молчишь? Я твоего счастья хочу, вот что! На свадьбе
твоей пировать хочу. Или, по-вашему, и свадьба —
то'же «стариковский обычай»? Что ж это за жизнь —
без тоя, без праздника? Или вам и праздник не в
праздник, если мать на нем повеселится? Кто вас
этакому научил? Я что-то в советском законе такого
не видела. Может, ты думаешь, что сын Джерен
хуже тебя? Может, у него ума нет? Может, он
неграмотный? Может, С'Н слепой, глухой, урод, калека?
Или ты еще очень мала замуж итти? Может, тебе
хочется с ребятишками на улице играть?
Айсолтан прикрывает ладонями уши:
— Ой, ой! Ну, хватит уж, мама, хватит! Уймись!
— Если голос мой так режет уши моей родной
дочери, если у нее есть другой советчик, так пропади
я пропадом, чтобы сказала еще хоть слово!
Айсолтан вскакивает, бросается к матери,
обнимает ее, прижимается щекой к ее щеке.
— Мама, дорогая,— говорит Айсолтан,—я знаю,
что ты воспитала меня и сделала человеком. Ты и на-
ша партия и советская власть. Я знаю, что ты всегда
хотела мне только добра. Что тебе по душе, то и мне
по душе. Твоя печаль — моя печаль, твоя радость —
моя радость.
Нурсолтан одной рукой вытирает глаза, другой
гладит волосы дочери. Если слезы и выступили опять
на глазах у Нурсолтан, то это уж от радости. Она
крепко прижимает к себе дочь.
В эту минуту за ее спиной раздается детский
голосок. Девочка лет восьми, ухватившись за ветку
дерева, которое растет на границе между двумя
участками, и подпрыгивая от радости, передает
возложенное на нее важное поручение.
— Нурсолтан-эдже! Нурсолтан-эдже! — кричит
она. — Вас и Айсолтан мама к себе зовет. Мама
сказала, чтобы вы скорее приходили. — И, не
дожидаясь ответа, убегает.
Выскользнув из объятий матери, Айсолтан снова
опускается на ковер. Голосок девочки еще звенит
в ее ушах. В другое время Айсолтан, услыхав такое
приглашение, не стала бы над ним задумываться,
сказала бы просто: «Ну что ж, мама, пойдем». Но
сейчас ей опять припоминается встреча в
хлопчатнике, и какая-то непривычная робость и смущение
овладевают ею. Да еще этот разговор с матерью!
Айсолтан думает: «Ну, как я теперь взгляну в лицо Бгген-
чу и Джерен-эдже? Как сяду есть плов из одной
с ними чашки?» Но сердце Айсолтан рвется
туда, в этот дом, и она не знает, что сказать матери,
на что решиться, — ей и страшно пойти в дом к Бе-
генчу и больно от этого отказаться. Сама не зная
зачем, Айсолтан берет чайник и выливает из него
в пиалу последние капли.
А Нурсолтан, наоборот, совсем успокоилась и как
нельзя более довольна приглашением. Она быстро
убирает с веранды посуду, набрасывает на голову
белый шелковый платок и оборачивается к дочери:
— Ну, доченька, пойдем!
Айсолтан делает вид, что уже забыла о
приглашении.
— Куда это, мама?
— Как куда? Ты что же, не слыхала? Джерен
зовет.
Айсолтан поудобнее устраивается на подушке,
словно уже решила не итти к Джерен, и, хотя сердце
у нее щемит, говорит спокойно:
— Зачем я пойду туда? Это как-то неловко.
Лучше ты иди одна.
— Ну вот еще что выдумала: ловко — неловко.
Видели! Теперь, где не нужно, на нее стыд напал.
Вставай, пойдем!
— Да мне просто не хочется итти туда.
— Ну-ну! А еще ругаешь стародавние обычаи!
Где же твои хваленые новшества? Нет, дочка,
знаешь, говорят: «Незваный — не лезь, а
приглашенный— не гнушайся». Вставай, вставай! — И Нуреол-
тан тянет дочь за руку.
Айсолтан легко вскакивает на ноги. Слова матери
о стародавних обычаях задели ее за живое, она
слышит в них справедливый упрек, и это заставляет ее
решиться. А может быть, просто очень уж тянет ее
в этот дом?
Они спускаются с веранды. Ковры и подушки
можно не убирать. В колхозе нет таких дурных
людей, чтобы позарились на чужое добро.
По дороге к дому Джерен обе молчат, каждая
думает свою думу. Нурсолтан идет, высоко подняв
голову, гордо выпрямившись, подобно победившему
в схватке борцу. Айсолтан на полшага отстает от
матери. Голова ее опущена. В ней нет и сотой доли той
решимости, которой полна Нурсолтан.
Легкий ветерок пробегает по деревьям, колеблет
листву, и она серебрится в свете электрических
фонарей. Темный купол неба расшит сверкающим узором
звезд. С севера на юг через все небо прозрачной
дымкой протянулся Млечный путь. Звезды Большой
Медведицы спокойно, ласково мерцают над горизонтом.
Звучит музыка. Из небольшого рупора,
укрепленного на верхушке столба, несется песня:
В степи тюльпаном расцвела,
На небе месяцем всплыла,
Ты — повелительница звезд,
Цветов царица, Огуль-бек.
Цветы степей, пески пустынь
Полны блаженства, если ты
По ним ступаешь...
Красота ночи и эта песня тревожат душу
Айсолтан, но неотвязные мысли бродят в ее голове,
мешают насладиться прелестью ночи и волнующей
сладостью песни.
«Ну, на что это похоже, — думает Айсолтан, —
чтобы девушка сама шла в гости к парню, за
которого мать хочет выдать ее замуж? Как поступаешь ты,
Айсолтан? Посовестилась бы! Даже если ты съешь
всего одну ложку плова, тебе будет так стыдно,
словно ты пришла и съела целого барана. А что люди
скажут? «У Айсолтан нет стыда, она сама предлагает
себя Бегенчу». А что Бегенч подумает? «Вот она
какая, а я и не знал, — скажет Бегенч. — Es только
помани — она и прибежит». Ой, смотри, Айсолтан!
Как бы таким поступком не уронила себя в его
глазах».
Айсолтан резко останавливается.
Нурсолтан, пройдя несколько шагав, замечает, что
дочери нет возле нее, и, оборотясь, кричит:
— Эй, дочка, ты что отстала?
Айсолтан приходит в себя.
— Я... я, кажется, занозила ногу колючкой,—
произносит она запинаясь.
Айсолтан оглядывается кругом, вдыхает
ароматную свежесть ночи, потом, закинув голову, смотрит
на небо, любуясь сверкающими в его темной глуби
звездами. «Словно там раскрылись миллиарды
коробочек с алмазным хлопком»,— мелькает в голове
Айсолтан. В отдалении снова раздается песня. Девушка
стоит и слушает, потом быстро догоняет мать.
«Разве я иду к ним в дом, чтобы красть? —
думает она. — Чего я стыжусь? И кому какое дело до
того, куда я иду, и зачем, и почему? Это мое дело,
а других оно не касается. Что я, вправду, сто лет
назад родилась, что ли? Если буду всего нового
бояться, плохой пример подам подругам! Мать, видно,
больше моего понимает. Я же к ним не
напрашивалась— сами позвали. Что тут зазорного—пойти, раз
зовут? Я к счастливой жизни иду. У кого есть ум, тот
меня только похвалит. И другие девушки с меня
пример возьмут».
Джерен встречает их, стоя у входа на веранду. По
всему видно, что она очень рада гостям: усаживает
их на ковре, хлопочет, подает чайник с чаем, пиалы.
Она совсем не такая горделивая и неприступная,
какой казалась раньше Айсолтан. «Она добрая женщм-
на, приветливая и ласковая», — радостно думает
Айсолтан и улыбается хозяйке.
Засуетившись, Джерен роняет чайник, хочет
поднять его, и тут же у нее из рук падает пиала и
разлетается на мелкие осколки. Айсолтан быстро
вскакивает, поднимает чайник. Джерен с помощью Айсолтан
подбирает осколки, бросает их в полоскательницу,
удрученно говорит:
— Милая Айсолтан, брось, не хлопочи, ну, не
велика беда — разбился чай, пролилась пиала...
Дочь Джерен, хорошенькая Маиса, в расшитой
серебром тюбетейке, из-под которой выбегают тугие
черные косички, зеонко хохочет:
— Мама у нас всегда тгк. Как придут гости — или
пиалу разобьет, или сама упадет на ровном месте.
Когда мой дядя приезжал, она раз по нечаянности
целое ведро воды на него вылила. И всегда все
путает. Бегенча называет дочкой, а меня—сыном...
Смущенная Джерен накидывается на Маису:
— Ступай прочь отсюда! Ты чего тут вертишься?
Джерен разливает в пиалы чай. В саду раздаются
голоса, и на веранду поднимается Бегенч, за ним —
парторганизатор Чары и Потды. Потды, бросив косой,
лукавый взгляд на Айсолтан, кричит еще с порога:
— Добрый вечер!
Джерен приглашает гостей:
— Добро пожаловать! Заходите, заходите...
Будете с нами на веранде чай пить, или, может, в
комнате стол накрыть?
И опять Потды, подобно передним ногам козы,
опережает остальных:
— Ай, Джерен-эдже, разве мы отсталые от жизни
люди? Мы люди культурные. Чай будем пить в
комнате, за столом, и сидеть на стульях. А вы пример с
нас берите.
Чары говорит:
— Ну, ну, полегче, Потды-хан! Что это значит:
«вы», «мы»? Кто тебе позволил разделять
собравшихся на два лагеря? Еще не известно, кто отстал, а кто
перегнал. Может, нам с тобой еще не угнаться за
пылью из-под ног других людей... Разве ты не на
такой же подстилке родился и вырос? По-твоему, вся
культура в том, чтобы сидеть выше земли на
полметра? А если твою культуру вот тут поискать, может,
ничего и не обнаружится, — и Чары легонько
стукает Потды по лбу, потом садится на ковер.
Нурсолтан смеется:
— Что, Потды-хан? Получил свое?..
Потды усаживается рядом с Чары, вытирает со
лба пот рукавом.
— Да вот, Нурсолтам-эдже, поди пойми, чего им
нужно. Сами все твердят: «Ты некультурный.
Зачем не чисто одеваешься? Зачем газет не читаешь?
Зачем ешь руками? Зачем нос платком не
вытираешь?..» Эх, жалко мне твоих ушей, еще заболят,
слушая, а то бы я много насчитал. На этот раз я решил
всех опередить насчет культуры, а вышло опять
наоборот. Ну, да мне что! Пусть мне теперь кто-нибудь
замечание сделает! А я отвечу: «Извините, парторг
научил». Так, что ли, Айсолтан? — и Потды опять
лукаво косится на девушку.
Досада разбирает Айсолтан. «И чего этот
выскочка-пустомеля суется всюду, куда его не просят?» —
думает ома. Будь это не в гостях, уж она бы его
отчитала! А здесь Айсолтан робеет. После прихода
мужчин она еще не сказала ни слова, не решаясь
вступить в разговор. Теперь она говорит, — пусть Потды
понимает, как хочет:
— Потды у нас очень культурный молодой
человек.
Слова Айсолтан действуют <на Потды как
освежающий дождь на захиревшее было растение. Он снова
оживает и, уставив на девушку свои глазки-щелки,
принимается болтать:
— Ай, спасибо, Айсолтан! Пусть будет моя
жизнь кое ром у тебя под ногами. Пусть будут мои
руки-ноги, мои уши-глаза твоими слугами. Посылай
меня теперь хоть на край света. Скажешь: «Потды,
ступай приведи ко мне одного человека...» или
скажешь: «Ступай передай от меня весточку...» — Потды
все выполнит. — И тут Потды переводит взгляд
с Айсолтан на Бегенча и обратно — с Бегенча на
Айсолтан.
Однако никому как будто невдомек, на что
намекает этот болтун. Никому, кроме Айсолтан. Вся
вспыхнув, она сердито обращается к Потды:
— Твой язык не знает удержу, Потды! Слышал,
небось: умный, когда его хвалят, молчит, а дурак
колесом ходит.
После этого Потды на некоторое время
умолкает. А когда он, не выдержав, открывает рот, чтобы
снова приняться за свое, возвращается Джерен,
которая ходила посмотреть плов, и приглашает
гостей:
— Ужин готов. Подавать сюда или пойдем в
комнаты?
Можете не сомневаться, что Потды опять
отвечает за всех:
— Может быть, мы теперь все-таки будем куль-
турньши? По-моему, в такой приятной компании
нужно ужинать за столом.
— Ну, Чары, пожалуй, он прав. Как ты
думаешь?— спрашивает Бегенч.
Чары смеется:
— Говорят ведь, что даже у безумца из ста слов
одно бывает толковым. Давайте на этот раз
последуем совету Потды.
В столовой АйсО'Лтал украдкой оглядывается по
сторонам. В этой высокой, просторной комнате все
блещет чистотой. Буфет, тахта, над тахтой большой
ко-вер, напротив, на стене, два портрета, на
маленьком столике патефон. Нигде ни пылинки. На столе,
покрытом белой скатертью, — большое блюдо с ко-
урмой 1 помидоры, зеленый лук, розовый виноград
в вазе, бутылка вина «ясман-салык» и шампанское,
«Когда это Джерен успела накрыть на
стол?—думает Айсолтан.— Тарелки, ножи, вилки, салфегки—
все уже расставлено, разложено по местам».
Вид бутылок Ееселит сердце Потды. Он хлопает
в ладоши:
— Да здравствует Джерен-эдже!
Все садятся к столу, и Потды тотчас придвигает
к себе бутылки. Держа одну бутылку в правой руке,
другую — в левой, он вопрошает:
— Какое сначала? Какое потом? Кому «ясман-
салык»? Кому шампанское?
— Потды-хан, думается мне, что тебя этому учить
не надо, — гово-рит Бегенч.
— Ну, тогда «ясман-салык» — нам, а с
серебряным горлышком — женщинам.
Нурсолтан и Джерен, если уж говорить по
совести, с большей охотой остались бы сидеть на ковре;
пить вино им тоже не очень-то по нутру. Но разве
можно обижать молодежь? Сейчас поднимут крик:
«Что, Джерен-эдже, Нурсолтан-эдже, вы все никак не
расстанетесь со своим шариатом?» И Нурсолтаи и
____________________________________________
К о у р м а — жареное мясо.
Джерен сидят за столом и покорно ждут, когда им
нальют вина.
Когда из бутылки с серебряным горлышком со
звуком, подобным выстрелу, вылетает пробка и
ударяется в потолок, Нурсолтан и Джерен, вздрогнув,
дружно ахают.
Потды смеется:
— Ай! Спасайся, кто может! Неприятель напал!
А вы еще хотите с нами на одном языке
разговаривать!
Потды разливает вино и шампанское в пиалы.
— Ну, кому из хозяев дать первое слово?
—спрашивает он. — У тебя, Джерен-эдже, большая часть
жизни прошла, а ты еще не научилась пить вино,
а ты, Бегеыч, хоть и обучаешься помаленьку, да у
тебя дума сердца витает где-то уж больно высоко...
Не везет сегодня Потды, никак не удается ему
развернуться. Чары прерывает его речь:
— Ну, ты, самозванный распорядитель, первое
слово предоставь мне.
— Слыхали? Он же секретарь, попробуй, не
предоставь ему слова! Говори!
Чары придвигает к себе пиалу с вином.
— Мы пришли сюда прямо после заседания
правления колхоза совместно с партбюро...
Этого уж Потды никак не может выдержать; он
хватается за гс-лову:
— Ай, ай, ай, эту новость я сам хотел сообщить,
да по дороге они на меня такого страху нагнали...
Чары спокойный, серьезный человек, но Потды
кого хочешь выведет из себя. Чары стучит пиалой
о бутылку и говорит сердито:
— Потды, обуздаешь ты свой язык или нет! Ты
ведь мне предоставил слово, — ну, так сиди и молчи.
— Сижу и молчу.
Чары хочет продолжать, но его снова перебивают,
на этот раз Айсолтан.
— Если было такое заседание, то почему меня не
известили?—спрашивает она с досадой, и даже
брови вздрагивают у нее от негодования.
— Подожди, Айсолтан, этому есть причина. Да...
Так вот, на совместном заседании обсуждался один
вопрос...
— Какой вопрос?—нетерпеливо спрашивает
Айсолтан.
Чары молчит, ставит пиалу на стол.
Упустить такой момент не в характере Потды. Он
хватает свою пиалу, кричит: