Как во сне, промелькнуло для «его все это, он
едва сдерживал свою радость, и хотелось вылететь
стрелою за стены тюрьмы.
Когда двор опустел, Андрейка вместе с мальчи-
ками выбежал за ворота.
— Ну, я домой,— сказал Андрейка.
— А спускаться?—хотели удержать его маль-
чики.
— Я завтра приду.
— Приходи.
«Ждите», подумал Андрейка и пустился во всю
.прыть с пригорка.
Он забежал сперва в комитет и рассказал там,
как он обработал дело.
— Молодец,—похвалил его Иван Петрович.—
Ты нам здорово подмогнул.
Как на крыльях, летел Андрейка домой.
Вбежал и прямо к матери.
— А я тятьку видел.
— Где?
— В тюрьме.
Мать, широко раскрыв глаза, смотрела на
Андрейку, не веря его словам. А он быстро-быстро
залопотал о том, как он попал в тюрьму, как уви-
дел отца и передал ему записку.
20.
Прошло еще два дня в грохоте пушек, в ожи-
дании больших перемен.
С утра занездоровилось матери. Встанет, похо-
дит и опять ляжет. День проковыляла, а к вечеру
совсем слегла. И все хваталась за живот и громко
стонала.
Бабушка слезла с печи, заохала, затрясла го-
ловой.
— Пришло, видно, твое время, Даша. Охо-хо.
Еле двигая больными ногами, взялась за ра-
боту. Затопила печь, поставила воду греть.
Позже, когда у матери боли стали сильнее, ба-
бушка сказала Андрейке:
— Сходи, детка, к Егоровне, скажи—матери
худо, пускай придет.
Андрейка шапку в руки, пальтишко на плечи
и побежал.
Было темно. Бухали пушки. Небо вздрагивало
от пламенных вспышек.
Вот и маленький домик, где живет Егоровна,
, в окнах темно.
Андрейка постучал. Долго не открывали. Потом
блеснул свет, за дверью—голос.
— Кто там?
— От Щербаковых.
— Чего надо?
— Матери худо, зовут вас, бабушка.
— Ах ты, господи, в такое-то время. Погоди
там, сейчас выйду.
Андрейка остался у двери. Темно и безлюдно
было. Только пушки буравили тишину.
Андрейка думал:
«Сегодня девятый день, а пальба идет. Скоро ли
будет конец? И кто возьмет верх?»
Вышла Егоровна. Была она низенькая, круг-
лая, с широким лицом.
— Ну, пойдем, сынок.
Медленно пошли по темной улице, натыкаясь
на рытвины. Пушки ревели голодным ревом, огнен-
ные змеи лизали небо. Темнота вздрагивала и как-
будто сгущалась еще больше. Егоровна бормотала
как-бы про себя:
— И все бухают, все бухают... Совсем закружи-
лись люди. То с чужими война была, а теперь свои
воюют. А к чему это? Кому от этого лучше?
— Всем нам будет лучше,—сказал Андрейка,
вспоминая, что слышал про войну от отца.
— А сколько людей поляжет? Жить-то, ведь,
каждому хо'чется.
— Да как жить? За лучшую жизнь и бой идет.
Каждому хочется лучше жить.
— Да разве без драки нельзя?
— Нельзя, —твердо сказал Андрейка.—На то и
кулаки, чтоб ими отбиваться.
Вошли в домик. Металась на кровати в муках
болей мать. Бабушка топталась около нее. Горел
в печке огонь.
Егоровна разделась, подошла к матери и спро-
сила:
— Ну, что, милая?
— О-ох,—ответила стоном мать.
Егоровна засучила рукава, как бы собираясь
приступить к работе, потом: посмотрела на
Андрейку и сказала:
— Парнишку нужно бы куда-нибудь.
Бабушка подошла к Андрейке и сказала:
— Иди, детка, к соседям, пока мы тут не упра-
вимся.
Андрейка посмотрел на бабушку, на мать, на
Егоровну, понял, что нужно уйти, и вышел.
21.
Ночь провел Андрейка у соседей. Спал— не
спал, вскочил чуть свет, выбежал на улицу и оста-,
новился в недоумении.
Почему так тихо? Почему не стреляют пушки?
Так стало привычно слушать их буханье— и уіром,
и днем, и среди ночи. А сейчас тихо. Как будто
умерло что-то.
Андрейка оглянулся. Восток был багровый.
Румянец утра проступал зябко сквозь синеву туч.
Падал снег. Ложился тихо на мерзлую землю.
И земля как будто отдыхала под белым пухом.
Шел мимо человек быстрым, размашистым
шагом.
Андрейка спросил:
— Почему не стреляют?
Человек бросил отрывисто, <на ходу:
— Кончено. Большевики взяли город. Теперь
власть советов.
Земля ли зашаталась под ногами или ноги за-
прыгали по земле, Андрейка не мог бы сказать.
Было только радостно, и ударила в голову мысль:
«Теперь вернется отец».
Андрейка сорвался и побежал домой. И только
ткнувшись в двери, вспомнил, что дома, может
быть, еще не все ладно.
Он постучал. Открыла Егоровна. Глянула на
Андрейку смеющимися глазами и сказала:
— Иди, иди, там тебя братишка дожидается.
Андрейка вошел тихо. И первое, что толкнулось
в уши, было куваканье,—звонкое, требовательное,
голосистое.
«Братишка»,— подумал Андрейка, и с любопыт-
ством, смешанным с радостью, подошел к кро-
вати.
Мать лежала, укрытая одеялом, а рядом с ней,
завернутое в одеяльце, кричало, морщась и тре-
буя чего-то, маленькое, красное существо.
Андрейка наклонился над ним. Маленькая мор-
дочка куксилась, кривилась, суживая щелочки глаз,
и все тянула свое «уа-уа».
Андрейка посмотрел, усмехнулся и сказал:
— Маленький, а кричит здорово.
— Крепкий мужик будет,—вымолвила Его-
ровна.—Под пушку родился.
Андрейка перевел глаза на мать и сказал:
— А большевики взяли город.
— Кто тебе сказал?
— Человек один. Теперь <уже не будут стре-
лять.
Егоровна вздохнула и сказала:
— Лучше ли, хуже, а хоть конец пришел.
Андрейка опять посмотрел на мать и понял,
о чем она думает, и сказал:
— Теперь и отец наш вернется.
Мать ничего не сказала, только кивнула го-
ловой.
___
Дома не сиделось.
Андрейка то и дело выбегал на улицу. Но там
как-будто не было никаких перемен. Только пу-
шечной стрельбы не было, да на вокзале звонко
перекликались гудки.
Андрейке хотелось побежать на большие улицы,
посмотреть, что там делается, но он боялся —как бы
не прозевать отца. Он вглядывался в каждую фи-
гуру, появлявшуюся на улице: не отец ли?
Но шли все чужие, незнакомые.
Выглянул на улицу Петька Сердюков. Лицо у
него было веселое. Подбежал к Андрейке и выпа-
лил скороговоркой:
— А наш Володька вернулся.
— Из тюрьмы?
— Да.
— Ну, и что же?
— Голодом, говорит, морили. Стал худой, да
черный, прямо с ног валится.
— А отца моего не видел там?
— Не сказывал. Да, может, он в другой тюрьме,
их, ведь, без счету сажали.
Андрейке стало скучно. Пол- дня прошло, а отца
нет. Не случилось ли чего?
Смотрел вдоль улицы выжидающими глазами и
видел все чужие лица. Пошел домой опечаленный.
Там покрикивал братишка, забавно морща крас-
ную рожицу, и наклонялась к нему слабая, изму-
ченная болями мать.
Бабушка окликнула Андрейку.
— Ты бы дровец собрал.
— Ладно.
Надел шапку, пальтишко и вышел. И столк-
нулся у выхода с отцом.
— Папка, — вскрикнул Андрейка — и повис у
него на шее.
Колючая черная борода колола щеки. Пока-
зался Андрейке отец худым, бледным, но глаза
смотрели весело и голос звучал твердо.
— Здравствуй, сынок. Как ты в тюрьму попал?
— Меня комитет послал,—с гордостью сказал
Андрейка.
— А ловко у нас с запиской вышло. Кто тебя
научил?
— Сам придумал.
— Молодец. Скажу прямо —мой сын.
И крепко обнял Андрейку.
— А у нас радость,—сказал Андрейка.
— Какая?
— Братишка есть.
— А-а, — вымолвил отец и, выпрямившись,
шагнул к дверям.
Вошел, и прямо к кровати. Наклонился над
одеяльцем. Там куксилось и покрикивало малень-
кое, красное существо.
Отец взял сверточек в руки, долго смотрел на
сморщенную рожицу и вымолвил с теплой усмеш-
кой:
— Большевик будет. Под грозой родился. Ишь
ты какой.
Положил бережно большевика в одеяльце около
матери и сказал:
— Ну, здравствуй, Даша. Вот и вернулся...
В городе радость и у нас радость. Теперь зажи-
вем...
22.
Радостный был этот день.
Земля как будто тоже разделяла радость побе-
дителей. Уползли куда-то туманы, прорвалась дым-
ная муть, стоявшая десять дней над городом, и
заиграло солнце.
Оіец вскоре ушел-— были большие митинги в
разных частях города. Побежал и Андрейка с то-
варищами.
Не узнать было города в этот день. Те самые
улицы, по которым еще вчера, крадучись, проби-
рались одинокие прохожие, ожили, зазвенели го-
лосами, запрудились народом. Плыли, колыха-
ясь под ветром, как паруса, красные знамена. Му-
зыка будила в домах звонкое эхо. Длинными вере-
ницами тянулись красные войска. Гул голосов
несся им навстречу—рабочие встречали своих из-
бавителей.
На углу большой улицы, выходившей на пло-
щадь, ребят затерло. Перед ними было людское
море. Оно двигалось, волновалось, шумело. Лица
были обращены к площади. Оттуда доносилась
музыка, слышались все ближе и громче крики
«ура».
Вот пронеслось, как вихрь, над толпой одно
слово:
— Комендант. Комендант.
Андрейка уцепился за карниз, приподнялся и
увидел посредине площади автомобиль, а на нем
крепкого, коренастого матроса. Лицо у него моло-
дое, возбужденное. Он говорил что-то, подкре-
пляя свою реь четкими движениями рук. Долетали
только обрывки речи, но все же можно было разо-
брать, что говорил он о пролетарской революции,
о власти Советов, о том, что царству рабочих и
крестьян не будет конца.
И тысячи голосов, сливаясь в один мощный
раскат, подтверждали это.
Площадь волновалась, как море под весенним
ветром. Волны людские плыли и плыли по руслу
улицы, и над ними вздымались алыми парусами
знамена.
Автомобиль двинулся дальше, увозя корена-
стого человека в синей матроске. Казалось, он плыл
в толпе, и неслись вслед многотысячные голоса:
— Да здравствует Власть Советов! Да здрав-
ствует пролетарская революция во всем мире!
Ребята двинулись вслед за автомобилем. Как
маленькие рыбки, плыли они в толпе. Порой их
захлестывало, бросало то к стенам домов, то на
мостовую. Но они пробирались все дальше и
дальше.
На площади водоворот людской кружился с
страшной силой. Андрейка оглянулся и не нашел
товарищей. Их унесло куда-то. Стало досадно. Но
жалеть и раздумывать было некогда. Течение уно-
сило его все дальше и дальше.
Опять площадь. И на ней кто-то говорит. Голос
как-будто знакомый. Андрейка вытянулся, на-
сколько мог, и все-таки ничего не увидел, кроме
стен и голов.
Впереди стоял молодой рослый парень в овчин-
ной куртке. Андрейка уцепился за его рукав и вы-
тянулся в ниточку.
Парень оглянулся, посмотрел дружески на
Андрейку и сказал:
— Лезай ко мне на плечи.
Андрейка легко, как котенок, взобрался на
плечо парня, глянул на площадь, и сердце его за-
колотилось.
Среди людского моря Андрейка увидел отца...
Он стоял выше других, лицоім к Андрейке, и гово-
рил. Голова была открыта, черный клок волос сва-
лился на лоб. В одной руке была шапка, а другой
делал такие движения, словно собирал в при-
горшню свои слова и разбрасывал их по площади.
Гордой радостью залилось лицо Андрейки.
Отец говорит и слушают его тысячи людей.
До Андрейки ясно долетали слова отца. Гово-
рил он о том, как сидел с товарищами в тюрьме,
каждую минуту ожидая, что гайдамаки выведут
их в поле и расстреляют.
— Нас морили голодом и холодом, душили тес-
нотой, били прикладами, и вот пришли наши това-
рищи и освободили нас. Конец гайдамацкому
гнету, и власть теперь в наших рабочих руках!
Будем же, товарищи, стоять крепко за нашу про-
летарскую власть Советов! Лучше ее нет, и не мо-
жет быть для трудового народа...
Площадь загудела, взметнулись кверху тысячи
рук, заплескали ладо«и, загрохотало «ура». Му-
зыка рванула медными глотками, и все смешалось
в ее реве.
Парень, на плече которого сидел Андрейка, так
захлопал руками, что Андрейка чуть не свалился.
— Это мой батько говорил, —крикнул Андрейка
парню в самое ухо.
— Да ну? —удивился парень.
— Не сойти с этого места,—заверил Андрейка.
Парень качнул головой и сказал:
— Молодец. В самую точку ударил... Слышь,—
обратился он к соседям,—это его батько говорил.
Соседи посмотрели на Андрѳйку так, словно и
он что-нибудь значил.
Андрейка хотел пробраться к отцу. Но как про-
браться, если стеной стоит народ? Он только видел,
как сошел с возвышения отец и исчез в толпе.
На его месте поднялся другой—-в шинели, вы-
сокий, с худым бритым лицом, и стал говорить.
23.
Был еще один день, когда всколыхнулся весь го-
род и улицы снова превратились в людские потоки.
Хоронили товарищей, павших при взятии го-
рода.
Длинная вереница обтянутых красным гробов
поплыла вдоль улиц на руках товарищей.
Шли медленно. Музыка играла похоронный
марш. Красные и черные ленты на гробах тихо
колыхались. И колыхались знамена, плывшие
алыми парусами навстречу теплому ветру, срывав-
шемуся с Днепровских гор.
День был облачный, с проблесками солнца,
таял на улицах снег. Шли мимо сада, стоявшего
за железной решеткой на днепровском обрыве.
Черные деревья шушукались между собой, покачи-
вая ветвями, и видно было, что им хочется тепла.
Андрейка шел с ребятами городских школ. Ре-
бята старательно выравнивали шаг, идя густыми
колоннами, по восьми в ряд.
Музыка играла торжественно, а когда она смол-
кала, то раздавалось пение, такое же торжествен-
ное и величавое.
Андрейка в первый раз видел такие похороны.
Не было ни попов, ни икон, ни заунывного звона.
В пении и музыке слышалось больше бодрости,
- чем печали, как будто провожали не мертвых, а
живых товарищей, уходивших куда-то на боевую
работу.
Андрейка переглянулся с товарищем, шустрым
пареньком, которому хотелось не итти, а бежать,—
так и рвался вперед— и сказал:
— А без попов лучше.
— Куда-а,—-даже подпрыгнул тот.—Тут му-
зыка, как на параде, а там как заведут, как замур-
монят, аж сумно станет.
Когда поднялись на бугор и остановились на
минуту, чтобы выравняться, Андрейка оглянулся и
увидел бесконечный людской поток, тянувшийся
по улице вдоль сада. Начало было там, где пока-
чивались красные гробы, а конец терялся далеко
внизу, за домами.
— Народу-то... страсть,—заговорили ребята.
— Прежде генералов так не хоронили. А тут—
простые солдаты.
Двинулись дальше, по высокому берегу Днепра.
Подкрадывался вечер, небо расчистилось, стало
розовато- синим. Солнце спряталось за буграми, но
Заднепровье еще было залито светом, и ярко, как
костры, горели окна в пригородных домах.
...Настанет пора и восстанет народ
Великий, могучий, свободный...
раздавались в вечерней тишине звучные голоса.
Потом и костры погасли. Густо-синяя мгла
легла на леса, на равнину. А небо порозовело,