для тундры каких-то крючков, выписываемых на классной доске, в тетрадях.
Впервые рассмеялся Степан, когда учитель белым мелом на черной доске вывел:
СТЕПАН ВАНУКАН.
Эти два слова – только красным на белой полоске – были и на Степановой парте. Степан
узнал эти слова. Узнал – и кровь залила его лицо. Горячая кровь разогрела на щеках Степана
кожу и раздвинула губы в улыбку.
– Это – я! – сказал он учителю, показывая на доску.
Ребята залились дружным смехом. Застыдившийся Степан спрятал голову под парту.
Учитель подошел к Степану.
– Не стыдись. Ты узнал свое имя... Не ты на доске – имя твое написано. Клеймо твое
написано. Такое же клеймо и на твоей парте, вот здесь, – показал он на белую полоску
бумаги.
Степан посмотрел на бумажку, посмотрел на доску...
– Ты прочитал своё имя – это хорошо, – продолжал учитель, – теперь смотри: я напишу
другое имя. Попробуй узнать.
И учитель написал имя товарища Степана по парте.
Опять улыбнулся Степан и прочитал:
– Иван Вылка.
– Верно.
– Ещё напиши! – не помня, что говорит, крикнул Степан.
Учитель написал ещё и ещё.
Степан узнал только два имени. Это огорчило его. Хотелось уметь читать имена всех
товарищей. И в перемену он стал обходить парты и внимательно разглядывать написанное
красным на белых полосках. Он знал, кто где сидит, и через два дня мог прочитать на доске
имена всех своих товарищей.
С этих дней Степан не знал больше скуки. Огромнейшим наслаждением для него стало
разыскивать в книге знакомое слово, любовно выводить его чернилами и карандашом на
бумаге.
Одолевая в букваре строчку за строчкой, он стал смотреть на них, как на тропинки в
тундре. Но в тундре отец Степана знал все тропинки. В тундре и сам Степан узнал от отца о
многих тропинках. Узнал о начале и конце тропинок. Строчки в книге интереснее тропинок,
потому что никогда не знаешь, куда, к чему приведёт строчка-тропинка. Ходить по строчкам-
тропинкам – да, это очень интересно! По ним не умеют ходить ни отец, ни мать Степана. А
Степан первый научился ходить по ним. И научит ходить по строчкам-тропинкам отца и
мать. Тогда все в тундре будут уважать их не только как хороших промышленников, но и как
людей, умеющих узнать всё, что может узнать человек из книг.
3
В январе приехал в школу Степанов отец. Приехал пьяный, посидел перед этим за
игорным столом. Нашумел в школе, напугал всех ребят. Звал Степана в чум.
Степан не поехал. Степан сказал отцу:
– Читать учусь. Немножко умею. Научусь книги читать – тогда поеду. Сейчас не поеду.
– Отца не слушать? – вскричал было Иван Максимович. Но вмешался в разговор учитель
и убедил Проигрыша.
Степан остался в школе. Остался до весенней распутицы. Но, когда начал таять снег,
когда солнце не стало почти сходить с горизонта, почувствовал Степан, как и в первые дни
пребывания в школе, смертельную тоску по тундре. Вот почему не стал он уговаривать отца
оставить его до первомайского праздника.
Больше пяти месяцев не видел Степан своей матери, и ему хотелось приласкаться к ней,
ткнуться, как бывало в детстве, головой в колени.
Но встреча произошла при посторонних: тут были и русские, и ижемцы, и ненцы. Не
годится, да и не пристало ненцу показывать свои чувства при чужих людях. Тем более, что
Степан был вправе считать, себя взрослым хасово (промышленником): с восьми лет он уже
помогал отцу в промыслах, а к одиннадцати годам стрелял не хуже многих взрослых ненцев.
Не годилось хасово по-ребячьи тереться около матери.
Мать посмотрела на Степана и сказала ему:
– Здравствуй, Степан.
Степан сказал по-русски:
– Здорово...
И ничего, кроме этого слова. Не подошел к ней, не приласкался, даже руки не подал, как
подавал всем чужим, здоровавшимся с ним. Только в груди у него стало особенно тепло,
когда встретился взглядом с покорными глазами матери.
Пока сидел у Шоркунчика, пока ехали до чума, не сказал Степан ни одного слова своей
матери. Не говорила и она с ним. Да и трудно было в дороге говорить: мать ехала на
отдельных санях, впереди Степана, и олени неслись стрелой.
Разговор начался только в чуме, где не было никого, кроме Степана и его матери, где всё
казалось Степану таким дорогим и таким новым.
Торопливо осматривал он немудрую обстановку, замечал новые мелочи и засыпал мать
вопросами:
– Когда пимы себе сшила?
– Когда новый шест срублен?
– Где хореи новые взяты?
– Где кочевали зимой?
– Сколько волков убил отец?
– Сколько оленей зарезали волки?
Шутка ли! Пять с лишним месяцев не был он в чуме. Пять месяцев жили без него его
отец и мать. Мало ли интересных новостей, происшествий могло быть за это время! А
промышленник должен знать всё, что есть и что было в тундре, потому что в тундре он
думает жить, как жили его отец и мать.
Школа? Да, в школе интересно. В школе надо учиться читать, считать, писать. Это может
пригодиться. Считать и читать надо уметь ненцу: тогда не будут его обсчитывать, тогда
труднее будет обмануть его. Но школа – это временно. Зима, две, три... Больше нечего в
школе делать. А тундра – она постоянна. Тундра на всю жизнь ненца.
И о тундре, о жизни в тундре, о новостях тундры, расспрашивал Степан у матери.
Расспрашивал до тех пор, пока мать не сказала ему:
– Ты спрашивал про это. Я сказывала тебе.
Понял Степан, что всё уже выспросил, и весело захохотал.
– Сколько спрашивал – сам забыл, о чём спрашивал! Пойду завтра куропаток ловить...
– За отцом кто поедет? Мне ехать?
Степан вовсе забыл про отца. И опять расхохотался над самим собой.
– Я забыл. Совсем забыл... Я поеду за отцом. Рано надо ехать?
– Не знаю. Раньше поедешь – раньше приедёшь.
– Спать теперь?
– Будем спать. Как пьяный отец будет, к вечеру завтра к морю кочевать будем. Утром ты
за отцом поедешь, а я дрова рубить буду.
Степан пристально поглядел на мать, возившуюся над приготовлением места для сна. И
мать ему показалась что-то чересчур болезненной и маленькой. Он сказал ей об этом:
– Ты иссохла в эту зиму. Болела?
– Давно болею. С того года больна, как ты родился.
Никогда не расспрашивал раньше Степан про жизнь матери. Не представлялось как-то
случая для этого. Да и мать всегда была с ним. И не замечал он раньше её болезненности.
Теперь захотелось расспросить мать. Обрадовать её чем-нибудь. Дать, может быть, совет, как
дал совет отцу в школе.
Послушал тогда его совета отец. И от этого было Степану хорошо. Захотелось и матери
дать хороший совет, чтобы самому хорошо стало. Спросил:
– Отчего заболела?
– От работы заболела. Три дня прошло, как ты родился. Через три дня послал меня твой
отец землю рубить. Ледяная земля была в том году. Не могли олени корм из-подо льда
добывать. Рубить надо было землю. Помогать оленям еду добывать. Я пошла рубить. Долго
рубила. С тех пор заболела. Два года тяжело болела. После лучше стало. Только всё худо. Всё
не могу поправиться. Отец ругается. Отец всегда теперь ругается. Не ругался, пока отец его
живой был: боялся отца. Умер его отец – он меня ругать стал, не стал ни в какой женской
работе помогать. Я одна. У меня силы мало стало. Не могу. Он не помогает. Он только
ругается. Ему надо, чтобы я издохла. Я издохну – он другую жену возьмёт. Он не хотел меня
брать – отец заставил. Отец велел меня в жены взять, когда умер мой муж, брат Ивана. Ребят
от первого мужа не было. От Ивана сразу ты родился... Спи, ложись... Мать моя сказала мне:
«Судьба у тебя, девка, такая». Что против судьбы сделаешь? Ничего не сделаешь. И говорить
об этом не надо больше... Спи.
Рассказ матери был страшен для Степана. Глубокую тревогу вселял он в него. Объяснял
причину грубости отца и вызывал жалость к матери.
Вспомнились разговоры в школе о старинных ненецких обычаях. О тяжести, о
ненужности этих обычаев...
О том обычае, про который рассказала Степану мать, он слыхал ещё до школы. Но он не
знал, что и его мать, и его отец были во власти этого обычая. По тому, как говорила мать, по
тому, как ругался, пил и играл отец, понял Степан, что выполнение обычая старины принесло
горе и его отцу, и его матери.
Долго не мог заснуть Степан. Из своего детства он вспоминал картины семейных
раздоров, свои слёзы, когда отец избивал мать...
И он решил поговорить завтра с отцом. По-хорошему поговорить, как говорил в школе.
«Отец поймёт, – думал он, – и не станет обижать мать».
КОГО ВИНИТЬ?
1
Проигрыш посмотрел на Степана остекленевшими от хмеля глазами:
– Зачем приехал?
Степан не заметил, что отец пьян, и сказал весёлым голосом:
– За тобой.
Хлопнул Проигрыш ладонью по столу.
– Кто послал? Матка?..
– Нет, я сам, – заторопился Степан, – сам хотел ехать. Думал, ты ждёшь. Меня, думал,
ждёшь.
– Тебя? Зачем мне тебя ждать? Играть со мной на пару приехал?
– Нет.
– Нет? Поезжай обратно!
– Не поеду без тебя.
– Не поедешь? Как не поедешь? – удивился Проигрыш, не ожидавший таких твёрдых
ответов сына.
Степан нахмурился...
– Не поеду!.. Сказал тебе... Зачем ещё спрашиваешь?
Такая решительность понравилась Проигрышу. Он ухмыльнулся:
– Ты смелый, как я.
Похвала вызвала у Степана прилив горячей крови к голове, блеск в глазах и решимость к
ещё большей смелости.
– Кончай играть. Поедем! – сказал он отцу таким тоном, как будто имел право
приказывать, как будто бы он сейчас не только равен отцу, но и чем-то выше его.
– Кончать? Ты кто, что приказываешь мне?
Степан на одно мгновение встретился своими глазами с глазами отца и сказал, улыбаясь:
– Я – сын твой Степан. Говорю тебе, моему отцу: кончай играть!
В пьяной улыбке расползлись губы у Проигрыша. Мелкие морщинки, как на гусиных
лапках, появились около щелочек-глаз. Сказал по-русски:
– Сын велит ехать. Играть не велит.
– При таком-то везении, Иван Максимович? – изумился Шоркунчик, поднося стакан с
вином Проигрышу. – Да я бы три года подряд не вышел из-за стола, когда так везет. Погляди:
груда серебра да бумажек лежит перед тобой, а ты хочешь игру кончать.
Но Проигрыша не интересовали деньги. Его мысли были около нелюбимой жены,
полученной как наследство от брата, около сына Степана, умного сына, который весь в него.
Разговор с Шоркунчиком, намек Шоркунчика на то, что Степан, может быть, и не сын ему, в
присутствии Степана казались малоубедительными. Правда, жены Иван Максимович
Ванукан не любит. А парня – Степана – он любит. Парень ему дорог. Парень – хороший
стрелок. Парень знает тундру. И с парнем он, Иван Максимович Ванукан, не расстанется. Но
у жены он спросит, его ли сын – Степан. Да, он спросит! Он вырвет правду из горла жены! И
теперь же, сейчас, заставит её правду сказать.
Скрипнул зубами Проигрыш, перегнулся через стол к Шоркунчику:
– Деньги? Зачем мне деньги? Деньги не дороги. Не надо деньги в тундре. Выпить в
тундре – вот хорошо! Миколай, неси на все вина, – оттолкнул от себя все серебро и кредитки
Проигрыш. – Не играю! Будет играть! Пить вино буду: здесь попью, в тундре допью!
Шоркунчик выскочил за Николаем в сени, как всегда, когда дело доходило до продажи
шкур или до покупки водки. Зашептал тому:
– Скажи: по пятнадцать рублей за бутылку просят... Не отдают, скажи, дешевле... Иди
сюда, – завел Николая в кладовушку и дал восемь бутылок: – Положь в сено пока... Давай
деньги. Будет ли на восемь-то?.. Десять, пятнадцать, двадцать пять... Ладно. Подожди
маленько и приходи. Да не забудь: пятнадцать за бутылку.
– Не впервой. Ученого учить – даром время терять. Брось. Сам знаю.
Цена для Проигрыша оказалась безразличной, и восемь бутылок появились на столе.
Проигрыш раскупорил сразу две.
– Ваше всю ночь пили, теперь моё пить давай. Я выиграл, я угощаю. По полному стакану
пить будем, дольше помнить будем запах вина.
Выпили по стакану, по другому – три бутылки опорожнили. И Проигрыш объявил:
– С собой остатки возьму. .
Николай попросил было еще стаканчик, но Шоркунчик прикрикнул на него:
– Чести, парень, не знаешь! Не видишь – самому в чуме понадобится человеку.
Сказав всем общее «прощайте наперво», вышел, шатаясь, Проигрыш из избы, поручив
Степану везти бутылки.
2
Бессонная ночь и выпитое вино свалили Проигрыша – к чуму привез его Степан спящим.
Вдвоем с матерью пытались они разбудить Ивана Максимовича, но он только мычал да
отмахивался руками. Так и оставили его спать в санях.
– Пусть проспится, – сказала Марина, – тепло теперь, не замёрзнет.
Проигрыш проснулся только утром следующего дня.
Степан возвращался с охоты с восемью куропатками в руках и с дробовкой за плечами.
Он заметил, что отец проснулся. Захохотал:
– День весь спал, ночь всю спал.
Проигрыш не помнил, как ехал в чум. Сначала он обрадовался Степану. Смеясь, спросил:
– Как сюда попал я?
– Я привез.
В памяти Проигрыша всплыла картина игры в карты, выпивки, разговор с
Шоркунчиком... Голова сразу отяжелела от неприятных мыслей. Проигрыш отвернулся от
Степана и начал мыть снегом руки. Снегом же освежил лицо.
– Мать в чуме? – спросил у Степана, вытирая лицо подолом малицы.
– Не знаю. А в чуме, наверно: огонь в чуме.
Не глядя на Степана, Проигрыш пошёл к чуму.
Марина сидела у огня и починяла пимы Степана. Над огнём висели большой медный
чайник и чугунный котёл. Из котла шел запах вареного мяса. На маленьком столике стояло
три чайных чашки. Марина ждала мужчин к завтраку.
Проигрыш увидел это сразу, как только отдернул шкуру, прикрывавшую вход в чум. Ни
слова не сказав жене, он сел на свое место к столу.
Марина бросила, шитьё и взяла с огня кипящий чайник.
– Студеной воды дай наперёд! – приказал Проигрыш.
Марина торопливо зачерпнула ковшом из оцинкованного ведра ледяной воды. Проигрыш
жадно, большими глотками опорожнил ковш. Марина налила чашку чаю и бросила в нее
большой кусок сахару.
Проигрыш взял щепку и поболтал ею в чашке, чтобы скорее растворился сахар.
– Вина хочешь? – спросила Марина, наливая чай Степану.
– Где взяла вино?
Степан объяснил:
– Ты сам купил вчера. Мне отдал. Велел увезти. Я увез.
– Подай сюда.
Степан достал из ящика одну бутылку.
– Ещё есть?
– Есть. Ещё четыре таких.
Проигрыш был приятно удивлён.
– Н-но!.. Я забыл. С похмелья-то хорошо выпить чарочку.
Вышибив пробку, он налил сперва себе чашку. Выпил её. Налил другую, протянул
Степану.
– Хочешь?
– Не хочу.
Проигрыш предложил Марине (такой обычай – угощать всех членов семьи водкой).
Марина только обмочила губы в вине, но пить не стала.
Проигрыш выпил и эту чашку, потом стал пить чай.
Марина не села вместе с мужчинами за стол. Она выросла в семье Ионы Выучея, где все
обычаи тундры строго соблюдались, и никогда не пила и не ела вместе с мужчинами. На её
долю – долю женщины – доставались лишь остатки от питья и еды мужчин. Она стала пить
чай, когда сын и муж начали есть варёное мясо.
За едой Проигрыш допил бутылку и раскупорил вторую. Каждая выпитая чашка водки
делала его лицо всё мрачнее и мрачнее. Безотрадно тёмные мысли бродили у него в голове
при виде Марины и Степана. Без слов пил он чашку за чашкой, пока не опустела и вторая