухляди, трех военных.
Один из них, старый, толстый, с отвислыми
щеками, сидел на опрокинутом боченке, тупо уста-
вившись себе под ноги.
Другой, помоложе, в русой бородке, при-
ткнулся к спинке сломанной железной кровати.
А третий, совсем молоденький, в новенькой ши-
нели, стоял возле них, опершись на груду ящиков,
лежавших в углу. Он беспокойно бегал глазами по
подвалу и пощипывал маленькие черные усики.
— Чего они тут?— спросил Петька.
— Спасаются,—с усмешкой сказал Еремка.
Андрейка сморщил презрительно губы и про-
молвил:
— Вот так вояки.
Опять бабахнул где-то близко снаряд. Дрожь
пробежала по подвалу. У генерала задвигались
скулы. Молоденький офицерик еще плотнее при-
жался к ящикам.