стало прозрачным, легким, и засветил месяц, тон-
ким завитком, прорезавший синеву.
Уже в сумерки пришли к тому месту, где были
вырыты братские могилы. На краю их поставили
гробы и стали прощаться с товарищами.
Много было речей, и каждая была, как обеща-
ние—бороться до конца за рабоче-крестьянскую
власть. Тысячи глаз были устремлены на красные
гробы, тысячи сердец бились в одно с говорив-
шими. И казалось, что это смотрит, дышит, гово-
рит и слушает единое многоликое существо, гото-
вое и жить, и умереть во славу пролетарской рево-
люции.
Последние минуты. Красные гробы сдвинулись
и поплыли в темную пасть могил. Загремели вы-
стрелы где-то в стороне. Под звуки музыки весь
берег запел прощальную песнь, трогательны и ве-
личавы были ее слова:
«Прощайте же, братья, вы честно прошли свой
доблестный путь»...
Земля застучала о крышки гробов, легла на них
влажными комьями. Пение то затих іло, то снова
раздавалось Месяц спустился ниже, стал светить
ярче, и тени от деревьев, оголенных, но жаждущих
тепла, легли на землю тонким переплетом.
Долго не расходились. Пели революционные
песни, а когда пение затихало, кто-нибудь, неви-
димый в сумерках, подходил к могилам и говорил.
И опять, как тогда на площади, Андрейка, среди
других голосов, услышал знакомый голос—голос
отца.
— Не забудем, товарищи, этот день. Он всех
нас спаял воедино. Мы теперь, как клятвой, свя-
заны друг с другом. Пусть спят наши товарищи,
а мы пойдем строить новую жизнь, и пусть не дрог-
нет у нас рука, если ее придется поднять на вра-
гов. Пообещаем, товарищи, стоять твердо за наше
рабочее дело, всегда помнить о том, что власть
трудящихся— это наша власть, и ею мы завоюем
весь мир!
Когда вслед затем запели «Вихри мятежные»,
Андрейка пробрался к отцу и взял его за руку.
Василий обернулся, увидел сына и сказал:
— И ты здесь.
— Здесь,— вымолвил Андрейка.
И прижался крепко к теплой руке отца.
24.
Похоронили товарищей и еще с большим жа-
ром взялись за работу. Все надо было заводить
на новый пролетарский лад, от маленького до
большого. И не хватало времени, не хватало людей.
В городе было много тайных врагов. Они позапол-
зали в щели и шипели оттуда на советскую власть.
И нужен был всюду зоркий глаз, строгое пролетар-
ское око.
Андрейка почти не видел отца. Забежит отец
домой на минутку,—ни поговорить, ни расска-
зать,—и опять бежит куда-то. Ночью приходил
поздно, а иногда совсем не приходил.
— Некогда, — торопливо говорил он. — Дела
много, рук мало, да и враги наши не дремлют.
Надо быть на чеку.
Первые дни Андрейка с жадностью смотрел, как
преображалась жизнь города. Но смотреть было
мало—хотелось самому что-нибудь делать. А что
делать, как подойти к этому—Андрейка не знал.
Раз вышло так, что Андрейке нужно было по-
видать отца—работал он в Совете. Андрейка по-
шел в Совет.
Дом большой, красивый, много комнат. Тьма
народу в нем—каждая комната гудит, как улей.
Андрейка долго заглядывал то в одну комнату,
то в другую, высматривал отца. И вдруг столкнулся
с Иваном Петровичем. Бежал он куда-то озабочен-
ный, с бумажками в руке, но Андрейку узнал, оста-
новился и сказал весело:
— А-а, товарищ Щербаков, за какими делами?
— Отца ищу.
— В мастерские уехал на собрание. А ты дома,
что делаешь?
Андрейка потупился и сказал:
— Ничего.
— Э-э, так не годится,— покачал головой Иван
Петрович.—При Советской власти все должны ра-
ботать. Много вас таких ничевошников?
— Да, наберется.
— Надо вас взять в оборот.
Иван Петрович подумал, почесал бородку и
спросил:
— Хочешь работать?
— Хочу. Скучно так...
— Ну, так вот что: собери ребят и веди их
завтра в 12 сюда. Мы из вас отряд летучей связи
организуем.
— Идет,—весело отозвался Андрейка.
— Ну, действуй.
Иван Петрович дружески шлепнул Андрейку по
плечу и побежал дальше.
Андрейка вышел из Совета взбудораженный.
— Вот человек,—думал он про Ивана Петро-
вича,—все у него так и горит. Два-три слова и
готово, —летучий отряд придумал.
В тот же день Андрейка оповестил ребят, чтобы
утречком все были в сборе по очень важному делу.
25.
Собрались на пригорке у рощицы, запорошен-
ной снегом. Не мало, не много, а человек 40. Всех
заинтересовало собрание. Шуму и крику было
много. Кое-кто и подраться успел.
— Ну, говори, что-ли,—приступили к Андрейке.
Андрейка стал у всех на виду и звонким голо-
сом начал:
— Товарищи, был я вчера в Совете. И там меня
спросили, что мы, ребята, делаем теперь, при со
ветской власти. Стыдно было, а пришлось сказать,
что ворон гоняем. И тогда мне сказали, что так не
годится при советской власти, чтобы я собрал вас,
и всем вместе притти в Совет, там нам работу
дадут.
— Какую работу? Какую?—посыпались во-
просы.
— Там скажут. А теперь, кто хочет итти в
Совет?
— Все пойдем,—загудели голоса.
— Ну, тогда двинем, ребята.
Покатились, как стояли, гурьбой, с шумом и
гамом.
— Стой, товарищи,—крикнул Андрейка.—Что
же мы табуном, как лошади. Становись в ряды...
Вот так. В ногу... Эх, знамя бы красное... Нет ли
у кого платка?
Красный платок нашелся. Степка Бычков со-
рвал его с шеи и отдал Андрейке. Выломили палку
в роще, привязали платок, и вышло знамя хоть
куда.
Двинулись колонной, соблюдая шаг, как сол-
даты. Завели песню. И стройно, молодцевато по-
шли к Совету.
Андрейка побежал вверх по лестнице, и немного
погодя вернулся и махнул рукой:
— Сыпь сюда, ребята.
— Прямо в Совет?—опешили ребята.
— В Совет.
— Все?
— Все валите.
Вошли по лестнице в одну комнату, в другую.
Народу везде тьма, гул от разговоров, шаркотня
от ног.
Остановились в большой комнате. Андрейка
опять исчез и вернулся с Иваном Петровичем, и
с ним еще один молодой товарищ.
Иван Петрович пробежал глазами по рядам,
тронул рукой бородку и сказал:
— Ну, молодые товарищи, давайте потолкуем.
Мы думаем организовать летучий отряд для связи.
Нам нужно десятка два-три шустрых ребят, чтобы
выполнять наши поручения. Кто пойдет в этот
отряд?
— Все пойдем,— гаркнули дружно ребята.
— Молодцы ребята,— похвалил Иван Петро-
вич.—Ну, долго толковать не будем. Товарищ ин-
структор расскажет вам, в чем дело, и сразу к ра-
боте... Товарищ Щербаков, спасибо за то, что по-
старался.
Повернулся и ушел так же быстро, как и вошел.
Ребятам показалось, что в комнате разорвалась
ракета и осыпала их своими блестками.
Они обступили молодого инструктора и стали
слушать его об'яснения.
А на другой день уже приступили к работе.
Летучий отряд носился по городу, выполняя вся-
кие устные и письменные поручения.
Работа была живая, веселая и очень понрави-
лась ребятам. Где пешком, где на трамвае, а иногда
и на автомобиле случалось прокатиться. И значен
для себя придумали—красную ленточку на шапке.
Через два-три дня ребята знали уже все отделы
в Совете, все учреждения, всех главных товарищей,
и многому научились.
А когда собрался Совет на заседание, летуч-
ники тоже были в зале, слушали речи товарищей
и по окончании пели вместе с другими «Интерна-
ционал».
НА ТРУДОВОМ ПУТИ.
Повесть.
I.
Антошке пошел тринадцатый год, когда отец
взял его с собой на шахту. Было это осенью, после
Покрова. Приехали оми на шахту рано утром, на
рассвете. День был серый, накрапывал дождик,
пахло дымом и еще чем-то, отчего кололо ів горле
и щекотало в носу.
— Что это так шибает? — спросил у отца
Антошка.
— Это глазоедка. Газ такой, из шахты идет.
— Чю ж она, глаза ест?— опасливо спросил
Антошка и даже зажмурился.
— Нет, так называется, — успокоил отец. —
В шахте она, действительно, в глаза лезет, а тут
ничего.
У Антошки отлегло от сердца.
Встали с поезда. Станция была маленькая, чер-
ная, в степи. И кругом, куда ни глянь, тоже все
черно: и земля, и постройки, и кучи угля, разбро-
санные там и сям. Возле станции, по скату, руднич-
ный поселок. Землянки, как норы, едва от земли
видно; оконца мутные, подслеповатые, крыши зем-
ляные; вход, как в погребах,— ступеньки вниз, в
землю. Тут же, в сторонке, стоят четыре каменных
казармы под красными крышами, а дальше два
домика получше, с балкончиками,—там, верно, руд-
ничное начальство живет.
. В стороне, на бугорке, большой серый дом с
каменной оградой и часовенкой на углу. Внизу
самая шахта чернеет, как глыба угля. Торчат возле
нее две трубы—одна поменьше, другая высокая,
черная, и дым валит из нее серый, грязный.
Антошка поглядел, поглядел и ему стало так .
скучно и жалко чего-то, что он чуть не заплакал.
— Это мы тут жить будем?—спросил он у отца.
— Тут, сынок.
Антошка шмыгнул носом и хныкнул.
— Чего ты?—строго посмотрел на него отец.
— Скверно тут, — сморщившись, сказал Ан-
тошка.
— Мало что,—угрюмо буркнул отец и быстро
зашагал.
Они молча шлепали по грязной дороге. Брыз-
гал дождик. Землянки вблизи казались еще более
убогими, сиротливыми. Попадались люди, черные,
грязные, с выпачканными сажей лицами. И на всем
здесь лежал мутный осадок грязи. Даже у собак
и кошек шерсть была грязная, как дым, который
все валил и валил из большой трубы.
Антошка шел, едва удерживая слезы. Душу ему
как тисками сжало. Если бы не боялся отца, он
заплакал бы, а то и убежал. Но отец строгий,
шутить не любит. Ишь, он какой—высокий, силь-
ный, котомка за плечами, как игрушка, болтается.
Лицо спокойное, твердое, и по всему видно, что
ему все нипочем,—грязь, дым, глазоедка,—лишь бы
работа была.
Пришли к казармам, обчистили ноги, вошли в
крайнюю. А там грязно, накурено, дым табачный
в горло лезет, не продохнешь. Народу мало, разо-
шлись на работу, а видно, что было полным-полно.
Отцу в казарме знакомый шахтер встретился.
Голова взлохмачена, рубаха расстегнута, без пояса,
глаза усталые, красные, в зубах цыгарка.
— А, Аверьян Макарыч, слыхом-слыхать! Опять
на нашу душегубку?—бойко заговорил он.
— Да, вот, приволокся. Что дома делать?— ска-
зал отец, здороваясь с шахтером за руку.— Ну, как
тут насчет работы? Берут?
— Берут, места есть, сюда, ведь, идут неохотно.
Лицо у Аверьяна повеселело.
— Ну и ладно. А я вот и сынишку привез. Па-
рень дома зря болтается. Може, суну тут куда-ни-
будь.
— И ему дело найдется,— обнадежил шахтер и
внимательно посмотрел на Антошку.
— Сколько ему годов?
— Тринадцатый пошел.
— Щупленький он у тебя.
— Ничего, в работе выравняется.
Большие говорили и смотрели на Антошку так,
словно оценивали товар, а Антошка слушал, смо-
трел волчонком и хмурился. Не нравилось ему тут.
Все грязное, серое, мутное, — вот так бы взял, ка-
жись, и убежал.
День прошел скучно и вяло. Отец ходил в кон-
тору, записался на работу в шахту, записал и
Антошку. Приняли его на разные мелкие работы
и жалованье положили шесть рублей в месяц.
Антошка бродил по казарме, не зная, куда себя
деть. Только один человек и бросился ему ласково
в глаза. Это была стряпуха Евфросинья, ворочав-
шаяся возле огромной жаркой печи. Она сразу за-
метила Антошку, подозвала, расспросила, потом
дала поесть. Глаза у нее были ласковые, а голос
веселый и лицо красное от огня. Работа кипела
у нее в руках, она без устали ворочала большие
чугуны с варевом, а сама была худощавая, жили-
стая.
— И зачем тебя батька сюда привез? — сказала
она, узнав, что Антошку привезли на работу. —Ни
в жисть бы не отдала свое дитя на шахту. Что тут?
Ругань, да грязь, да пьянство. Живем, как каторж-
ные, света божьего не видим... Хорошо, если в лег-
кую работу попадешь, а если —в шахту? Там
и большим горько, а малому прямо погибель.
— Мне тут тоже не нравится, — скучным голо-
сом сказал Антошка.
— Да что хорошего? Того и гляди пришибет,
калекой сделает. Как тебя мать отпустила?..
И Евфросинья, разволновавшись, еще с боль-
шим усердием стала ворочать тяжелые чугуны.
Антошка, чтобы убить, как-нибудь время, спал,
потом ходил вокруг казармы, возле землянок.
Пока ехали в вагоне, было интересно: бежали, раз-
ворачивались перед глазами новые края, —то город
промелькнет, то завод, то большое село. А теперь
вот в шахту уперлись—и стоп машина. Будто> с раз-
бета в яму попали...
Подошел он к темному, закопченному зданию,
где стояли высокие трубы. Там что-то пыхтело,
постукивало, слышались голоса, лязг железа,
свистки. Это и есть самая шахта. Антошка долго
смотрел издали, а в середину войти боялся —еще
прогонят или прибьют.
Подбежал к нему какой-то паренек, больше его
ростом, оборванный, в саже, и крикнул весело,
бойко:
— Чего глаза пучишь?
— Так, смотрю,— оказал Антошка, отодвигаясь.
— Что ты, шахты не видел?
— Нет. Мы сегодня приехамши.
— Вон, што...
Паренек хитро ухмыльнулся, подступил ближе
и спросил:
— А откуда? Из какого села?
— Из Верхнего Причала.
— Ну, так вот тебе для начала!
Паренек размахнулся и ударил Антошку по
голове. У Антошки даже в глазах потемнело. Он
вскрикнул, пошатнулся, а парень засмеялся и
убежал.
У Антошки закипела обида в душе. За что его
ударили? Он схватил -камень и швырнул его вслед
парню. Но парень уже скрылся за утлом.
В ушах звенело, кружилась голова, и Антошка,
едва подавляя слезы, пошел в казарму. Там он лег
на отцову котомку, повернулся лицом к стене
и тихонько заплакал. А потом заснул и проснулся
только вечером, когда казарма уже гудела вер-
нувшимися с работы шахтерами.
II.
На другой день с утра Антошка стал на работу.
Для начала его послали с партиею подростков,
мальчиков и девочек, выбирать из больших куч
угля мелкий и крупный уголь —орешник и кулач-
ный. Работа была грязная, утомительная: все время
приходилось стоять, нагнувшись, таскать корзины
с углем, рыться в больших кучах, пачкая руки
и лицо.
А тут еще товарищи — народ все задорной,
драчливый. Тот толкнет, тот щипнет, тот угля за
шею насыпет или ткнет лицом прямо в кучу. Не
лучше и девчонки: то шапку которая с головы
сорвет, то, проходя мимо, корзинку опрокинет—
и набирай опять сначала. Между собой они хотя
тоже озорничают, но в шутку. А Антошка чужой,
и все ему чужие. Узнали, что он тульский и стали
смеяться, выдумывать.
Один говорит:
— В тульских лесах ни птиц, ни зверя — одни
только лешие скачут.
Другой добавляет:
— В Туле пряники медовые, а головы дубовые.
И все смеются. А Антошке обидно. Хочется ему
остановить эти насмешки, да что он сделает— один
против всех? И он только отмалчивался.