пианино, извлекает густые звуки. Так в полузабытьи,
опустив голову, сидит минуту-другую, ударяя рукой
по клавишам.
Входит Авдотья Ивановна, в руках у нее
знакомый по первому акту букет роз.
Авдотья Ивановна (поставила букет.
Смотрит в окно). Собрались тучи,— быть
ненастью.
Алексей (продолжая бить по клавишам).
На тучи, мама, будет и погода.
Авдотья Ивановна. Может, и будет...
а только ошиблась я. (Жестко.) Рано, Никифо-
рыч, возгордился, рано. Мучаешься?.. И я
мучаюсь. Да перестань ты бубнить. И без того
будто на похоронах...
Алексей (подошел к матери, обнял ее за
плечи). Ну, полно расстраиваться, мама!
(Заглядывает в глаза.)
Авдотья Ивановна. Сломают они
тебя, увидишь. И поделом. (Запальчиво.) За что
людей обидел? (Безнадежно махнула рукой.)
Все потерял разом.
Алексей. Нет, не все. Совесть не потерял.
Авдотья Ивановна. Все потерял. И
почет и... (Выпалила.) И Лену потерял. Не
придет она к нам.
Алексей. Напрасно так плохо думаешь о
Лене.
Авдотья Ивановна. О Лене? О тебе
я плохо думаю. И кого ты, Алексей, из себя
фантазируешь?
Алексей (весело хохочет). Фантазирую?
Авдотья Ивановна. Не пойму я,
Алеша. Тебя с победой поздравляют. Что тебе еще
надо?
Алексей. Какая тут победа?! Не победа,
а поражение. Я не мог принять премии. У нас с
Леной как было задумано? Таких, как мой
состав, еще восемь составов с хлебом. Да столько
же встречных с рудой. Мы два раза составляли
расчеты. Выверяли, взвешивали. Хотели
доказать не отдельным, скажем, моим примером, а
суточной работой всего отделения, что пришла
пора пересмотреть на нашей дороге нормы. Мы
хотели доказать и докажем, как можно вдвое
ускорить оборот вагонов.
Пауза.
Авдотья Ивановна. Ну, и что же?
Алексей. Крутилин принял проект. Весь
узел готовился. И вот пошли одни за другим
кольцевые составы. Я нарочно взял последний,
чтобы ребята знали — позади я, что всякая их
заминка в пути по мне больно ударит. Здорово
начали! А Крутилин что сделал? Он работу
целого коллектива свел к рекорду одиночки. Под
всякими предлогами он прижимал составы мо-
их товарищей на разъездах, ставил их мне под
обгон. Открыл «зеленую улицу» только моему
маршруту.
Авдотья Ивановна. Постой, а
Кондратьев? Как Кондратьев-то на такое дело
пошел?
Алексей. А что Кондратьеву? Дорога и
так справляется с перевозками. К чему
Кондратьеву ломать твердый график? Как бы чего
не вышло! А тут, видимо, Крутилин его
накрутил. Машинист поставил новый рекорд на его
дороге — хорошо! Приятно! Поощрим его,
призовем других подтягиваться! А пока суть да
дело... А... (Подавленно.) Обидно.
Стук в дверь. Авдотья Ивановна вышла.
Возвратилась с газетой, читает. Вдруг по лицу пробежал испуг.
Впилась глазами в страницу.
(Подошел к матери, смотрит через плечо.) О
чем «Сигнал» сигнализирует?
Авдотья Ивановна (вздрагивает).
А... ничего особенного... (Свернула газету.)
Отдохни, сынок... (Хочет пройти в свою
комнату.)
Алексей. Грешишь, мама. (Отнимает
газету.) Дай, посмотрю. Что?.. (Лицо искривила
улыбка.) Здорово! (Читает.) «К чему приводит
зазнайство»... И Кремнева тоже. «Парторг депо
попустительствует зазнавшимся молодым
машинистам и, по существу, вместо глубокой
воспитательной деятельности противопоставляет
молодежь опытным руководителям... Только этим
можно объяснить странный поступок машиниста
Сибирякова, который...» Смотри, мама, и
картинку изобразили!.. Тихвинская...
Медленно открывается дверь. На пороге Л е н а с газетой
в руках.
Авдотья Ивановна. Леночка! Милая,
пришла! (Целует.) Не прячь газету-то. Читали.
(Вышла.)
Лена (подала руку Алексею. Испытывая
неловкость, молчит. Прошла к столу,
рассматривает исписанные листы бумаги). «Рецидивы
предельческих настроений»... Я думала, он к
экзаменам готовится. Ты пишешь какую-то статью?
Нашел время! Алексей, ты не пойдешь сегодня
в институт.
Долгая пауза.
Ну, чего ты молчишь? Тебе тяжело? А мне как
тяжело... Ты даже не представляешь. Мне очень
тяжело, может быть, никогда еще не было так
тяжело... Как ты думаешь: почему Крутилин
сорвал наше предложение?
Алексей. А ты как думаешь?
Лена. Теряюсь. Может быть, мы допустили
ошибку.
Алексей. Что же, все ошиблись? Весь
коллектив переоценил свои силы? Нет, Лена, так
не бывает!
Лена. Что же им руководило?
Алексей. Кто его знает... Что угодно, но
только не чистые побуждения. Голову даю.
Лена. Он очень расчетлив.
Алексей. Расчетлив, правда...
Лена. Нет, я хочу точно знать, почему так
поступил Крутилин.
Алексей. Возможно, как всякий трус,
испугался размаха. А возможно, обуяла зависть к
чужому успеху. Меня перестал в конце концов
мучить этот психологический вопрос: «почему?»
Меня волнует не «почему», а что означает
поступок Крутилина объективно. Кремнев назвал
его душой предельческих настроений. Так оно и
есть. Этот Крутилин...
Крутилин (проходя мимо окна). Кто меня
зовет? А... Здравствуйте, товарищ Сибиряков!
(Останавливается.) И... Елена Андреевна здесь.
Скажите пожалуйста!
Лена. Чему удивляетесь?
Крутилин. Странно... После вчерашнего
инцидента... (Алексею.) Объяснение генералу
сочиняете? Вам, Сибиряков, кажется, сегодня
последний экзамен держать?
Алексей. У вас хорошая память.
К р у т и л и н. Не боитесь? Ничего, ничего, я
буду милостив.
Алексей. Не боюсь. Интересуетесь, что
сочиняю? Это не тайна, могу прочесть: «Рецидивы
предельческих настроений».
Крутили н. Что это значит?
Алексей. Могу объяснить. Рецидив — это
возврат, повторение какого-либо явления. Пишу
статью в «Гудок».
Крутили н. Однако вы еще пишете, а
другие уже успели сочинить о вас.
Алексей. Как же. Читали. Ну и что?
Крутили н. Нет, ничего. (Заглянул в
комнату.) О, книги! (Жест на книжные полки.)
Парад классиков! Читаете?
Алексей. Зачем? Любуюсь!
Крутили н. «Науки юношей питают...»
Лена. А вам отрады не дают.
К р у т и л и н. Острите? Поверьте,
Сибиряков, по-человечески мне жаль вас. Поступок вы
совершили дикий, что и говорить. Но я ему
нахожу оправдание. Я-то знаю, что не злой гений
управлял вами вчера, нет. Прямолинейность
свойственна молодым.
Лена. А криволинейность?
Алексей. Лисья, петлями походка -г- это
свойственно кому?
Крутилин (добродушно смеется). Единый
фронт! Ваша неумность мне даже нравится,
право. Молодость! Она всегда ищет конфликтов.
Герой поражает копьем дракона, истребляет зло.
(Смеется.) Пусть даже это зло выдумано.
Какая разница! Ну, пишите, пишите...
Алексей. Пишем, пишем, товарищ
Крутилин. Почему вы, добрый гений, сорвали
благородный почин целого коллектива? Почему?
Крутилин. Вот, вот. Еще скажите —
злонамеренно сорвал. Извольте: вы, Сибиряков,
обозреваете работу дороги из окна будки
паровоза. Разве в том состоит новаторство, чтобн
требовать невозможного? Ваши расчеты
нереальны, они составлены вне времени. Кадры
дороги не готовы, их надо еще обучить. Нужны
резервы. Всему свое время, товарищ Сибиряков.
До свидания.
Алексей (бросился к окну, готовый,
кажется, на крайнюю дерзость). Слушайте,
товарищ Крутилин...
Крутилин. Слушаю.
Лена (подбежала к Алексею, схватила за
руку). Алексей!..
Алексей (отстраняя Лену). Раньше я сом-
невался в том, насколько справедливо вас
прозвали предельщиком.
Крутили н. Ну, а теперь?
Алексей. Вы рассеяли мои сомнения. Вы —
главный инженер и вы — главный предельщик в
штабе дороги.
Крутилин (улыбается). И все-таки я не
обижусь. Вы, Сибиряков, видно, не спали.
Отдохните. До свидания, Елена Андреевна. А с
вами не прощаюсь, товарищ экстерн, в
институте свидимся. (Уходит.)
Алексей. Теперь ты знаешь «почему». Он
сам ответил. (Сел, сгорбившись, на подоконник.
После дуэли с Крутилиным он сразу как-то
обмяк,- испытывает состояние большой усталости.
Рассеянно смотрит по сторонам, не слушая
Лену. Пробует насвистывать — не получается.
Прошел по комнате. Бьет по клавишам пианино.)
Лена (убирает со стола бумаги). Ты в
институт сегодня не пойдешь. Дай слово!
Долгая пауза.
(Рассматривает альбом.) Авдотья Ивановна...
Сколько лет прошло, а она, кажется, не
постарела. У нас нет этой фотографии. Смотри, ты
насколько выше меня. Какая я смешная... Папа...
Двадцать лет назад он выглядел старше. Чудной
какой! Усы носил,— мастер депо... А Никифор
Сергеевич тоже странный на фотографии... Я его
плохо помню. Видно, он с папой крепко дружил.
Сидят-то как, в обнимку...
Алексей. Лена... Лена, ты очень любишь
отца?
Лена. Очень?! Это не то слово.
Алексей. Прости, я глупый вопрос задал.
Не обижайся.
Лена. Я должна сказать тебе, Алексей,
важное... А вот как сказать...
Алексей. Так и говори.
Лена (после паузы). Нет, я не могу сказать
то, что хочу...
Алексей. Ты не хочешь сказать прямо.
Ты, Лена, обижена моим поступком? Ну, так и
скажи: ты, Алексей, подвел и себя и меня...
Лена. Подвел.
Алексей. И еще скажи: пойди, извинись.
Так ты хочешь?
Лена. Хочешь?! Я понимаю, во всем
виноват Крутилин. Но ты...
Алексей (прерывая). В чем виноват
Крутилин, мы знаем. Но почему он пользуется
поддержкой начальника дороги?
Лена. Папа ценит его талант. И не один
папа. Максим Романович привлек Крутилина к
своей работе. И вообще...
Алексей. И вообще получается — Крути-
лин — талант, его все поддерживают. Почему же
тогда, Лена, ты винишь во всем Крутилина?
Лена. Ты сам назвал его «душой предельче-
ских настроений».
Алексей. Назвал. Но в чем эта душа
держится? Не скажешь? Неприятно? Понимаю.
Так я за тебя отвечу. Держится душа эта в
мощной длани генерал-директора, начальника нашей
дороги Кондратьева Андрея Ефремовича и
авторитетом действительного члена Академии
наук Рубцова Максима Романовича. Не так ли?
А что Крутилин сам по себе? Ничего. Он при
Кондратьеве — сила, при Рубцове — авторитет.
По одному Крутилину бить — это все равно что
с полыни цвет рвать, а корни беречь.
Лена (уступая). Но ты, Алексей, обидел
папу. Ничего не объяснил, вернул премию. Кто-
кто, а ты знаешь его характер.
Алексей. При чем тут характер? Ведь это
он всю дорогу на тормоза поставил.
Лена. Ну, как ты можешь так говорить о
папе?
Алексей. Напрасно сердишься. Очень
вежливо говорю... Ну, что ты, Лена?.. Я же
люблю Андрея Ефремовича. Ну, хочешь, я
расскажу тебе, какого Кондратьева я люблю? «Не
оборачивайся назад, Алешка,— говорил он
мне,— в будущее рвись, в завтрашний день».
Его и звали-то не иначе, как орел! Первый
знатный машинист, лучший начальник депо во всем
Союзе. А почему первый! Потому, что гроза всех
предельщиков. Орел!.. Леночка, милая, я же
хочу походить на этого Кондратьева!
Лена. Ты вдруг так заговорил о папе... А
правда — хороший он?
Алексей. Хороший. Он наш, весь наш. И
мы его повернем, Лена. Кремнев, все друзья
коммунисты не дадут Кондратьеву успокоиться.
Лена. Да... Странно все получилось.
Общественное... личное... Нет, и личное как-то
раздвоилось...
Вошла Авдотья Ивановна.
Я должна вам сказать... Эта газета — не
последняя новость...
К окну подошел Рубцов с газетой в руках.
Рубцов. Здравствуйте, Авдотья Ивановна.
А где этот, развращенный почестями молодой
человек? А, вот он!.. Защищайся, негодный!
Или давай ремень, пороть тебя буду, Алешка!
(Хохочет.) Хо-хо-хо!.. Как они тебя трахнули!
(Развернул газету.) Поза-то, поза одна чего
стоит! И похож! Вот это дорожная газета,
ничего не скажешь! (Вошел в комнату.)
Алексей. Ничего разрисовали, красиво!
Садитесь, Максим Романович!
Рубцов. Нет, не могу. С задаваками
поведешься, сам задавакой станешь. Хо-хо-хо!.. А ты
чего ухмыляешься?
Алексей. Ну, так, ведь юмор...
Рубцов. Э-э, это уж, батенька, не юмор, а
умор. (Раздражаясь.) Чорт их дери! На, держи!
(Подал Алексею руку.) Я все знаю. Записывай
в союзники. С Кондратьевым отныне нахожусь
в состоянии войны. (Вырвал из рук Алексея
газету.) Не эту литературу тебе сейчас надо
читать. Кому экзамен сдаешь? Крутилину?
Алексей. Крутилину, кому же. Он у нас
ведет кафедру «Эксплоатация паровоза».
Рубцов. Готовься, белобрысый, по всему
курсу будем гонять. Еще Дроздова возьму в
помощники. Готовься, Алешка! (Погрозил.)
Смотри у меня! Нюни не распускать. Молодчина!..
(С болью.) Обидно, понимаю...
Вбегают Модест и Матвеич, оба с газетами.
Матвеич (с ходу). Полюбуйся, Алексей
Никифорыч! Та самая Тихвинская, которая
рыжая.
Модест. Пусть еще раз придет в депо, мы
из нее брюнетку сделаем.
Авдотья Ивановна. Каким же
способом?
Матвеич. Мужским способом. Мазутом ее
перекрасим.
Рубцов. Хои-хо-хо!.. Справедливо, Анто-
ныч!
Ребята, не видевшие Рубцова, вдруг смутились.
Авдотья Ивановна. Что вы, Максим
Романыч! Они, чего доброго, и впрямь за
похвалу почтут. С ними шутить нельзя.
Рубцов. А какие тут шутки: Антон Макси-
мыч — человек серьезный, шутить не любит.
Верно, Максим Антоныч? Ну как, разобрался в
тангенсах?
Матвеич. Я-то разобрался. А мастер
канитель разводит. Я переписал ваши вычисления
и подал ему,— вот, говорю, пожалуйста,
вычисления требовали: вот вам синусами и
косинусами доказано.
Рубцов. Что же мастер ответил?
Матвеич. Вернул бумажку. «Я, говорит,
не признаю никаких конусов. Иди, говорит, не
валяй дурака. То с корнем приставал, теперь с
новыми глупостями. Не мешай работать». Ну,
что мне с ним делатъ?
Рубцов. Не отступайся, Матвеич.
Матвеич. Не отступаться?
Рубцов. Ни-ни!.. Тут уж не косинусами, а
косностью пахнет!
Матвеич. Правда. Конечно, не отступлюсь.
А только зря приходится нервы трепать.
Рубцов. Ты, Антоныч... ах, извини, Матвей
Антоныч... Тьфу, будь ты не ладен, Антон
Матвеич, не тот корень извлекал, как мы с тобой
убедились. Верно?
Матвеич. Верно.
Рубцов. Не тот корень тебе мешал задачу
решить. Другой корень извлечь надо. Да не
извлечь, а вырвать прямо.
Матвеич. Мастер-то наш? Что правда, то
правда. Да только, боюсь, не вырвешь его,—
глубоко сидит. Вот ты, Лена, секретарь
комсомольского комитета. Скажи, как мне мастера
одолеть?
Модест. Его бы надо на комсомольском
комитете допросить: как он, за технику или
против?
Лена (занятая своими мыслями). И
допросим, ребята.
Матвеич. «Что это такое, я спрашиваю? —
кричит на меня.— Генерал часы дарит, а он,
предводитель ваш, возвращает их да еще
скандал поднимает. Безобразники, пораспустились...
Вот доберется до вас генерал, даст по шапке,
тогда попляшете». Ну, что мне с ним делать?