Ребятам стало скучно в темноте среди безмолв-
ных, перепуганных людей. Андрейка обернулся
к товарищам и сказал:
— Пойдем. Чего тут?
И ребята двинулись дружной стайкой к дверям.
— Куда вы?—остановил их какой-то мужчина.
— На улицу,— сказал Гаврик.
— Обалдели вы, что-ли? Там стреляют.
— А что-ж нам до утра тут сидеть?
Вылезли со смехом из подвала. Грохали пушки,
но пулеметной трескотни 'уже «е было. На улице
по-прежнему было пустынно. Редкие прохожие
влипались в стены, прячась от снарядов.
Ребята побежали вдоль домов, пригибаясь
к земле, когда над головами вжикали шрапнели.
И выбрались глухими переулками к спуску.
16.
Дни и ночи сплетались в один грохочущий
круг, и таких кругов проплыло уже восемь.
А борьба все продолжалась. Заднепровье громило
город, осыпая его снарядами; город откликался
гайдамацкими г ар мотами на заднепровский рев,
и все слабее были его удары.
По ночам на улицах все чаще вспыхивали
летучие бои. Трещали ружья, цокали пулеметы,
лопались ручные гранаты. И все казалось, что
кто-то хрякает человечьи головы о мостовую
и токмачет их в пустой бадье.
У Щербаковых кончилась мука, не было хлеба.
Лавки на окраинах были закрыты. И только
в центре кое-где выдавали хлеб.
Целый день Щербаковы просидели без хлеба.
В обед похлебали горячей воды, жиденько запра-
вленной отрубями.
К вечеру стало подводить животы. Танька ску-
лила, уткнувшись в угол.
Андрейка сидел скучный. Что-то перекатыва-
лось в пустом животе, подступая тошнотой к горлу.
Наконец, он не выдержал.
— Мать.
—■ Чего тебе?
— Я пойду за хлебом.
— Куда?
— На Крещатик, там, говорят, дают.
— Ну да, чтоб голову оторвало.
— А что-ж, голодным сидеть?
— Потерпим.
— Вон -Танька ревет.
Мать ничего не сказала, только отвернулась
и вытерла слезы.
«Пойду», упрямо подумал Андрейка.
Возле кровати, на полочке, лежали талоны.
Андрейка тихонько сунул их в карман и незаметно
выскользнул во двор.
Было под вечер. Серая муть лежала над горо-
дом и только на западе проступал блеклый про-
стуженный румянец. Улицы были сумрачно-
пустынны, низкими казались дома. Как будто при-
жимались они к земле, спасаясь от грохота, от
ударов.
Андрейка бежит. Жутко на пустых улицах.
Люди или тени жмутся кое-где у стен? Гукают
пушки. Небо покраснело там, где спряталось
в мутно-серой мгле солнце, и еще в двух-трех
местах от пожаров.
Вот и Крещатик. Высокие, мертвые дома. Смот-
рят слепыми окнами, и нигде ни огонька, ни лица
человеческого.
По одну сторону длинная вереница людей
жмется к стенам. Андрейка подбежал и спросил
у крайнего:
— За хлебом?
— Да,—шевельнулись губы. А лицо неподвиж-
ное и куда-то провалились глаза.
Стал в очередь, прижался к соседу и замер.
А улица жила грозной и жуткой жизнью.
Сгущались сумерки, мутно-серое небо побагро-
вело. Заря ли это или зарева пожаров—трудно
было сказать. Кругом грохот, треск, громыханье.
Кажется, будто валятся дома, падают на мостовую
камни, гремит железо крыш, подобно грому...
Где-то совсем близко рвется шрапнель.
— Взжжж... бах.
И эхо мертвых домов откликается гулко:
— Б а- бах.
Невдалеке—перестрелка. Слышно, как цокает
пулемет, посвистывают и бьются о стены пули.
И люди, стоящие у стен, слыша это посвистыва-
ние, теснее прижимаются к дверям и окнам.
Каким большим и тяжелым кажется сам себе
каждый. Эти руки, ноги, плечи, голова... Вытя-
нуться бы в ниточку, прилипнуть паутиной
к стене—и стоять...
— Взжж... бах.
Совсем близко. Зыбь бежит по очереди, теснее
прижимаются друг к другу, и каждый думает
с тоской:
—- Скоро ли откроют?
Андрейка оглянулся. За ним вытянулся длин-
ный, черный хвост. Мужчины, женщины, дети.
Голодные, испуганные стянулись сюда за хлебом.
Вот пробежала по рядам волна:
— Открыли.
Сгрудились еще теснее. Продвинулись немного
вперед. И стало как будто легче.
А улица, как и прежде, в грохоте, в пальбе,
в зареве пожаров, в клубах дыма, подымающегося
из за домов.
Бежит, сломя голову, автомобиль.
— Стой!—кричит на углу охрана.
Автомобиль мчится дальше. Вслед ему гремят
выстрелы. Шаг за шагом все ближе к дверям, все
теснее жмутся друг к другу. Из лавки уже несут
горячий хлеб. Запах его щекочет ноздри. Смот-
рят на счастливчиков и думают:
— Хватит ли всем?
Грохот по мостовой. Бегут, рявкая, броневики.
Один, другой, третий. Слепые, серые, в стальных
чехлах, с выпяченными дулами.
Опять где-то близко затрещали пулеметы.
Заныли, защелкали пули. И опять зыбь бежит по
очереди. Страшно.
И вот Андрейка уже в лавке. Смотрит на
полки—хлеб еще есть. Отлегло от сердца.
Дает талоны и получает круглый двухфунтовый
хлебец. Радость заливает его с головы до ног.
Выбрался из толпы и пустился бегом по ули-
цам. Кругом все громыхает, жужжит, посвисты-
вает, дымные зарева лижут небо. Но все это оста-
лось как будто позади, и Андрейка не думает об
этом. В руках у него хлебец, доставшийся ему так
дорого, он прячет его под полой пальтишка
и бежит дальше.
Вот и дом. Вбежал в комнату, красный, взбу-
дораженный.
Мать так и кинулась к нему.
— Где ты был? '
Андрейка молча достал из-под полы хлебец
и протянул его матери.
— Это ты за хлебом бегал?
— Да.
Хотела побранить, но как бранить, если в доме
ни крошки.
Посмотрела на хлебец, потом на Андрейку
и с затуманенными глазами взяла в руки Андрей-
кину голову и поцеловала.
17.
Хлеба хватило только на вечер и на утро.
Сели и стали думать, что делать дальше? Еще не
один день, может быть, будет война, а в доме ни
муки, ни денег, ни картошки, ни даже отрубей.
— Что будем делать?— говорила мать и смот-
рела на Андрейку так, словно он и в самом деле
мог чем-нибудь помочь.
Андрейка сидел, сморщив лоб,—хотелось про-
думать что-нибудь.
И вдруг он вспомнил.
— Мать, а если в комитет пойти?
— В комитет? — отозвалась мать.—Отец гово-
рил про комитет.
— Да кто пойдет?
— Я пойду,—твердо сказал Андрейка.
— Что же ты можешь там сказать?
— Все скажу—как живем, бедствуем... Я пойду.
Пушки сегодня стреляли редко, и мать согла-
силась:
— Иди.
Долго искал комитет Андрейка. В прежней
квартире его не было. Тогда Андрейка сбегал
к товарищу отца, Степанову, и там рассказали ему,
как найти комитет и кого спросить.
На станции, в маленькой сторожке, Андрейка
увидел человек пять рабочих. Синел табачный
дым, гудели в дыму разговоры.
— Кого тебе?— спросил молодой рабочий.
— Ивана Петровича.
— Товарищ Федотов, к тебе.
Низенький, средних лет, человек обернулся
к Андрейке, посмотрел на него быстрыми глазами
и спросил:
— Что скажешь?
Андрейка рассказал про отца и про то, что
у них хлеба нет.
— Щербаков? Знаю,—живо отозвался Иван
Петрович. — Кой - чем помочь можно. Товарищ
Васильев,, выдай семье Щербакова пособие.
— А про отца ничего не знаете?— спросил
Андрейка.
— Знаем. Он в центральной сидит.
Иван Петрович посмотрел внимательно на
Андрейку, тронул рукой русую бородку и спросил:
— А ты хотел бы отца повидать?
Андрейка даже онемел от этого вопроса.
— Так ведь он же в тюрьме...
— Ну что же? Для смелости и ума не страшна
и тюрьма. Ты маленький, а если при том еще лов-
кий, то и в тюрьму можно пролезть.
Иван Петрович подумал и сказал:
— Вот что. Ты, я вижу, парнишка смышлен-
ный. Давай-ка попробуем. Дам я тебе записку,
припрячь ее, да так, чтобы при случае, если отни-
мать будут, можно было в рот и проглотить. Эту
записочку сунь незаметно отцу или другому кому
из наших товарищей. В обед арестованных выпу-
скают во двор. Стало быть, самое главное—попасть
в это время во двор. Это уж от твоей ловкости
зависит. Идет?
— Попробую,—сказал Андрейка.
— Не боишься?
— Нет.
— Ну, я сейчас.
Иван Петрович присел к столу, написал не-
скольк слов на клочке бумаги и отдал Андрейке.
— Спрячь. Напролом не суйся, ничего не вый-
дет, ищи случая. Удастся хорошо,— большую
сослужишь нам службу, а нет—записочку в клочки.
Иди к Васильеву, он тебе пособие выдаст.
Андрейка получил деньги и побежал домой,
довольный и радостный.
— Вот тебе, мать, деньги из комитета, а я
побегу.
— Куда?
— Записку из комитета нужно отнести.
— Куда отнести?
Андрейка только рукой махнул и побежал.
18.
Тюрьма на пригорке, кругом каменные стены,
у ворот часовые. Калитка иногда открывается, вхо-
дят и выходят люди, и каждого входящего опра-
шивают долго часовые.
Андрейка стал бродить вокруг да около.
Стены высокие, за стенами длинные корпуса,
на окнах решетки.
Как проникнуть, как попасть туда?
Задача.
Андрейка поглядывает на окна. Там где-то за
решетками отец. Может, он смотрит сейчас в окно
и видит его, Андрейку. А Андрейка бродит около
стен, боится подойти близко—солдаты с ружьями
охраняют калитку.
Сегодня в городе тихий день, стреляют редко,
и больше людей на улице.
Вон, на пригорке, двое ребят возятся с салаз-
ками.
Андрейка подошел к ним.
Мальчики в чистеньких тулупчиках, в меховых
рукавичках, лица пухленькие, розовые, — видно,
что не из простых.
— Что вы тут делаете?—спросил Андрейка.
— Да вот салазки поломались,—говорит стар-
ший, лет десяти.
Андрейка посмотрел. Полозья раскарячились,
вихляются.
— Пустое дело,— сказал Андрейка.— Сани проч-
ные, только полозья нужно прикрепить.
■— А ты умеешь?
— Чего тут уметь? Молоток, да пара гвоздей,
вот и вся музыка.
— У нас есть молоток. Пойдем.
— Куда?
— В замок. Мы там живем.
У Андрейки так и екнуло сердце.
— Да меня, чай, не пропустят туда,—вымол-
вил он.
— Пустят,— сказал старший.—Наш папаша
помощник смотрителя. Скажу солдатам— и пустят.
— Ну, коли так, пойдем. Я вам салазки
в момент починю.
Двинулись втроем к воротам.
Солдат открыл мальчикам калитку, но Андрейку
остановил.
— А ты куда?
— Он с нами,— сказал старший мальчик.—Это
наш товарищ.
Солдат подумал и пропустил.
Андрейка, как во сне, вошел в страшные
ворота.
Огромный двор, длинный корпус тюрьмы
посредине и ряд домиков в стороне.
Старший мальчик побежал к одному из этих
домиков за молотком и гвоздями. Андрейка
остался с младшим во дворе.
— Много тут сидит арестантов? — спросил
Андрейка.
— Десять тысяч,—сказал мальчик.
«Врешь», подумал Андрейка и спросил:
— А их выпускают во двор?
— Выпускают. Как только в колокол ударят,
так и выпускают.
— А уже били в колокол?
— Нет, скоро будут бить.
У Андрейки стало тесно в груди.
«Нужно проваландаться с салазками, пока не
зазвонят», думает он.
Старший уже бежал к ним, крича на ходу:
—■ Ну, вот тебе молоток и -гвозди. Начинай.
Андрейка осмотрел со всех сторон салазки.
Починить—плевое дело, в два счета можно, но
торопиться не следует, пока колокол не зазвонит.
— Здорово вы их развернули,—качает голо-
вой Андрейка.
— Это Вовка все,—надул губы маленький.—
Я говорил ему—потише, а он как рванет...
— Врешь, ты сам навалился.
— Сам ты врешь.
Лица у мальчиков покраснели, оба напету-
шились.
«Как бы драки не было», подумал Андрейка
и сказал:
— Ножик бы нужно, подстругать немного.
— Я принесу,—сказал старший и побежал
опять. Андрейка продолжал возиться около сала-
зок, пригоняя полозья, а сам все думал1 : удастся ли
его затея?
И вдруг— динь, динь, динь. Зазвонил колокол
на вышке.
Андрейка вздрогнул и насторожился.
Из казармы вышла рота солдат со штыками
и рассыпалась цепью по двору. И вслед затем из
дверей главного корпуса стали выходить гуськом
арестанты.
Андрейка впивался глазами в лица арестован-
ных—не отец ли? Все они как будто были похожи
один на другого—желтые, измятые, обросшие
волосами- лица, и на каждом сумрачный валет.
Старший мальчик бежал вприпрыжку, жуя на
ходу белый калач.
У Андрейки заныло в животе, когда он увидел
хлеб в руке мальчика, но он сейчас же забыл об
этом.
— Вот тебе нож,— сказал мальчик и добавил
досадливо:
— Эх теперь нас не скоро выпустят.
— Почему?—спросил Андрейка.
— Пока арестанты во дворе, никого не выпу-
скают.
«Тем лучше», подумал Андрейка и стал прила-
живать полозья.
Строгает ножем дерево, а сам все поглядывает
на двери тюрьмы, откуда все шли, да шли аресто-
ванные. Выйдя из дверей, они сворачивали направо
и шли по одиночке вдоль стены, мимо солдат со
штыками.
Отца, однако, не видно.
«Может, он не в этой тюрьме», подумал
Андрейка и руки у «его задрожали.
Бросив строгать, он приладил полозья и стал
приколачивать их гвоздями. Прибил один, потом
другой, потрогал руками—крепко, и сказал:
— Ну, вот и готово. Теперь, как новенькие, на
сто лет хватит.
Мальчики наклонились над салазками, потро-
гали полозья.
— Крепко,— сказал старший.—Ну, я отнесу
молоток, да нож, а потом пойдем спускаться.
Андрейка остался с маленьким возле салазок.
Головка длинного арестантского хвоста обо-
гнула тюрьму и потянулась ко входу. Первые
ряды поднялись по ступенькам, и тюремные двери
опять стали глотать их.
Андрейку все больше охватывала тревога.
«Может, я проглядел отца»,—подумал он, про-
должая вглядываться в лица.— «Как тогда пере-
дать записку? Кому? Как подойти?»
Он в стенах тюрьмы, перед ним арестованные,
и он не видит отца, не знает, кто здесь друг и кто
враг.
«Если бы пройти вдоль рядов, то можно бы
увидеть», думает Андрейка. Но как пройти? Кру-
гом солдаты с ружьями.
И вдруг его осенило.
— Садись, я покатаю тебя,— сказал он маль-
чику, который стоял, скучая, около салазок.
Тот прыгнул на салазки, и Андрейка, запроки-
нув голову, как заправский конь, помчал салазки
мимо арестантских рядов.
Бежит, остро вглядываясь в лица, а в руке
крепко зажата записка.
И вдруг, впереди, среди других лиц, мелькнуло
знакомое лицо.
Отец...
Сердце забилось шибко-шибко. Андрейка не
сводит глаз с дорогого лица. И видит, что отец
тоже узнал его, глаза у отца округлились, но лицо
спокойное, ни одна черточка не шевельнулась
на нем.
Андрейка поравнялся и, как бы невзначай,
шлепнулся у самых ног отца.
— Легче, паренек,— чужим голосом вымол-
вил отец и, наклонившись, взял Андрейку за руку.
В этот момент Андрейка сунул в руку отца
записку и, как ни <в чем не бывало, поднялся и стал
отряхиваться. А когда оглянулся, серые ряды
арестованных уже скрыли отца.
— Что же ты, конь, спотыкаешься?—сказал
мальчик.
— Ногу ушиб,— пробормотал Андрейка, при-
храмывая, и повернул назад.