Степан крепко уперся ногами в снег и потянул верёвку к себе.
– Спасибо, парень, – сказал вытащенный из воды. – Не пришел бы ты – издох бы я,
утонул бы. Дробовки вот жалко. Дробовку утопил. Другой нет. Винтовки тоже нет у меня.
Как теперь еду добывать буду? Оленей у меня всего пятнадцать. Где мясо без ружья добывать
буду?
– Тебя как зовут?
– Василий Модестович Ледков.
– Где стоишь чумом?
– Далеко, Там вон, в той стороне.
– Поезжай скорее, а то замёрзнешь.
– Поеду. Спасибо, парень!.. Дробовик вот только утопил. Вот горе моё!.. Ты чей?
– Ивана Ванукана сын.
Ледков уехал, а Степан пошёл на бугор ставить капкан на гусей.
4
До чума Ледкову нужно было переезжать через две речки, вскрывшиеся ото льда. Через
одну он перебрался благополучно: мелкая была речка и брод через неё знал Ледков, а на
второй он угодил в яму, ещё раз выкупался в ледяной воде и до чума дотащился полуживой.
Сбежалось всё население трёх чумов, стоявших рядом с чумом Ледкова. Начались
расспросы.
Зубы у Ледкова выбивали частую дробь, и ни одного слова он не мог выговорить. Жена
его стала вливать ему горячий чай в рот. Варницын, большой приятель Ледкова, сбегал в свой
чум и принёс чашку водки.
– Выпей, Василий Модестович! На случай и берёг только. Вот грех какой вышел...
Василию Модестовичу помогли раздеться. Одели в сухую одежду.
И отогревшийся Ледков рассказал:
– Убил я гагару на озере. А у берега льдина большая такая плывет, толстая. Ступил одной
ногой на льдину – крепкая. Пошел по ней. Дойду, думаю, до самого края, там достану гагару.
Так и сделал. Отошел от берега далеконько так. Положил на лед дробовик. Достал тынзей...
размахнулся – и в воду ушел. Поймался руками за лёд – вылезу, думаю. А лёд под руками
ломается. Дотянулся до дробовика. Дробовиком, думаю, не лучше ли опереться-то. И
дробовик не помог. Дробовик под лёд ушёл. Жалко дробовика. Нечем теперь еды добывать...
Из сил выбивать начало меня. Уйду, думаю, как дробовик, тоже под лёд. Тут парень
Проигрыша подошёл, верёвку мне бросил и выволок меня на берег. Пал я на оленей да скорее
в чум. По дороге две речки. Первую переехал я, а в другой опять тонуть начал. Не помню, как
выбрался и вот сюда уехал. Сами олени, видно, довезли.
От столпившихся в чуме людей было тесно. Все с любопытством и страхом слушали
рассказ. Заглядывали Василию в рот, когда тот медлил с каким-нибудь словом.
– Неладно поступил Проигрышев парень. Не по справедливости, не по закону, – сказал
седой, как ягель, Апицын Николай, владелец тысячи голов оленей. – Судить надо теперь
Проигрышева парня! Что глядите на меня, как олени новорождённые? Порядков не знаете?
По соборкам треплетесь, на новый лад перевернуть всё в тундре хотите. Вот вам польза от
нового – чуть не погиб человек! Всё из-за чего? Все из-за того – забыли старые порядки!
Какой закон раньше был? Не знаете? Я скажу. . Такой закон был: стал ты спасать человека от
смерти, да не до конца спас – сам умри той же смертью, от которой спасал. Вот как было
раньше. Вот чему старики учили. С парнем Проигрышевым надо сделать так же: надо его
судить. Поехал бы с Василием Модестовичем, не пришлось бы тому в реке тонуть. А он не
поехал. Он не хотел спасать человека до конца. И справедливость требует того, чтобы парня
этого судить. Не будем справедливых законов выполнять – как жить будем? Нельзя будет
жить в тундре. Все погибнем тогда. Человек человеку будет тогда хуже зверя.
Говорил старый Апицын, как власть и право имеющий, как суровый и многоопытный
отец перед молодыми сыновьями: стыдил их, укорял в невежестве; смело, уверенно указывал
путь, по которому нужно идти.
И все согласились с богатым стариком:
– Верно: не до конца довел своё дело Проигрышев парень. Судить его надо!
– Справедливость должна быть в тундре.
Стали просить Апицына:
– Ты – самый умный человек, сказывай, что будем делать дальше.
От лестной похвалы расплылся в улыбке рот Апицына, закрылись поблескивающие
глаза. Но понимает старик: наслаждаться не время. Люди послушны ему, как послушен
вожже передовой олень, и надо направлять их «на путь».
Для важности он с секунду медлит, чтобы сказать потом тихо и важно:
– Давно не бывало такого дела в тундре... давно не бывало!.. И надо собрать больше
народу, чтобы узнали: в тундре справедливость живёт! Надо переждать с судом над парнем и
день и два, чтобы собрать тех ненцев, которые кочуют от нас в дне пути. Надо одному
человеку поехать на восход, другому – на закат, третьему – на полночь, четвертому – на
лето... Надо оповестить всех, кого встретят поехавшие: в моём чуме будет суд над ненцем,
который переступил закон тундры.
– Так, так, – поддакнули ненцы, – суд над переступившим закон тундры!
– Кто поедет? – спросил Апицын.
Вызвались три сына Апицына. Четвертым поехал Варницын. Четвёртый сын Апицына и
двое работников были посланы за Проигрышем и его сыном.
После этого старик торжественно полез из чума Ледкова и, как бы между прочим, но как
о деле решенном, сказал:
– Приходи, Василий Модестович, за дробовиком: дам тебе дробовик. А зиму потом у
меня проживёшь, вместе с нами поохотишься.
ПОП НА ЛОВИТВЕ
1
Начало января 1929 года. Температура ниже сорока градусов по Цельсию. Резкий ветер
обжигает лицо.
Село Тельвисочное переполнено людьми. Группами, парами и в одиночку утиной
походкой растекаются по селу люди во всех направлениях. Одни проглатываются домами,
другие выплевываются ими. И улица не бывает пуста ни минуты.
Изредка мелькает мужское пальто с меховым воротником, женская фигура в теплом
платке. И всюду малицы, малицы – одежда тундры.
В малицах здесь ходят все: ненцы, русские, ижемцы, мужчины, женщины, мальчики и
девочки. Пол и национальность можно различить по фигуре, по походке, по лицу.
Жены ненцев – низкорослые, впалогрудые – щеголяют в красочных паницах. Паницы
цветистостью, пёстротой напоминают одежду восточных стран.
Ярится ветер, крепчает мороз – не страшно: густ и тёпел мех оленя. Мех закрывает всего
человека – от головы и до кончиков пальцев на ногах.
От мороза могут лопаться термометры, может замерзать вылетающий вместе с дыханием
пар – малицу не скоро проморозишь. Защищено тело и от ветра: сюма (капюшон малицы)
плотно облегает лоб, подбородок и щеки; малица туго перетянута ремнём; ноги надежно
спрятаны в мягкие липты и пимы.
Неторопливо ходят ненцы из дома в дом, справляют дела, навещают знакомых.
В ненецком кооперативе «Кочевник», в отделении Госторга, школе, амбулатории, в
частных домах – везде теперь гости, низкорослые, с опалёнными холодным дыханием ветров
лицами.
Большинство занято деловыми посещениями. В «Кочевнике» и Госторге производятся
закупки и продажа мехов и оленьего мяса. В исполкоме записывают вновь родившихся детей,
регистрируют браки, выясняют вопросы «законности», приносят жалобы на отдельных лиц и
на тундровые Советы. В комитете общества взаимопомощи бедняки просят ссуды на
«перевёрт», потому что «пали олени и не было промысла». В больницу ходят подлечиться и
попросить порошков и мази для больных, оставшихся в чумах. В школе – детей навещают,
уроки слушают.
День проходит суматошно и бестолково.
– Не то ли что, а и про еду забудешь, так и суешься весь день туды-сюды, – говорят
многие из приехавших.
Учреждения работают в эти дни сверх всякой нормы, затягивая занятия часа на два-три, а
то и больше. И всё же наступает час, когда двери всех организаций оказываются закрытыми.
И ненцы, усталые от непривычной суматохи, спозаранку заваливаются где-нибудь спать.
2
Проигрыш тоже приехал в Тельвисочное по совету своей молодой жены Хариесты:
– Съездил бы ты в Тельвиску-то... Мой отец сказывал (он на минутку заезжал сегодня,
когда ты уехал капканы свои осматривать)... Сказывал, что сегодня со всех четырёх тундр
ненцы собираются на какой-то большой съезд... Не наболтал ли чего Степан про смерть
своей матери?.. А чтобы не заподозрили тебя в чём-нибудь, зайди сначала в «Кочевник», сдай
шкуры песцов да лисиц, которые успел опромыслить... После этого уж среди приезжих
потолкайся.
Совет жены Проигрыш выполнил в точности. Сдал пушнину, получил за неё несколько
сотен рублей и стал бродить по улице. Он останавливал каждого знакомого кочевника и
задавал одни и те же вопросы:
– Каково промышлял?.. А что за соборка такая нынче будет, на которую со всех тундр
ненцы съехались?..
– А ты зайди сам на нашу соборку – там всё и узнаешь.
– А не выгонят?.. Я ведь не на соборку пришел из тундры, а сдать пушнину – песцовые
да лисьи шкурки.
– Трезвый придешь – не выгонят.
– Нынче я не пью: жена порато1 хорошая попалась.
– Тогда загляни на соборку. Послушаешь, о чём будут люди говорить, а в чум приедешь –
жене своей расскажешь.
– То добро, – соглашается Иван Максимович и ищет других знакомых кочевников, чтобы
поговорить всё о том же.
На ночевку он приехал к едомцу Лагею. Тот встретил его вопросом:
– Правда, что жена твоя умерла и ты другую взял? Ижемку?
– Правда, правда... Хорошая теперь у меня жена... Такая хорошая, что лучше сярки,
которую я любил.
– То опять ладно.
– Вовсе хорошо, – соглашается Проигрыш. – На соборку хотелось бы завтра заглянуть.
Не выгонят?..
Лагей успокоил его:
– Я тоже не делегат, а на соборку пойду. Впервой ведь наш народ со всех тундр на
соборку съезжается. Вместе и пойдём, если хочешь.
– Поспим наперво, – уклоняется Проигрыш от прямого ответа.
– То ты прав: утро вечера мудренее. Поспим наперво.
Ещё вся Тельвиска спала сладким предутренним сном, а Проигрыш был уже на ногах. И
1 Порато – очень.
подняла его на ноги приснившаяся Марина...
Легла будто бы Марина рядом с ним и сказала: «Лагей всё про тебя знает, а сам не
сказывает».
Испуганный Иван Максимович лезет с повети на улицу.
«Умоюсь, – думает, – снежком да и пойду к Лагею. Допытаюсь, что он знает о смерти
Марины».
Обтер снегом лицо, утёрся подолом малицы и тут только заметил: нет огня в избе Лагея.
– Стоит ли будить его? – вслух спрашивает себя Иван Максимович.
В эту минуту раздался звон церковного колокола.
– Пойду в церкву, – решает Проигрыш. – Русским богам свечки поставлю. С попом
говорить попробую о Марине.
В тихой утренней изморози далеко разносятся крики медной глотки колокола. Из домов
вылезают древние старцы и старицы, крестят зевающие рты и шлепают к церкви.
Блеск иконостаса, обилие горящих свечей, театральные выходы попа в переливающихся
огнями одеждах – всё это производит огромное впечатление на Проигрыша. Он покупает
свечи, подходит с ними к иконам, крестится, отбивает поклоны поясные и земные: входит в
роль верующего в православного бога.
Попу только это и нужно. Раз ненец усердно молится – «постричь его так же просто, как
чихнуть после хорошей понюшки». Одновременно с последним возгласом быстро
сбрасывает поп блестящие ризы в пыльный угол алтаря и уже строго «вразумляет заблудшую
овцу»:
– Что же ты, Иван Максимович, бога-то совсем забыл нынче? Нехорошо... Бог накажет.
Да я уж без того слыхал – беда с тобой стряслась: жена умерла.
Проигрыш от смущения ничего сказать не может, только краснеет да жмурится.
Поп видит, что слова его подействовали, и сбавляет тон.
– Все мы грешны, Иванушка, един бог без греха. На него мы, грешники, и уповать
должны. У него просить милости, смягчая гнев божий посильными дарами и
приношениями... Принеси жертву по силе своей, и всё простит господь всемилостивый.
– Какую ли жертву-то как не можно принести? – переминается Проигрыш с ноги на ногу.
– Пыжика три ли, четыре у меня нароком не сданы. Принесу завтра ли, когды ли.
Но от попа ненцу увернуться так же трудно, как песцу от самого ненца, когда он взял
песца на мушку.
– А, может, олешков бы приписал сколько-нибудь церкви?
Проигрыш плохо верит в силу русских богов, и оленей ему жалко. Но слова и голос попа
вызывают в нем суеверную робость, и он, чтобы обезопасить себя от возможных напастей
чужого бога, с болью в сердце соглашается с попом.
– Пошто не можно? Можно и олешков пару-то какую ли пригнать. Да только, как
думаешь, поможет это в моём деле?
– Господь милостив – молись ему.
И поп, отослав Проигрыша к помощнику церковного старосты, спешит «уловить» других
ненцев, замешкавшихся при выходе из церкви.
– Ты, Иван Максимович, смотри, помалкивай про оленей-то, – говорит помощник
старосты, русобородый, плотный, с белой, как пшеничная булка, физиономией. Он
подкулачник, хотя и числится бедняком. – Сам знаешь: нонешна власть не особо хвалит тех,
кто к богу привержен. Узнает – не миновать острога тебе.
– Н-но?! – испуганно вскидывает Проигрыш глаза.
Вспотев от неприятных мыслей, он с трудом ставит свое клеймо в конце записи.
Широкобородый мужик с белой рожей ему становится противным.
– Прощай наперво, – почти сурово бросает он в сторону помощника старосты, неслышно
шагая в мягких пимах к выходу.
НЕБЫВАЛОЕ, ДА И НЕСЛЫХАННОЕ
1
Вышел Иван Максимович из церкви и сам себя ругает:
– Глупый я!.. Вовсе глупый!.. Думал: с русским попом поговорю – про нехороший свой
сон забуду. А вышло... Тьфу! – вот что вышло. Двух олешков русскому богу посулил, а меня
же и припугнули: «Нонешна власть в острог сажает тех, кто к богу привержен»... Тьфу!.. Нет,
надо мне с Лагеем начистоту поговорить, как, бывало, о Марине говорил с ним... Послушать
бы тогда Лагея – не случилось бы того, что случилось... Не снились бы такие нехорошие сны,
как сегодня...
– Садись вместе с нами за стол, пока чай горячий, – пригласил Лагей Ивана
Максимовича, когда тот перешагнул порог. – А я уж думал, не уехал ли ты: на повети не
нашёл тебя. Да олешки твои, вижу, лежат там, где вчера ты их поставил. Где побывал?
– А в церкви... Глупо ведь?
– Сам понимаешь, что глупо, так зачем у меня спрашивать?
– Вот за прямоту твою и уважаю тебя. Проснулся – хотел сразу же к тебе зайти, да
пожалел будить тебя. А тут церковный колокол забухал... Пошел в церковь, штук пяток
свечек русским богам поставил... А помощник старосты меня острогом пугнул. Зачем в
острог сажать того, кто русским богам кланяется? Правду он сказал?
– А сходим вот на соборку – сам узнаешь, можно ли верить церковникам.
Очень хотелось Ивану Максимовичу о себе рассказать всё, да Лагей поторопил его:
– Олешки-то твои больше суток без еды?
– Без еды. Да они у меня хлеб едят. Откроют лавку – куплю им по куску. До следующего
утра потерпят.
– Откроют магазин – откроется и съезд. А у нас не найдётся нескольких кусков? –
спрашивает Лагей у жены.
Куски хлеба нашлись. И, покормив оленей, Иван Максимович и Лагей пошли в школу,
где должен был проходить съезд.
2
Иван Максимович и Евстохий Лагей вошли в переполненный школьный зал как раз в ту
минуту, когда председательствующий тряхнул колокольчиком и сказал:
– Первое слово предоставим, думаю, председателю Комитета Севера при Северном
крайисполкоме товарищу Сапрыгину Николаю Евменьевичу. Он скажет нам о том, чего ради
собрались сегодня оленеводы со всех четырёх тундр. Пожалуйста, товарищ Сапрыгин!
Проигрыш спрашивает у Лагея: