прибудет. Надо переодеться...
Рубцов (Матвеичу). А ну-ка, покажи твои
вычисления?
Матвеич (растерян). Вот... Надо так,
чтобы в результате эта цифра делилась на десять
без остатка. Составил кубический корень. А он
не извлекается... Слаб в математике.
Рубцов (рассматривая бумажку). Корень...
Корень. Нет, батенька, корень здесь не при чем.
Попробуем посредством тригонометрической
функции. (Вынул блокнот, пишет.) Косинус
альфа... так, тангенс альфа... Тебя как зовут?
Матвеич. Матвеич.
Рубцов. Как?
Матвеич. Матв... Антон! Антон Матвеич!
Рубцов (решая задачу). Отлично, Антон
Матвеич, отлично! Нет, не так. (Взглянул на
Дроздова.) Не выходит. Я сам сегодня слабоват,
Антоныч, в этой науке. Вот у нас специалист
великий, не то что в тригонометрии, даже в
загробной жизни разбирается. Посмотри-ка,
Сергей Петрович.
Дроздов (взял из рук Рубцова блокнот).
Что же тут смотреть, условие составлено неверно.
Матвеич. Неверно? Опытом проверил...
Тригонометрическая функция, выходит, вразрез
с моим опытом. (Берет со стола свою бумажку.)
Дроздов. Смотри, остаток 46,7. Множим
на два. Не выходит сто.
Матвеич (заглядывая в блокнот).
Простите, пожалуйста, но вы вместо нуля девятку
вписали. А у меня это ноль, смотрите. (Показывает
бумажку.)
Дроздов. Тогда другое дело. Цифры
писать надо всегда отчетливо. Тогда так... Сто.
Матвеич. Сколько?
Дроздов. Сто! (Передал блокнот Рубцову.)
Матвеич. Модест! Фенечка! Вышло!
(Выхватил из рук Рубцова блокнот.) А теперь
посчитаем: десять на два (Рубцову), потому что
вместо одного я два резца установил. Двадцать,
да? А в году триста три дня?
Рубцов. Это как же?..
Матвеич. Без выходных и праздников...
Умножаем, шесть тысяч шестьдесят. Да? Еще на
четыре умножаем, потому что пятилетка у нас
четырехлетняя,— двадцать четыре тысячи
сорок! Это и есть моя пятилетка! Бежим, Модест.
Спасибо! (Потрясая блокнотом, убегает, увлекая
за собой Модеста и Феню.)
Рубцов (кричит). Матвеич, Матвеич!
Блокнот верни.
Матвеич. Извините. (Возвращает блокнот.)
А, извините, листочек с тангенсами не можете
одолжить? Мастер вычисления требует.
Рубцов (вырвал листок). Пожалуйста!
Матвеич. Спасибо. (Убегает.)
Рубцов. Видал, Сергей Петров? Пустяки,
скажешь? Для нас с тобой пустяки, а для этих
милых огольцов — корень жизни. Крылатые!
Дроздов. Ну, а я существо бескрылое, «ни
то ни се»... Поползу, однако. (Сунул под
бутылку деньги.)
Рубцов. Обиделся? Конечно, обиделся.
Дроздов. Нет, вдохновился.
Рубцов. Смотри-ка, Петрович. Сатурн
появился! Ох, какой величественный, какой
величественный!
Дроздов. Сатурн, Сатурн! Меня
раздражает этот твой напускной оптимизм. (Не
попрощавшись, идет нетвердо, осторожно, как по
минированному полю.)
Рубцов. Хо!.. Напускной? И раздражает?
Ба, генерал прибыл, да не один!
Авдотья Ивановна. Не видались?
Рубцов. С генералом? Нет еще. А
генеральша на аэродроме встретила.
На перроне.
Кондратьев — в мундире; в штатском костюме его
трудно (представить. Твердые крупные черты, черные с
сильной проседью волосы. Во взгляде, фигуре спокойная
уверенность. При виде его скажешь: этот знает и жизнь
и людей.
Крутилин — в форме; носит ее с удовольствием—знает,
что ему идет. Когда говорит, вызывающе ©стряхивает
головой, прислушивается к своим словам, щурит глаза.
Вообще любит «казаться».
Софья Романовна —блистающая здоровьем.
Открытое лицо с несколько крупными, благородными
чертами, в которых видны ум и характер.
Кондратьев. Ну, как у вас, все в
порядке? (По-хозяйски осматривает перрон.) Темно.
Света прибавьте. Эту тележку — правее. Ковром
покройте. Алешка слово ответное скажет.
(Увидев Рубцова, идет навстречу.) Знаю, знаю, что
прибыли в полном здравии!
Рубцов. Как видишь!.. (Авдотье
Ивановне.) Тоже мой ученик. (Обнял Кондратьева.)
И тоже из любимых, заметьте!
Авдотья Ивановна (взглянув на
часы). Скоро... (Смотрит на небо. Оно не такое,
каким было при открытии занавеса: уже не
струится мерцанием звезд, совсем черное, только
в разрывах туч еще кое-где светят редкие
звезды.) Помрачнело как-то неожиданно.
(Скрывается за стойкой.)
Кондратьев. Ждать минут пятнадцать.
Я, пожалуй, в диспетчерскую пройду. Ты здесь
побудешь, Соня? Или зайди к Елене. Она вот,
напротив.
Софья Романовна. Иди, иди. Когда ты
со мной, видно, не только минуты, секунды
считаешь.
Кондратьев. Ну, что ты, право? У меня
дело. (Отошел в сторону с Крутилиным.)
Рубцов (подозрительно рассматривает
Софью Романовну). Ты, голубушка, как-то... что-
то... Будто кто тебя подменил?
Софья Романовна. Подурнела?
Рубцов. Не пойму... Вроде — сестра и
вроде — нет... По крови — сестра, а по виду —
кукла... (Понял.) Вот оно что! (Прикоснулся к
волосам Софьи Романовны.) Софья, ты белокурая
стала?!
Софья Романовна. Мм... блондинка...
Рубцов. Кхм.., (Рассматривает костюм.) И
что же — в таком виде в цехах, на паровозе?..
А, понимаю, не работаешь?.. А где же моя
боевая комсомолка, сестричка?.. Смотри, Соня,
туда ли идешь? Ну, да тебе виднее.
Кондратьев (проходя мимо, Рубцову).
Прошу, Максим Романович. (Берет под руку,
увлекает с перрона.)
Рубцов. Как же твои дела, генеральские?..
Крутилин (Кондратьеву). Мне проводить
вас?
Кондратьев. Разберусь сам, оставляю
жену на твое попечение. (Выходит с Рубцовым.)
К р у т и л и н. Слышали приказ
генерал-директора, Софья Романовна?
Софья Романовна. Толку-то...
Крутилин (прищурил глаза). От моего
попечения?
Софья Романовна (ходит по перрону).
Да. да, от твоего попечения.
Крутилин. Зачем вы приехали сюда?
Неужели вас интересует предстоящая интермедия?
О-о, понял! Вам нравится этот герой-забияка.
Софья Романовна. Да, нравится, очень
нравится! Не скрою, приехала посмотреть на
чужую радость. Тебе не понять, Борис... Мне очень
дорог этот «забияка»! Он как свежий ветер...
Помню, как-то на комсомольском собрании...
Входят Матвеич, Модест и Фен я.
Матвеич (Крутилину). Разрешите,
товарищ директор-полковник, продуть трубы?
Крутилин. Продувайте, только потише.
Софья Романовна и Крутилин прешли в буфет.
Ребята берут инструменты, ранее оставленные ими в
буфете.
Матвеич (погрозил Модесту).
Поаккуратнее, не выскакивай со своей солок. (Фене,
топотом.) Видишь?.. Вот это мадмуазель! А ты что,..
Чай без сахара. Шляпка одна чего стоит!
Ф е н я (громко). Не шляпка, а гнездо
орлиное. Смешно!
Матвеич. Тесс...
Выходят.
(За сценой.) «Амурские волны». Два... три...
Оркестр играет вальс.
Крутили н. А, пожалуй, вы приехали не
напрасно. Кутнем сегодня. Смотрите! (Жест на
стол.) Генерал распорядился встретить
новатора — шампанское заморозить...
Долгая пауза.
О чем грустите, Софья Романовна?
Софья Романовна (весело). Я только
сейчас заметила, что мой «попечитель»
обращается ко мне на «вы».
Крутили н. Я, к сожалению, еще не пил с
вами на брудершафт. Но я терпелив...
(Прищурил глаза.)
Софья Романовна (смотрит вдаль).
Не теряй надежды...
Оба молчат.
Как будто я давно-давно не была здесь, Борис.
А еще год назад я ежедневно бегала по этому
перрону... Видишь, там контора депо. В моей
комнате свет. Кто-то сидит за столом. Наше
техническое бюро! Рядом окно комсомольского
комитета. А там, влево, смотри, это наш
старенький домик. Очень уютный. (После паузы.)
Борис, а правду говорят, что с глаз долой — из
сердца вон? Я, кажется, уеду. Я уже слабо
верю, что было счастье. Нет, кажется, не
получилось счастье с Андреем...
Крутили н. Но остались какие-то чувства?
Или и чувства никакого не было?
Софья Романовна. Нет, было, Борис,
все было. И, кажется, ничего не осталось.
К р у т и л и н. Осталось. Привычка осталась.
Со фья Романовна. Привычка?
Крутили н. Да, именно привычка, которую
нередко принимают за любовь. Все мы
одинаково привыкаем к людям и к вещам, даже к
красивым. Вот вы, например, привыкли (берет ее
руку) к этому перстню. Когда вам его
подарили, вы любовались им. А теперь носите его, не
замечая, по привычке. Но потеряйте вы его...
вам станет...
Софья Романовна. ...Жалко.
Крутили н. Жалко, да. Но еще и скучно...
чего-то, словно, нехватает. Вы привыкли к этому
перстню. (Прищурил глаза.) А привычка —
смерть любви, дорогая Софья Романовна!
Софья Романовна (между прочим).
Ты не веришь в силу любви, Борис?
Крутили н. Софья Романовна! Вам ли
меня об этом спрашивать?
Софья Романовна. Боже, как
многозначительно! Ты, кажется, на что-то намекаешь?
Крутили н (полусерьезно). На
неизменные мои чувства к вам, Софья Романовна.
Софья Романовна (в тон). Вечные!?
Крутилин (улыбаясь). Вечные, но не
бесконечные...
Софья Романовна. А я надеялась на
твою преданность и уважение до гробовой
доски.
Крутилин. Только-то?..
Соф ья Романовна. Чего же более?
Крутилин. Уважение — чувство дорогое,
но не главное... Будь оно главное,— сколько
было бы счастливых супружеств! А вот вы
назовите роман или повесть, где бы муж и жена
любили друг друга до гроба.
Софья Романовна. Мм... Ну, хотя бы...
Ну, «Старосветские помещики» Гоголя.
Крутилин (смеется). Что вы, Софья
Романовна! Как можно всерьез ставить в пример
эту пыльную пару?!. Это скорее иллюстрации к
моей мысли...
Софья Романовна. Ты, Борис, пошел
бы преподавать «науку страсти нежной», в ней
ты смыслишь больше, чем в движении поездов.
(Вдруг серьезно.) Однако как же быть?
(Вышла на перрон.) Тоска какая... И чего тебе
надобно, Софья?
Крутили н. Как быть? Есть выход,
дорогая Софья Романовна... (Оборвал, смотрит на
перрон.)
На перроне.
Лена и Кремнев — коренастый, широкий,
большелобый, о таких говорят — сибирской породы. Оба
(Взволнованы.
Кремнев. Самовольно он не рискнул бы
нарушить приказ.
Лена. Вы думаете, что начальник дороги дал
новое указание?
Крем н е в. Конечно. Хорошо, что я митинг
успел отменить. Позор был бы на всю дорогу.
Лена. Но как же быть с Алексеем? Вы
знаете его характер...
Кремнев. Вот он меня и беспокоит...
Авдотья Ивановна (появляется из-за
стойки). Его паровоз.
Гудок, мелькнули прожекторы. Оркестр играет марш.
Вбегает Тихвинская.
Тихвинская. Ой!. Опоздала... (Кремне-
ву.) Что же делать?
К р е м н е в. Выпить прохладительного и
ждать.
Тихвинская. Ах, все-таки успела!
Отдышаться не могу. Мне ведь отчет,— триста строк
в номер. Митинг будет прямо на перроне?
К р е м н е в. Митинга не будет.
Тихвинская. Как не будет? Мне же для
отчета. Речь генерал-директора...
Кремне в. И речи не будет.
Тихвинская. Как не будет... У меня
отчет. Три колонки, срочный набор.
К р е м н е в. Митинг не состоится.
Тихвинская. Действительно!.. Я говорю,
у меня отчет в номер. Место на первой полосе
оставлено. Представляете, что такое первая
полоса в газете? Сущность ее, идейную и
политическую, представляете?
К р е м н е в. По вашей газете — смутно.
Тихвинская. Нерегулярно читаете. Вкус
выработать необходимо. Потребность.
Понимаете? Дайте-ка мне этот... ну, план, или как его...
список: кто за кем выступает — фамилия,
инициалы и должность ораторов.
К р е м н е в. Вы только говорите так путано
по-русски или и понимаете немножко? На
всякий случай повторяю: митинга не будет.
Тихвинская. Нет, позвольте! Мы
настаиваем... мы... Я представитель прессы, корреспон-
дент «Сигнала»... Необходим развернутый
митинг. (Как хозяйка — оркестрантам.) Поближе,
поближе, товарищи! (Лене.) Нет лозунгов
почему-то, портретов! Вы плохо подготовились.
Давайте-ка...
К р е м н е в. На этом узле я парторг.
Тихвинская. Ну, так работать нельзя!
О вашем неправильном поведении я поставлю
вопрос в горкоме.
К р е м н е в. Вот это ваше право.
Появляются Рубцов и Кондратьев.
Кондратьев (Кремневу). Ты почему
отменил митинг? Что ты натворил?
К р е м н е в. Это не я, а ты натворил...
Андрей Ефремович...
Кондратьев (обрывая). Я категорически
запрещаю тебе вмешиваться в мои
распоряжения.
Оркестр играет туш. Входит Алексей
Сибиряков — простой. белокурый парень в рабочем костюме.
(Крутилину.) Огласите приказ.
Крутилин (жестом останавливает оркестр).
Приказ начальника дороги генерал-директора
Кондратьева. (Читает.) «За проявленную
инициативу в организации кольцевых рудных и
хлебных маршрутов, высокое мастерство и при-
менение новых методов, направленных на
подъем работы всей дороги, машинисту Сибирякову
Алексею Никифоровичу объявляю
благодарность, присваиваю звание механика первого
класса и награждаю ценным подарком — золотыми
часами».
Оркестр играет туш. Алексей не принял руку Крутилина,
который хотел его поздравить. Тяжело молчит. После
сильной внутренней борьбы делает шаг навстречу
Кондратьеву.
Кондратьев. Поздравляю, товарищ Си-,
биряков! (Вручает массивные карманные часы;
футляр возвращает Крутилинд.)
Рубцов. Алеша, ты что голову повесил?
Здравствуй, дорогой! Дай я тебя поцелую.
(Обнимает Алексея.)
Алексей (с волнением, хрипло). Спасибо,
Максим Романыч! (Осмотрел часы, подбросил
их на ладони, как бы определяя вес.) Богатые!..
(Подошел к Крутилину и опустил часы в
футляр.)
Лена (слегка вскрикнула). Алексей!..
(Пораженная его поступком, отвернулась.)
Рубцов (Алексею). С ума сошел! Как ты
смеешь, мальчишка!
Крутилин (Софье Романовне).
Дон-Кихот новоявленный!
Софья Романовна. А по-моему,
хороший парень!
Алексей резко отворачивается, идет к матери. Мертвая
тишина, и оттого отчетливо слышны его тяжелые шаги.
Долгая пауза.
Алексей. Отчего это иные люди только о
своей выгоде думают и других на свой аршин
меряют?
Авдотья Ивановна. Возгордился ты,
Никифорыч, вот что...
ЗАНАВЕС
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
КАРТИНА ПЕРВАЯ
Дом Сибиряковых. Комната Алексея — обставлена уютно.
Много книг — на полках, на этажерке, на пианино,
несколько стопок у стола, «а полу и стульях, у изголовья
кровати. Две двери: в переднюю и направо, в комнату
матери. В распахнутые окна видна улица обычного
железнодорожного поселка.
Алексей один сидит за письменным столом. Время
от времени поднимает с пола книги, быстро перелистывает
страницы, что-то подчеркивает, оставляя закладки.
Делает это привычно и, кажется, механически, потому что в
лице его нет сосредоточенности. Попробовал свистеть — не
выходит. Резким движением оттолкнул книги, прошелся
по комнате. Сел за стол, написал несколько строк,
бросил — не клеится. Нервно барабанит пальцами;
машинально двигаясь по столу, рука опускается на клавиши