Ледков сказал:
– Сегодняшний день – неудачный для старых порядков день. Собрались говорить и
делать по старым обычаям, а всё начинаем с того, что нарушаем обычай. Нарушил обычай
сам хозяин чума. Нарушил обычай Василий Иванович: он оскорбил многих ненцев,
призванных хозяином чума на суд. Мы все нарушаем обычаи, и не ножами удержать их
нерушимость. Ножом можно человека убить, но старого обычая ножом не воскресить.
Давайте и вы, знающие ненцы, и вы, которые помоложе, спорить, а рукам воли не давать.
– Правильное слово говоришь! – согласилось большинство. – Нож – не язык: до смерти
человека и зверя доводит.
А Павел Иванович предложил:
– Выйдем лучше из чума. Я – ненец и не хочу нарушать хороший обычай
гостеприимства.
– Ха-ха-ха... Вот умно придумал!..
– Идем на улицу! Там вольготнее!
Апицын пробовал отнекиваться:
– Собирал народ в чум...
Но ему не дали говорить.
– Да много ли из нас в чуме сидеть хочет, когда на улице светло, тепло и дух легкий?
Апицын упрямился:
– Я так думаю: все останутся, кого я приглашал.
– Меня ты приглашал? – спросил Варницын.
– Приглашал.
– А я хочу на улицу.
– Я тоже, – заявил Ледков.
– И я.
– И я.
– И я.
Желающих остаться в чуме осталось всего восемь человек, считая самого Апицына и его
четырех сыновей.
Сконфузился Апицын, но нашел в себе силы с достоинством и скромно заявить:
– Я не против народа. Народ хочет выйти из моего чума, чтобы судить нарушителя
обычая, – я тоже выйду.
5
Степан, о котором, казалось, все забыли, давно уже перестал плакать и все порывался
пробраться к учителю, которого узнал по голосу. Но ненцы сидели вплотную, человек к
человеку, а Степан стоял у входа в чум.
На улицу он выбрался первым и сразу же ухватился за учителя, как только просунул тот
голову в треугольное отверстие-дверь.
– Я много с тобой хочу говорить... Мой отец убил мою мать...
– Убил мать?.. Когда?
– Три года тому. . Меня бьют оба с мачехой. А сегодня судить вздумали, – заплакал опять
Степан.
– Не горюй! Всё поправим!
Вылезавшие из чума не обратили внимания на этот короткий разговор.
– Вот теперь давайте говорить! – крикнул Ледков, когда вылез из чума сам Апицын. – Я
начну первым, как нет других охотников.
– Да коли язык не болит, – шутят ненцы. – Дай только сиденье сделать, земля сырая ещё.
Из оленьих санок образовали круг и расселись на санки.
Ледков вошёл в середину круга и начал с прибаутки:
– Не любо – не слушай, а врать не мешай, как приговаривают русские. Скрывать теперь
уже нечего: само всё вскрылось. А я маленько-то чего ли, может, повру.
Хохочут:
– Тонул, да не утонул – ври, как охота есть.
Ледков на шутку отвечает шуткой:
– Богу воды я не надобен, так сегодня, вы слышали, старики сказывали...
– Ох, и шутник ты!
– Сначала дайте соврать о Василии Ивановиче... Ты тут, Василий Иванович?.. Послушай,
друг: что навру, ты поправь. А начну с того, как ты мне обещал голову свернуть, как
куропатке. Было такое дело, Василий Иванович?
Ваня-Вась натянуто рассмеялся:
– Дальше что?
– Дальше вот что... Степана Ванукана не было тогда поблизости, и я сам поторопился
унести свою голову в сохранности. А отвернуть мою голову собирался ты за то, что я не
хотел идти к тебе в работники. Помнишь, ещё про песца на цепочке сказывал я тебе?
– Хи-хи-хи... Дальше... – смеется Ваня-Вась, а сам посинел от злости.
– Дальше совру про соседа моего, про старого да знающего Апицына... Всего как два дня
тому, он, как и ты, Василий Иванович, хотел меня тоже приспособить, как песца на цепочку.
Утопил ты, говорит, дробовик свой. Я тебе новый дам. Не погибать же, говорит, человеку с
голоду. А за дробовик, говорит, ты зиму вместе со мной промышлять будешь. Было так?
– Было, было, – откликнулись ненцы, слышавшие эти слова.
– Хорошо вру? – осведомился Ледков.
Хохочут слушатели:
– Хорошо, хорошо! Дальше ври так-то!
Хохочет и сам оратор.
– А надоело уж врать-то мне. Вам, думаю, тоже каждому соврать хочется, так я на вашу
долю вранья оставлю. Ладно?
– Ха-ха... Хо-хо-хо... Ну, ну! Оставляй, как устал...
– Врать устал – к думам приступил. Думайте и вы со мной.
– Так, так. Ладно. Думать будем.
– Первая дума такая: малица на мне, сами видите, вся заплатками изукрашена, как
паница сукнами да мехами дорогими на богатой не1. Радости, особенно зимой, от такой
малицы мне совсем мало. Пользы и вовсе никакой. А вот Василий Иванович из моей
расшитой малицы хорошую выгоду сделать хотел. И так я думаю: сделал бы, как я бы
посговорчивее был. За сговорчивость мою дал бы мне Василий Иванович малицу новую и
новый совик. Хлебом даже обещал меня и моих ребят кормить. Такое житьё обещал – рыбе в
воде не лучше живется! А за всю его доброту да заботу я стал бы его оленей пасти да на него
промышлять. Рыбки бы ему бочек двадцать-тридцать за год выловил, песцов бы когда
десяток, когда пять десятков, а когда и сотню-другую в зиму опромыслил бы... Ну, сами
видите – прямой убыток может быть для Василия Ивановича от моей малицы.
Сквозь землю готов провалиться Василий Иванович. Никогда и никто не смел ещё
высмеивать его так зло и при таком количестве людей. При всём народе вывернул его Ледков
наизнанку. Не пройдёт это ему!.. Ой, не пройдёт!.. Тундра велика: человек в ней, как иголка,
затеряться может.
Ледков между тем принялся за Апицына:
– Теперь о друге Василия Ивановича, об Ашщыне... Опять так же. Я дробовик утопил –
Апицын из этого пользу себе хочет сделать. Дробовик мой в озере к богу воды ушел. А
польза от этого – Апицыну: на то он и знающий человек. Уж не ты ли есть сам бог воды? –
повернулся Ледков к Апицыну.
– Тьфу, тьфу, тьфу, какой поганый у человека язык, – плюется Апицын. – Я же ему добро
сделать хотел, помочь хотел, а он меня на смех! Тьфу, тьфу! Слушать не хочу ничего боле! Не
хочу пачкаться с такими худыми людьми!
А ненцы визжали от удовольствия. В одиночку больше, только со своими семьями
кочуют они по тундре, и острое слово для них такая же радость, как поимка голубого песца
или серебристой лисицы. Поэтому вместе с Ледковым начали они издеваться над Апицыным:
– Правда-то, видно, не песцовая шкурка – колется? А ты послушай: язык – не нож, не
убьет тебя до-смерти.
Но Апицын решительно двинулся ко входу в чум.
В расчёты Ледкова не входило это, и он крикнул:
– Подожди минуту! Я теперь буду говорить о суде над Степаном.
Осмеянный старик совсем забыл, что он сам собрал к своему чуму столько ненцев.
Ледков напомнил ему, что он, а не кто другой должен был руководить собранием. И он
остановился.
– О суде только и разговор может вестись сегодня, а ни о чём другом, – сказал он строго
Ледкову.
– О суде и буду.
– Говори, – разрешил Апицын.
– Про Степана – это дело важное. И надо без смеха об этом говорить... Старики
сказывают: был обычай такой, чтобы предавать смерти человека за то, что спасал другого
человека, да не до конца спас. Когда разговор шёл об этом в моём чуме два дня тому назад,
1 Не – так называют ненцы женщину.
после двух купаний мне самому показалось, что справедливый это обычай. И так бы, может,
я и остался при этой думе, как бы не приехал сегодня Василий Иванович да вот он ещё, –
показал Ледков на учителя. – Думал я до этого так: «От того, что Степана утопят, кому польза
будет? Мне?.. Нет мне никакой пользы, а парню – смерть». Только и Апицыну, думаю, тоже
пользы нет. Так это он без корысти, думаю, без всякой за старые порядки держаться хочет.
Так старики делали, так его учили, так и он делать хочет. Верит, думаю, старый человек в
силу старых обычаев крепко. А увидал я сегодня Василия Ивановича, который всегда там, где
выгода предвидится, – ни при чём, думаю, обычай тут. Не в обычае, думаю, дело – в выгоде.
Только в какой выгоде? А вот в каой: при старых порядках за Василия Ивановича всё другие
делали. Так же и у Апицына, и у других, которые побогаче. Вот все они – многооленщики –
заодно и тянут. Мы, победнее опять которые, тоже заодно сегодня потянули. Вот Василию
Ивановичу это и не понравилось. А человек он такой – похитрее всех нас будет. И думал он
на хитрость взять: присрамить, опозорить, на испуг взять некоторых, а нет – так до ножей, до
ружей дело довести, чтобы после вести по всем тундрам разослать: «Убивает Советская
власть людей ненецких». Знает он, что нет в тундре дела позорнее воровства. Говорит
учителю нашему и другим: «Вы, говорит, пришли в чум Апицына тайно, как воры». – А я
спрошу у Апицына и у тебя, Василий Иванович: «Вы не тайно от тундрового Совета хотели
суд над парнем произвести? Вы не тайно собрание сегодня собирали?»
Злится Василий Иванович, но сказать ему нечего, кроме:
– Ну ври, ври больше!.. Охо-хо, как врёт. Сам сказал сразу, что врать будет. Довирай да
другому дай не такое глупое слово, как твоё, сказать.
Ледков озлился. Погрозил многооленщикам кулаком.
– Нет, с вами вот надо, как с ворами, поступить надо. Вы – труд наш воруете! За кусок
хлеба бедный ненец всю жизнь работает на вас. На смерти человека и то пользу получить вы
сегодня себе хотели...
– Порядки!.. Хороши порядки! – закричали «знающие» люди. – Человека можно обозвать
всяко – и ничего? Какими словами человека обругивают, а власть молчит!
Учитель встал на санки.
– Я – член исполкома ненецкого. И я скажу: правильно говорит Василий Модестович.
Все богачи, будь они ненцы, ижемцы, русские, все они воруют труд бедняков ненцев. Не
ругань это, правда.
Кричит Апицын, брызжет слюной, топает ногами:
– Вот до какой правды дожили! Тьфу, тьфу, тьфу! Погань – не правда это! Чум мой
опоганили сегодня! Все место опоганили!.. Уйду! Сейчас уйду отсюда! Где мои сыновья?
Собирайте чум! Отделяйте своих оленей от чужих!
Сыновья бросились выполнять распоряжение отца. Потащили за собой и трех
работников.
Не хотелось работникам уходить с собрания, но привычка слушать хозяина победила...
Ваня-Вась и богатые ненцы тоже побежали к своим оленям. Следом за тестем побежал
было и Проигрыш.
Но учитель остановил его:
– Подожди, Иван Максимович! До тебя особое дело есть.
Испуганно затоптался Проигрыш на месте.
– Какое до меня дело? За оленями у меня смотреть некому. . У бабы ребенок маленький...
Апицын подбежал к учителю, дернул его за рукав.
– Болезнь на оленей напущу! На всех болезнь напущу!
– У нас доктора есть. Доктор сильнее тебя.
– Ты не ненец! Ты – русак! Русаки одни с докторами знаются. Я – ненец. И я уйду от вас
и не приду, пока мой топор до обуха не износится!
– А ты три топора возьми с собой, – насмешливо посоветовал Ледков, – на всю твою
жизнь хватит. Нам ты такой, как сейчас есть, вовсе не нужен.
– Молчи! Молчи! – затрясся Апицын и побежал, ругаясь, к сыновьям.
– Проклятое место! Скорее снимайте чум! Дьявол тут, видно, чум ставил. Дьявол
напустил на нас поганую силу!
Ненцы уже не слушали ругательств обезумевшего старика. Они столпились вокруг
учителя. Тот объяснял им:
– Мы не только шамана победили сейчас, товарищи. Мы победили силу богачей нашей
тундры. И не только богачей... Мы победили силу веков. Века давили и давят ещё на нас...
– Как пята моего отца мою мать давила! – выкрикнул Степан.
– Врёт он! Врёт! Не верьте! – начал убеждать собравшихся Проигрыш. – Не убивал я её.
Я только топнул ногами раз-другой по её спине...
– О чём говоришь? Толком расскажи, – потребовали все.
– Дайте мне сначала досказать, – попросил учитель.
– Говори, говори!
– Степан правильно сказал, товарищи: пята веков давила нас и теперь ещё давит. Сегодня
мы выдернули из-под этой тяжелой пяты Степана Ванукана. Сегодня мы сделали так, как
советует Советская власть и Коммунистическая партия, в которой я состою: не пошли за
богачами. Обиделись на нас богачи и – видите? – разбегаются! Но останавливаться на этом
мы не будем. Мы пойдём дальше по советскому пути: устроим настоящее советское
собрание, мы пригласим и женщин, потому что женщины – люди, как и мы; женщины – наши
помощники в тяжелой кочевой жизни, и на собрании они – тоже наши помощники. Тем
более, нам надо обсудить сейчас вопрос об убийстве Иваном Максимовичем Вануканом
своей бывшей жены.
– Что ты говоришь? – удивились ненцы.
– Говорю то, что шепнул мне сын Ванукана...
– Ой-ой-ой!
– Так вот, товарищи, я у вас спрашиваю: позовем мы женщин на наше собрание?
– Позвать! Как не позвать? На соборке было записано, чтобы женщин на собрания
приглашать.
И в то время, как Апицын, осмеянный ненцами, метался в сборах к перекочевке, под
ярким весенним солнцем началось собрание мужчин и женщин – всех, кроме
многооленщиков да членов семьи шамана Апицына, которые поспешно отъезжали от
«проклятого» места.
Первое слово перед таким небывалым в тундре собранием пришлось взять, конечно же,
Павлу Ивановичу. Он сказал:
– Небывалое, но очень хорошее дело, товарищи, сделали мы сегодня: спасли Степана
Ванукана от смерти. Жители пармы тоже очень хорошее дело сделали: шесть хозяйств
решили жить одним хозяйством. Будет называться это хозяйство – первый ненецкий
оленеводческий колхоз, коротко – ПНОК. Задам вопрос жителям пармы, теперь уже членам
колхоза ПНОК: возьмёте ли Степана Ванукана в свой колхоз?..
Для жителей пармы вопрос этот был полной неожиданностью, поэтому все они молчали.
И Павел Иванович начал пояснять им:
– Думаю, что вы, товарищи, понимаете: Степану Ванукану нельзя поехать к отцу. Иван
Максимович Ванукан убил его мать. А что сделает он со Степаном?.. Я думаю сделать вот
что: когда вернусь в Тельвиску, напишу нашему советскому прокурору и попрошу
произвести суд над Вануканом. Суд постановит, по-моему, выделить Степана из семьи и
присудит ему оленей из отцовского стада. Эти олени, как и ваши, станут колхозными...
– Мы согласны взять в нашу парму Степана, – раздались голоса пармовцев.
После этого Павел Иванович сказал ещё вот что:
– Раньше ненцы не имели ни одной школы. Теперь уже есть пять ненецких школ. Для
обучения взрослых ненцев будут в тундру посылаться особые люди. Создаются красные
чумы, где ненцы могут смотреть кинокартины, слушать радио, лечиться, грамоте учиться,
получать всякие объяснения и разъяснения по всем вопросам. Есть ненецкие больницы, есть
ненецкие кооперативы. Беднякам и батракам Советская власть помогает укреплять свое
хозяйство: дает им ссуды, организует из них артели, коллективы. Не даёт кулакам, как
прежде, разорять, обманывать бедных ненцев. Но беда ненцев в том, что они ещё очень мало
знают. В тундре всё ещё верховодят шаманы. Старинные, тысячелетние обычаи крепко
держатся в тундре, давя своей тяжестью на ненцев... Тундра не освободилась, не вывернулась
из-под тяжести обычаев тысячелетий. Но я уверен, что тундра выйдет из-под этой старой
пяты!
– Выйдет! – крикнул опять Степан, блестя глазами.
И остальные подхватили:
– Сбросим пяту тысяч лет!
– Красной сделаем тундру!
– Такую, как Ленин учил!