бутылка. Молча подал пустую бутылку жене. Посидел несколько минут, не отрывая глаз от
огня и не шевелясь.
– К оленям пойду? – спросил у него Степан, кончив есть.
– Иди.
– Ловить тынзеем можно?
– Зачем?
– Зиму всю не ловил – разучился тынзей бросать.
Раньше Проигрыш разрешал Степану тынзей бросать, так как это обычное занятие
ненецких мальчиков. Ненец, не умеющий поймать оленя тынзеем, не может быть оленеводом.
Целыми днями мальчики упражняются в метании тынзея, целыми днями стадо перебегает с
места на место, не успевая спокойно поесть даже несколько минут подряд, – всё это обычно
для тундры. Но Проигрыш сурово приказал Степану:
– Не надо гонять оленей. Я не велю.
Понял Степан, что решения своего отец не изменит, и вышел из чума без тынзея.
Марина облизала языком всю посуду и уложила в ящик.
Проигрыш молча наблюдал за ней. В глазах его временами вспыхивал недобрый огонёк.
Ему хотелось ударить эту слабую, больную, с покорными глазами женщину, испортившую
ему всю жизнь. Правда, несколько лет назад Проигрыш мог взять другую жену. Даже и
теперь ещё мог бы сделать это. Две, три, четыре жены у одного – было обычным в тундре.
Но лишняя женщина – лишний рот. Бедному ненцу трудно найти вторую жену, которая
бы ему нравилась. А брать первую попавшуюся Проигрыш не хотел.
Марина – вот кто мешал жить Проигрышу. Развестись с ней, как советовал Евстохий
Лагей? Это можно. Нынешняя власть это разрешает, так и Шоркунчик сказывал. Но надо
дознаться о парне. Не его парень – обоих с парнем надо выгнать. Обоих?.. Жалко парня.
Промышленник уж парень. Сыном его всегда считал. Не думал, что Степан – не его сын. Не
приходила такая мысль в голову, потому что три года прожила Марина с Сергеем, и ребят у
них не было. А Шоркунчик намекнул. Вдруг прав Шоркунчик? Надо дознаться...
Марина взяла топор.
– Дрова рубить пойду. К морю пойдем, дров с собой надо увезти.
Проигрыш кивнул головой. Он был доволен, что Марина уходит. Одному лучше было
думать: никто не мешал.
И долго сидел Проигрыш, обдумывая способы проникновения в тайну, на которую
намекнул Шоркунчик.
«Прямо скажу ей: Сергеев сын Степан, а не мой. Врасплох застану этим её. Тогда
сознается. А не сознается – прибью». К такому решению пришёл Проигрыш.
– Как бы не парень! – скрипнул он зубами. – Всё равно сейчас узнаю. Ещё выпью, чтобы
голова лучше работала, чтобы силы у меня прибавилось.
Он достал бутылку и выпил из нее около половины прямо из горлышка. Выкурил после
этого две цигарки махорки и вышел из чума. Ноги плохо повиновались ему, но он упорно
плелся в сторону реденького, чахлого борка, откуда доносился стук топора.
3
Как думал, так и сделал Проигрыш: подковылял к Марине и сказал ей:
– Степан не мой сын. Степан Сергея сын.
Марина покорно сносила всякую ругань, всякие оскорбления. Но упоминание о Сергее –
о заботливом, хорошем муже, которого разорвали волки, – привело её в ярость. Она
замахнулась топором на Проигрыша.
– Уйди!.. Не уйдёшь – убью! Нажрался вина...
Злоба затуманила глаза Проигрыша, напружинила всё тело. Сами собой сжались пальцы
левой руки в жесткий кулак, и кулак упал на лицо Марины.
Пронзительным, бесконечно долгим, как показалось Проигрышу, криком ответила на
удар упавшая на снег Марина. Захотелось скорее прервать этот крик, зарыть его в снег, в
землю, чтобы ни птица, ни звери, ни люди не слыхали этого крика. И Проигрыш повернул
Марину лицом в снег, а на затылок её поставил тяжелую свою ногу.
4
Крик матери услыхал Степан. Метнулся на крик в борок, куда, он видел, пошла мать, а
потом прошёл и отец. Сначала увидел Степан широкую спину отца, а потом дергающиеся
ноги матери. С разбегу толкнул он руками в спину отца...
Тот не слышал шагов, не ожидал нападения и полетел в снег.
Марина приподнялась на руках. Лицо ее было в крови. Она пронзительно закричала:
– Уби-и-ли!..
Степан начал поднимать её. Но поднявшийся на ноги Проигрыш оторвал его от матери и
отбросил далеко в сторону. Сам заскочил обеими ногами на спину Марины и начал топтать
её.
Степан, крича и плача, снова подбежал к отцу. Схватил его за руку. Тот выдернул руку и
схватил Степана за воротник. Тяжелая рука согнула Степана так, что он видел только подол
отцовской малицы, его толстые ноги да трепещущее тело матери.
Толстые, обутые в пимы ноги, ноги, скачущие по спине матери, – это было самое
страшное. Шевелились ноги, а самого человека не было видно.
«Надо убрать эти ноги с тела матери, и тогда мать встанет», – подумал Степан и быстро
нагнулся, чтобы впиться зубами в толстую ногу, пляшущую на спине матери.
Проигрыш охнул от боли и рванул ногу. Степан отлетел в сторону, но тотчас же вскочил
на ноги. Увидел топор, кошкой прыгнул к нему:
– Оставь! Засеку! – погрозил отцу.
Тот бросил Марину и медведем пошёл на Степана. Лицо отца было страшным, и Степан
побежал от него.
– Не уйдешь! – горланил Проигрыш.
Но Степан бегал быстрее отца. Ноги пьяного Проигрыша часто делали неверные шаги...
Марина уже не кричала, а хрипела чуть слышно и плевалась кровью. На неё Проигрыш
не обращал внимания: хотел расправиться со Степаном и гонялся за ним. А тот, не бросая
топора, увертывался от отца.
Так бегали они, оба распаленные гневом и злостью, до тех пор, пока Проигрыш не
обессилел, не задохся от бега.
На безопасном расстоянии от свалившегося отца остановился запыхавшийся Степан.
Обтер подолом малицы вымокшее от слёз и пота лицо и крикнул отцу:
– В рик сейчас поеду. Там скажу: ты мать убил. Тебя в острог посадят.
Острог тоже сокрыт уже в потемках веков. Тем-то он и страшен, что никто не видел его
своими глазами, но все слыхали рассказы о нём, все знают даже место, где был острог.
Пустозерск – вот где был острог.
Пустозерск – деревня, как все деревни на берегах Печоры: ничего страшного нет в ней. А
было время, когда эта деревня называлась городом. И вот тогда-то там был острог1.
«В остроге, – рассказывают древние старики, – была темница. В темницу сажали ненцев
за разные провинности. Привязывали там толстой цепью к стене. Обрезали носы, уши,
ломали руки, выкалывали глаза, вырезали языки, каленым железом да студеной водой
пытали, встряски устраивали. А когда признавал под пыткой ненец свою «вину», выводили
его за стены острога и вешали. Около Пустозерска так и называется один мыс – Виселичный.
Царь Алексей Михайлович велел вешать на этом мысу ненцев. И около тысячи ненцев было
повешено на том Виселичном мысу. И висели повешенные до тех пор, пока тела не загнили и
туловища не оторвались от голов...»
1 Сейчас на месте Пустозерска поставлен обелиск, напоминающий о бывшем городе.
Проигрыш знает Пустозерск сегодняшний. Знает, что никакого острога там давным-
давно нет. Но он слыхал, что где-то есть тюрьма. А тюрьму на Печоре и в Мезени до сих пор
называют острогом. Есть острог – есть, значит, все ужасы, которые когда-то были в Пу-
стозерске.
Тот же Шоркунчик часто говаривал Проигрышу:
– Куплю у тебя шкурки – засадят меня в острог.
Острог – это страшное место. Ненцы умеют при случае умирать. Умеют прямо смотреть
смерти в глаза. Не боится смерти и Проигрыш. Но острог...
Степан хитрый. Он знает магическое действие слова «острог». Сразу оно не пришло ему
в голову, хотя это слово могло отрезвить отца. Теперь вспомнил это слово Степан. Крикнул
его отцу.
– Не смей в рик! Убью! – закричал тот, и испуг в голосе отца почувствовал Степан.
Чтобы ещё больше воздействовать на отца, он побежал к чуму.
– Сейчас запрягу оленей...
Проигрыш вскочил на ноги. Но бежать не мог: задохся, обессилел. От бессилия заплакал
пьяно и противно. Со слезами в голосе просил Степана:
– Степан! Ты, мой сын, пойдёшь на отца доносить? Слушай меня, что я тебе скажу. .
Степан не слушал. Степан бежал к чуму.
Спотыкаясь, падая, брёл за ним Проигрыш и кричал:
– Степан!.. Степан!..
А в борке хрипела Марина и отплёвывала кровь. Пролетали через борок куропатки и
взмывали вверх, тревожно квокая, когда замечали на снегу шевелящегося человека.
5
В чуме взял Степан тынзей, винтовку и дробовку и вышел на улицу.
Проигрыш лежал в нескольких сотнях шагов от чума.
– Теперь ты мне не помешаешь уехать! – прокричал Степан, поглядывая на ружьё.
Проигрыш не ответил на крик. Не поднял даже головы.
Степана изумило такое поведение отца. Осторожно, потихоньку начал он подходить к
нему...
Остановился шагах в десяти. Окликнул смущенно:
– Отец!..
Проигрыш сел. Он уже отдышался от погони за Степаном и теперь чувствовал себя
способным снова бежать. Но он не бросился на Степана, не грозился убить его, не ругал.
Страшное слово, сказанное Степаном, было первым, прояснившим голову от хмеля, и теперь
Проигрыш был почти трезв. В то, что Степан поедет в рик и скажет обо всём, что было, он
уже не верил. Но он понимал, что сделал непоправимо скверное дело. С детства привык
добивать зверей. Вид звериной крови его, охотника, всегда бодрил, даже радовал. Но
человека убивать ему не приходилось. Не приходилось душить людей так страшно, как
душил он свою жену Марину. Он не раскаивался, правда, в том, что сделал, но что-то всё же
тревожило его. И с тревогой в голосе сказал он Степану:
– Беды я наделал, Степан. Что теперь делать будем?
– Небе... убил, – зарыдал Степан.
– Ой, беда, ой, беда, – заохал Проигрыш. – Что делать?
– Пойдем к ней. Может, жива.
Проигрыш торопливо встал и пошел впереди Степана, быстро повторяя:
– Ой-ой-ой... Ой-ой-ой...
У Степана по щекам текли слезы, а в руках он нёс тынзей и ружья.
Проигрыш не обращал на него внимания. Не обернулся к нему до тех пор, пока не дошёл
до Марины.
Марина лежала на правом боку и хрипло дышала. Изо рта и из носа тянулись красные
струйки. На лице темной коркой застыла кровь.
Степан обрадовался, что мать жива. Бросил ружья прямо в снег и схватил мать за руку:
– Небе...
Марина застонала.
Проигрыш, не переставая ойкать, взял её за плечи, приподнял.
– Прости, Марина Ионовна, затмение на меня такое нашло, не помню сам, как сделал
это.
Марина раскрыла рот. Хотела что-то сказать. Но изо рта вырвался лишь хрип да сгусток
крови.
– Ой-ой-ой, худо дело! В чум её надо, Степан, в чум. Пойдём скорее в чум. Там, может,
отойдёт. – И Проигрыш взял Марину, как ребенка, на руки и понес её. Голова Марины
перевешивалась через плечо Проигрыша, и по малице его текла кровь изо рта Марины.
Сзади шёл Степан и плакал.
6
Марина не отошла в чуме, как надеялся Проигрыш. Прохрипев больше суток, она
умерла.
Степан плакал возле мёртвой матери.
– Зачем слёзы проливаешь? Время придёт человеку, и он умирает, – уговаривал
Проигрыш сына. – Марине пришло время подыхать. Мы с тобой тоже когда-нибудь
подохнем.
– Ты убил её! – зло крикнул Степан.
Проигрыш улыбнулся.
– Пустое говоришь. Со слезами вместе у тебя из головы все мозги вытекли, и ты не
можешь теперь думать. Ты сам видел: она сама умерла. Я её не убил. Я её только поучил
маленько. А она слабая была, больная всегда... Тут опять ты подвернулся. Из-за тебя ей
лишка немного попало. Она и издохла.
– Я виноват? Меня бы не было – ничего бы не было?
– Не так было бы!
– Зараз убил бы?
– Зачем убил бы? Может, и вовсе не убил бы. Может, и выжила, как бы ты не вмешался.
Ты, ну ещё и вино...
Степан не стал больше разговаривать с отцом. Слёзы мешали ему говорить и, пожалуй,
думать. Он решил поговорить об этом позднее, когда высохнут у него слёзы, когда мать будет
похоронена, когда сам он хорошенько подумает над тем, кого винить в смерти матери.
СОБАЧЬЯ ЖИЗНЬ
1
Через два месяца после смерти Марины Иван Максимович женился на богатой и
молодой ижемке Хариесте. Отдавая замуж свою дочь, Ваня-Вась говорил Проигрышу:
– Будешь слушать мою девку – хорошей женой она тебе будет. Сам хорошо, богато жить
будешь, потому что ты промышленник, первеющий в тундре. И, как будешь хорошо жить,
через два года за девкой приданое дам: 50 важенок да 10 быков. А будешь пить да играть в
карты, как раньше, – обратно от тебя девку к себе возьму. Ты то чувствуй: ты – ненец, а я не
гнушаюсь тобой, и девка моя тобой не гнушается, идёт за тебя. Потому и не гнушается тобой,
что ты, прямо сказать, золотой промышленник! А будешь слушать свою жену, мою дочку, –
будешь ещё дороже для неё.
Хариеста слушала наставления своего отца. Своенравная, но не глупая и хозяйственная,
она так поставила дело, что без её разрешения Проигрыш ничего не смел сделать. До осени у
них не было повода для разногласий: Проигрыш делал своё мужское дело, а Хариеста,
знавшая ненецкие обычаи, – свое женское дело.
Проигрыш хвастался перед всеми:
– Бабы – они разные бывают. С той бабой я маялся, а с этой не нарадуюсь. Я ещё не
подумал, а она уже сделала. Хорошая у меня ныне баба – Хариеста Васильевна.
Но осенью Хариеста подумала не так, как думал сам Проигрыш.
– Надо парня в школу свезти, – сказал Проигрыш, когда Степан попросил отпустить его
учиться.
– Так, – сказала Хариеста, – парня отправишь в школу, а промышлять один будешь? Это
можно. Только что твой парень в школе осмыслит? Только что хлебом прокормится да
промышлять разучится.
– Грамоте научится.
Хариеста запричитала:
– Ох, я разнесчастная! Согласилась за тебя, вдового дьявола, замуж идти! Не пожалела
тебе, лешему неумытому, отдать себя и племя своё. А тебе, выходит, дороже племя первой да
любимой жены? Ты будешь учить её сына, сам один промышлять будешь. Выучится он –
жалованье большое станет получать. А моим деткам бессчастным, которые от тебя будут, чем
жить? О них ты не думаешь, а я уж ребёнка жду. Ты один промышлять будешь, и век нам из
бедности не вылезти, а деткам моим сиротинушками быть, видно, голодными. Учи, учи
дорогого да ненаглядного Степанушку! Учи хоть до сорока годов – слова я тебе больше не
скажу.
Так сумела себя разжечь Хариеста словами, что слёзы текли у неё из глаз. Проигрыш
испугался. Искал про себя ласковых слов, чтобы утешить жену. И не было у него таких слов.
А тут, как назло, еще и отец Хариесты был в гостях. Он тоже дал совет Проигрышу:
– Вот что, Иван Максимович, хоть и маленько постарше я тебя, а совет тебе такой дам: к
тому, что Советская власть нынешняя советует да делает для вас, относись осторожно.
Перевернуть хочет всю тундру, оленей всех на себя перевести хочет, а вас и нас, которые из
веков в века своих оленей, свои стада в тундре пасли, пастухами сделать хочет. Подумай над
этим, дружок, и, как хочешь, иди за нонешней властью, твоя на то воля. Может, тебе и
нравится пастухом чужих стад быть – кто знает? Я это не к тому, чтобы ты парня своего в
школу не отдавал, а так, вообще... к слову.
Заметались, запутались мысли в голове Проигрыша. Прикрикнул он на Степана:
– Не отдам в школу. Зиму проучился – зачем ещё учиться?
2
Пока не появился у Хариесты первый ребёнок, Степану жилось сносно. Вместе с отцом
он ходил на промысел. Попеременно с отцом выходили они пасти оленей в осеннюю и
зимнюю пору. За стол садились тоже вместе. Правда, Хариеста ела тоже вместе с мужчинами,