глубоко вписано одно магическое слово—Сталинград.
Слушая его, Айсолтан невольно вспоминает, как
мать» утирая слезы рукавом, рассказывала ей об отце,
о том, как он едва не погиб от рук английских
интервентов, как они сделали его на всю жизнь калекой,
и сердце у нее горит. Ей хочется сказать этому седому
человеку, которого внимательно слушает зал, что
английские рабочие должны поскорее обуздать хищных
английских империалистов, готовящих новую войну...
На другой день то, что хотела сказать Айсолтан,
сказал пожилой человек в больших очках, кресло
которого с утра пустовало. Тот, кто занимал его вчера,
стоит сейчас на трибуне и, прикрывая глаза рукой от
яркого света наведенных на него юпитеров, молча
ждет, пока затихнут приветствия. Он понимает, что
зал рукоплещет не ему, — ведь фамилия его хорошо
известна тол/»ко в ученых кругах: передовые люди
советской земли, собравшиеся в этом зале, чтобы
сказать о своей воле к миру и готовности бороться за
него, приветствуют в его лице свободный туркменский
народ и мудрую партию Ленина — Сталина,
создавшую государство, в котором сын безграмотного
пастуха, сам в юности пасший байские стада, мог стать
ученым, профессором, доктором наук. А таких, как он,
тысячи. Двести тысяч юношей и девушек в Советском
Туркменистане учатся в средних школах. Десятки
тысяч учатся в техникумах и высших учебных
заведениях.
Он говорит о том, что туркменский народ не хочег
войны, он занят мирными делами, он готовится к
организации своей национальной Академии наук, он
строит каналы для орошения пустующих земель, он
создает и выращивает новые сорта советского
хлопчатника, в каждой коробочке которого для нас—залог
мирной и счастливой жизни, он хочет быстрее
восстановить и сделать прекраснее, чем прежде, свою
столицу Ашхабад, пострадавшую от землетрясения.
Туркменский народ, как и весь советский народ, занят
мирным, творческим трудом.
— Господам Трумэнам и Черчиллям не удастся
обмануть простых людей мира. Советские народы не
хотят войны, им не нужны ни американские, ни чьи-либо
другие территории. Мы хотим только одного: чтобы
не мешали нашему мирному труду, нашему мирному
строительству, не посягали на нашу мирную,
радостную жизнь... Мы, советские люди, всегда были и
остаемся в первых рядах прогрессивного человечества,
борющегося за прочный мир и демократию... Все
больше подтверждаются сталинские слова о том, что
миллионы простых людей стоят на страже мира. Дело
сторонников мира правое, а правое дело всегда
побеждает.
И снова рукоплещет зал, и Айсолтан с
разгоревшимся лицом хлопает в ладоши, кажется, громче всех:
ведь все это- было сказано от ее имени, она не могла
бы лучше сказать о хлопке и о заветной своей мечте—
новом канале для орошения хлопковых полей, о
героизме, о трудолюбии туркменского народа, о его
беззаветной любви и преданности родному Сталину.
Новыми глазами смотрит Айсолтан на своего соседа,
стоящего сейчас на трибуне: она видит в нем весь
туркменский народ, за тридцать лет с помощью великого
русского народа и партии Ленина — Сталина
поднявшийся на вершину социализма, избегнувший мрачной
пропасти, в которую катится сейчас весь
капиталистический мир. И Айсолтан говорит себе:
«Какое это счастье — жить, учиться, работать
в Советской стране! Какое это счастье — быть
гражданином Советского Союза!»
Нет, никогда не представляла себе Айсолтан, что
жизнь может быть так разнообразна, так полна самых
ярких, волнующих впечатлений! Посещение музеев
и картинных галлерей, театров и кино, прогулки по
Москве, по каналу Москва — Волга, по золотым
осенним подмосковным паркам... Счастливая и усталая
возвращается Айсолтан после этих прогулок домой.
Вот она входит в метро и со вздохом облегчения
становится на ступеньку эскалатора.
«Ах, как хорошо! Можно немного отдохнуть,
постоять на одном месте!»
Казалось бы, Айсолтан уже пора привыкнуть
к московскому метрополитену, — но нет, все здесь еще
продолжает волновать ее воображение: и вечно
движущийся глубоко под землей, под московскими
улицами и площадями, широкий, бурливый поток людей,
подобный подземной реке в мраморном русле, и
огромные, сверкающие огнями подземные дворцы-станции.
«Сколько удивительных способов передвижения
изобрели люди! — думает Айсолтан, стоя на
эскалаторе.—Из далекой Туркмении прилетела я по воздуху
сюда, в Москву. В клеточках-лифтах поднимаюсь
под самые крыши высоких зданий. Теперь лестница
сама спускает меня под землю...»
Эскалатор доставляет Айсолтан в мраморный под-
земный дворец. Снова окидывает его Айсолтан
восхищенным взором. Стройные колонны поддерживают
высокий легкий свод. Они кажутся Айсолтан
гигантскими мраморными цветами, в чашечках которых
скрыт невидимый источник света. За колоннами,
справа и слева, сверкая зеркальными стеклами, с мягким
шумом проносятся поезда. Двери на остановках
открываются и закрываются сами собой. В вагонах
светло, как днем, потому что они залиты ярким
электрическим светом, но поезд мчится сквозь землю по
длинным полутемным тоннелям и безошибочно
находит свой путь. И, опускаясь на кожаное сиденье,
Айсолтан снова, как недавно в самолете, мысленно
восклицает: «Хвала твоему мастеру!»
В своем номере, который стал для нее как бы
вторым домом, Айсолтан тоже не всегда находит
желанный отдых. Часто звонит телефон, — Айсолган
приглашают выступить по радио, или дать статью в
журнал, или приехать в рабочий клуб. Сегодня Айсолтан
прежде всего садится писать письмо матери, ей
хочется поделиться с ней всем, что переполняет ее душу.
А потом она напишет еще одно письмо — Бегенчу.
Снова высокие стены комнаты-сказки расступаются
перед взором Айсолтан и теплый ласковый ветерок
овевает ее лицо, снова приветливо колышется зеленый
хлопчатник и она видит перед собой Бегенча. Он
стоит потупившись, как провинившийся ребенок, потом
поднимает глаза, и они без слов выдают его тайну;
он роняет лопату и простирает к ней руки...
Стук в дверь заставляет Айсолтан вскочить с
кресла. Ей кажется, что она опять, как тогда, в поле,
слышит за спиной резкий оклик: «Э-эй! Айсолтан!
Иди-ка сюда!» Девушка подает ей на маленьком подносе
два письма. Айсолтан дрожащей рукой берет одно из
них, — быть может, это от Бегенча? — разрывает
конверт. Нет, это даже не письмо, а пригласительный
билет: Всесоюзное общество культурной связи с
заграницей приглашает Айсолтан на вечер встречи
делегатов конференции с иностранными гостями. Айсолтан
откладывает билет в сторону и уже спокойно вскрывает
второй конверт. Конечно, и это не от Бегенча, — эго
тоже приглашение: фабричный комитет и дирекция
одной из подмосковных текстильных фабрик просят
Героя Социалистического Труда, мастера высоких
урожаев хлопка Айсолтан Рахманову посетить сегодня
их фабрику и побеседовать с текстильщицами.
Да ведь это та фабрика, что была когда-то
кузницей туркменских кадров текстильщиков! Когда в
Ашхабаде начали строить текстильную фабрику, десятки
юношей и девушек из туркменских городов и сел
отправились на подмосковную фабрику учиться новому
для них мастерству и вернулись в родной край
инструкторами и мастерами текстильщиками. Как же
можно забыть об этом и как можно отказаться от
приглашения побеседовать с русскими текстильщицами?!
«А что же делать с иностранными гостями? Ну
да, я видела их уже на конференции, слышала их
выступления!..» — размышляет Айсолтан, не выпуская
из рук письма текстильщиц и искоса поглядывая на
пригласительный билет ВОКСа.
Решение Айсолтан уже принято, когда раздается
легкий стук в дверь и в комнату входит стройная
светловолосая женщина в сером костюме.
— Здравствуйте, Айсолтан! Получили
приглашение? Вот и отлично. Вы уже готовы? Сейчас придет
машина и поедем!
Лицо, голос и даже костюм этой женщины
знакомы Айсолтан. Ну, конечно, она встречалась с ней на
конференции. И гостья тоже, видимо, считает Айсол-
тан своей хорошей знакомой. Полагая, что вопрос о
поездке Айсолтан на фабрику решен, как оно и есть
на самом деле, она с любопытством осматривает
комнату, мимоходом поправляет перед большим, в
позолоченной раме трюмо выбившиеся из-под берета
волосы, включает радиоприемник и, быстро поймав
нужную волну, садится на диван.. При этом она
забрасывает Айсолтан вопросами, и та чувствует себя с ней
неожиданно легко и просто. Айсолтан рассказывает
все, что знает о подмосковной фабрике, но видит, что
гостье это уже известно, — она помнит даже фамилии
многих учившихся на этой фабрике туркмен.
— А где сейчас товарищ
Перманов?—спрашивает она. — А как поживает Огульнияз Бабаева? Вы ее
не знаете?
Айсолтан смущена: не так-то легко ответить на
все вопросы гостьи. Но та не замечает ее смущения
и не ждет ответа на каждый вопрос. Ее интересует
сразу столько самых различных вещей, что разговор
то и дело меняет русло, как капризная Аму-Дарья...
Уступая настояниям новой подруги, Айсолтан
надевает свое красное шелковое «кетени» — праздничное
платье, заплетает с ее помощью волосы в две косы.
«Почти до колен!» — восторгается текстильщица.
Айсолтан едва успевает взять свою девичью тюбетейку с
остроконечным серебряным гупба, как из вестибюля
говорят по телефону:
— Машина для товарища Рахмановой пришла.-.
Айсолтан жадно вдыхает свежий лесной воздух,
напоенный ароматами ранней осени. Открытая
машина быстро идет по широкой просеке, которой — ка-
жется Айсолтан — не будет конца. По обеим
сторонам дороги высокой стеной стоит подернутый осенним
багрянцем лес.
«Вот они, настоящие русские леса, — думает
Айсолтан. — Какая тут тень и прохлада!»
Айсолтан не может скрыть от спутницы своего
восторга. Та понимающе улыбается.
— Да, — говорит она, — хороший лес. А уж
грибов! Таких лесов у вас в Туркмении нет. Все
песок да барханы. И как только там хлопок растет!
Теперь улыбается Айсолтан. Конечно, в
Туркменистане нет таких лесов, но посмотрела бы эта
московская девушка на увитую виноградом террасу
маленького домика Айсолтан, на широкую вершину
старого урюка, под которым прохладно в самый знойный
летний день! А сады, бахчи, зеленое море колхозного
хлопчатника, заливающее всю равнину вокруг
колхоза «Гёрельде»! Конечно, песков много, велика пустыня
Кара-Кумы, но как не правы те, которые думают, что
Кара-Кумы—безжизненная пустыня! Весной и осенью,
после дождей, она покрывается зелеными коврами
пастбищ, и десятки, сотни тысяч колхозных и
совхозных овец пасутся там на приволье. «Верно, мало у нас
воды, но земля хорошая, золотая земля. Воткни
прутик, плюнь — дерево вырастет, — так говорят у нас...»
Увлекшись, Айсолтан забывается и начинает говорить
по-туркменски. Спутница со смехом прерывает ее,
просит перевести, сама повторяет вслед за Айсолтан:
— Агач — дерево...
А машина мчится и мчится по зеленой просеке,
спускаясь порой в ложбины и вновь поднимаясь на
пологие холмы. Снизу кажется, что там, на вершине
холма, лес кончается и просека словно упирается в
небо. Но машина легко идет вверх по склону, и Айсол-
тан видит, что лес не кончается, а только разбегается
в обе стороны от дороги, большим полукругом огибает
широкую холмистую возвышенность и снова сходится
далеко на горизонте, сливаясь в темную волнистую
ленту. Лучи заходящего солнца золотятся на свежем
жнивье; кое-где еще стоят невывезенные копны,
зеленеют луга. Далеко справа показывается небольшое
селение, бревенчатые дома под железными крышами
окружены садами. По дороге, в облаках пыли,
движется большое стадо коров. Пастух громко щелкает
длинным кнутом, освобождает путь машине, сгоняя
коров с дороги на жнивье. Машина замедляет ход. Ай-
солтан приподнимается и, обернувшись, машет пастуху
рукой. Тот с изумлением смотрит на ее
сверкающую серебряным острием тюбетейку, на смуглое
лицо, обрамленное черными косами, и, покрутив
головой, снова громко щелкает своим длинным кнутом.
Да, хороши, хороши русские леса и поля! Ай-
солтан кажется, что эта картина мирной жизни
никогда не померкнет в ее памяти. Она провожает
взглядом скрывающееся за поворотом селение. Машина
огибает невысокий холм, на вершине которого небольшая
рощица. У подножья холма деревянная ограда. Ай-
солтан различает большую каменную плиту,
полускрытую под венками из живых цветов.
— Что это? — спрашивает она свою спутницу.
— Эго памятник двум девушкам-партизанкам из
здешнего села, замученным фашистами в сорок
первом году неподалеку отсюда — на подступах к Москве.
Конечно, Айсолтан и раньше знала, что в сорок
первом году фашисты подходили к Москве, она
читала об этом, слышала от Чары и от Аннака,
которые сражались с фашистами. Но сейчас она с особой
силой чувствует, в какой грозной опасности была
Москва. И этот памятник, на котором не вянут цветы,
без слов говорит ей, с каким бесстрашием, с каким
геройством защищали свою столицу, свою землю
советские люди. Ничто не сломит их, никто не покорит!
«Советские люди, — думает Айсолтан, — навсегда
изгнали врагов из пределов нашей родины и донесли
знамя правды до Берлина, до Праги, до Будапешта.
Тысячи, миллионы смелых и честных рук за рубежом
подхватили знамя правды, знамя мира и
справедливости, понесли его по всему миру, и нет такой силы,
которая могла бы их остановить, повернуть вспять.
Пусть беснуются поджигатели войны — мы их не
боимся. Они катятся в бездну, а жизнь — за нас,
история — за нас, будущее — за нас!»
Так думает Айсолтан — и так говорит в большом,
ярко освещенном зале фабричного клуба. Она
вспоминает все, что слышала на конференции и что
передумала за эти дни. Потом она рассказывает
текстильщицам о Туркменистане, о родном колхозе «Гё-
рельде», о хлопчатнике и о том, как она со своим
звеном добилась высоких урожаев хлопка.
— Хлопчатник — это такое нежное, такое
красивое и капризное растение, что сколько за ним ни
ухаживай — все ему мало, как избалованному ребенку
или своенравной невесте...
Айсолтан растерянно умолкает, поймав себя на
том, что говорит о хлопке словами Бегенча. Ну, да
кто же может об этом знать? И что тут худого, если
она повторяет слова любимого? Но все-таки
Айсолтан смущена, — хорошо, что этого никто не замечает.
Текстильщицы дружно хлопают в ладоши и что-то
кричат ей из глубины шумного зала. Айсолтан
смущается еще больше, когда понимает, что они просят ее
рассказать, за что она получила маленькую золотую
звездочку, которая горит на ее красном шелковом
платье, как живой огонек. Она говорит, сколько
центнеров «белого золота» собрало ее звено в прошлом году
с каждого гектара, но понимает, что этого объяснения
еще недостаточно.
— Мы работали не покладая рук, — продолжает
Айсолтан. — Мы всегда советовались с лучшими