собаки.
Ефим утешал себя в этот день мыслями:
«Не может быть такое, чтобы ненцы ребят учили. Придет время соборки, распустят всех
ребят. Закроют школу».
Но соборка не закрыла школы. Соборка постановила:
«Школе – быть. Всем ненцам – ребят учить. Ненцы должны стать светлыми через
школу».
Решение соборки – закон. Ефим не может нарушить закона: не может взять внука из
школы.
Да и сам Яшка не хочет уходить из школы: то, что в первые дни пребывания в школе
казалось ему страшным, потом полюбилось. Он сам смеялся потом над своими страхами.
Рассказывал деду:
– Учитель волосы стал у меня машинкой стричь, а я... ха-ха-ха... реветь начал. Думал:
голова будет болеть без волос. А лучше без волос-то: вшей совсем нет. В баню тоже боялся
идти. Все ребята боялись бани. Не хотели мыться. Тут учитель сказал: «Рубах новых не дам,
одеял не дам, как в баню не пойдете». А рубахи – новые. Нам всем хочется рубахи новые
надеть. Я сказал: «Зайдем в баню, рубахи наденем и выйдем». Учитель не понимает по-
нашему. Он не знает, что я сказал. И он дал новые рубахи всем-всем. Мы с рубахами в баню
побежали, а сами хохочем. Говорим: «Надуем учителя!» А он сразу за нами в баню пришёл.
Налил воды в ванну, по куску мыла нам дал да по тазу. Мочалки ещё не дал. «Мойтесь», –
говорит. Мы стоим – друг на дружку глядим: испугались!.. Ха-ха-ха... Он сам разделся да
меня первого за руку: «Ты, говорит, Яшка, парень смелый. На охоту, говорит, с дедом ходил,
зверей, говорит, не боишься. Неужто воды боишься?» – «Боюсь, говорю, воды».
Он голову мою нагнул, водой плеснул да мылом тереть начал. «Глаз только не открывай»,
– говорит.
Я крепко-крепко сжал глаза. И ничего!.. Потом он меня всего мочалкой тёр-тёр... Всех
1 Соборка – собрание.
ребят вымыл так, как меня. Хорошо потом стало. Легко!
Понравилось Яшке и на кровати спать, одеялом укрываться.
– Совсем вшей не было у нас в школе. А дома и тебя, и меня, дед, вши кусают.
Но больше всего увлекали Яшку чтение и письмо. Уже научившись читать, он всё ещё с
недоверием и страхом брал в руки новую книгу. Хохоча, спрашивал у учителя: «А эта книга
мне как ничего не скажет?»
Но открывал первую страницу и верил – книга говорит!
И интересовало Яшку на первых порах не то, о чём рассказывала книга, а то, как из
тёмной сетки значков-букв каждый раз складываются слова. Слова часто попадались совсем
непонятные, и он спрашивал о них у учителя. Так делали и все школьники. И все научились к
концу года читать. Гордились этим умением. Хвастали один перед другим. Смеялись над тем,
кто долго не мог прочитать слова.
И с каждым днём книги становились понятнее, интереснее. Нехорошо в книгах было
только одно: про Новую Землю ничего в них не было. Но рады были и тому, что в книгах
часто встречались их имена. Тогда воображали, что про них это написано в книге: про Яшку
из Крестовой, про Кольку из Маточкина Шара1, про Федьку из Белушьей губы.
Самым же большим праздником для каждого была первая записка, написанная учителю и
прочитанная учителем. Это значило, что они и сами уже могут заставить бумагу сказать то,
что думают.
Яшке очень понравилось писать учителю «письма» и получать от него написанные
ответы. Выходило так: он, Яшка, сидит вместе со всеми в комнате, и никто не знает, что
сказала его бумажка учителю и что сказала ему бумажка от учителя.
Да, в школе много было интересного. И Яшка совсем не хотел уходить из школы, не
узнав всего, что можно было в ней узнать.
Он вернулся в Крестовую только в августе на пароходе. А в октябре опять поехал в
школу.
Не мог Ефим оставить у себя внука: так соборка постановила, чтобы ребята учились в
школе по три – четыре года.
И жить без внука Ефим тоже не мог: он любил внука и любил солнце. Но без внука его и
солнце не радовало.
И Ефим поехал вместе с Яшкой в то становище, где была школа: поехал из Крестовой в
Белушью.
Много промышленников жило в Белушьей, и плохо промышлял Ефим. Часто голодал он.
Яшка изредка совал деду кусочки хлеба и мяса, которых сам не съедал в школе.
Ефим вздыхал. Ворчал и хирел.
Так прошло два года.
Два года ходил Ефим встречать солнце в Белушьей вместе со всеми.
И не радовало его восходящее солнце, потому что Яшки не было с ним: Яшка со
школьниками и с учителем, а не с ним ходил встречать солнце.
В мае у Яшки кончались школьные занятия, и Ефим оживал.
Оба вместе охотились всё лето на гусей. Вместе собирали птичьи яйца.
Четвертую зиму хотел Яшка учиться в школе. И четвёртую зиму Ефим должен был
промышлять один и в одиночку встречать февральское солнце.
Подумал Ефим об этом и заплакал, как ребёнок.
– Я старый стал, – говорил, плача, Яшке. – Я не могу, как раньше, добывать себе еду. А
тебя в школе кормят. Ты сытый. Ты пойдёшь в школу, я в эту зиму издохну. Ко мне часто
приходит во сне старуха – мать хабеня. Зовет меня с собой. А ты – большой. Ты теперь
можешь добывать еду себе и мне, как раньше я добывал тебе и себе. Только здесь мало зверя,
а народу много. Лучше в Крестовой.
Пожалел Яшка деда, не пошел в школу, а уехал с дедом в Крестовую.
Ефим от радости помолодел. Два дня ходил улыбающимся, хлопотливым хозяином.
1 Маточкин Шар – пролив, разделяющий Новую Землю на два острова: южный и северный. На берегу пролива
есть становище Маточкин Шар.
Кормил собак, рассказывал Яшке, как жил он в тундре. Со старины перескакивал на будущее:
– Заготовим, как придем в Крестовую, всё зараньше. По первому пути на Карскую
сторону пойдем. Будет удача – еда будет.
Яшка согласился с дедом.
– Всегда бы, – сказал он деду, – жил ты так, никогда бы голодать не пришлось.
– Новое время пришло, новый народ пошел, видно. Раньше мы не так думали. Теперь ты
– хозяин. Думай так, как сам думаешь. А я буду думать так, как раньше думал. Думать будем
– ты и я – по-своему, а еду добывать будем вместе.
– Ладно.
Но ушел пароход из Крестовой, и Ефим Тайбарей забыл о том, что обещал не мешать
внуку думать и делать по-своему. Сидя на грязном полу, он ворчал ежедневно:
– Не так живёшь, как раньше мы жили. Всё хлопочешь, всё хлопочешь. Всё запасаешь. У
луце запасать научился? В школе запасать научился? Почему не хочешь жить, как птица?
Яшка злился:
– Отстань! Не птица я – человек. И жить хочу, как человек. У меня есть голова. Моя
голова думает. А птица не может думать, хоть у нее тоже есть голова, – так сказывали в
школе. И я сам знаю, что птица не думает. Думала бы, как человек, не была бы глупой. И нам
бы её не подстрелить.
Дед брызгал слюной, свирепо чесал голову.
– Какое время пришло! Молодой старика учить зачал. А ты погляди на птиц, которая
которую учит: старая молодую или молодая старую? Чему молодая старую будет учить?
– Я тебя не учу. И я не хочу учиться у птицы. Я хочу от людей учиться. Не мешай
учиться, как я хочу. Будешь мешать – уйду от тебя!
По глазам, по твердости в голосе знал Ефим: уйдёт внук.
Боялся ухода. Притих.
– Капканами здесь будем ловить песцов или на Карскую пойдём? – спросил Яшка, когда
Ефим перестал брюзжать,
– Чего здесь будешь ловить? Шестеро промышленников теперь в Крестовой, да нас с
тобой двое. Куда будешь капканы ставить? Все хорошие места забрала артель из русских, а
нам что осталось?
– А мы к ночи1 дальше поставим. Там, где никто не ставит.
– Вот, вот!.. Русаки под окном будут песцов ловить, а ты каждодневно гоняй собак до
одуренья. Много ли так напромышляешь? Собак загоняешь – только и всего промысла.
– А зачем в артель с русскими не пошел, когда звали?
Промолчал старик. Не любил он говорить об артели. Ненавидел артель. Говорил:
«Артель русские выдумали, чтобы забрать себе лучшие промысловые угодья».
Яшка усмехнулся.
– Молчишь? Тогда меня слушай. Я думаю так: сначала здесь будем промышлять, потом
на Карскую пойдём.
– Дурака работа любит. Что только – погляжу я – заработаешь? А я не дурак! Не первый
год на свете живу. Не первый год и в Крестовой. Не буду здесь промышлять – вот мой тебе
сказ.
– Что делать будешь?
– Ничего не буду. Хлеб есть наперво. Не будет хлеба – Госторг ещё даст. Много ли мне,
старику, надо? На сухой корочке проживу, пока не придет пора на Карскую идти.
– Так. Теперь меня слушай. Я буду говорить... ты будешь лежать – я тебе мешать не буду.
Я буду промышлять – ты мне не мешай. Ладно?
Ефим сложил губы в трубочку. Говорит насмешливо:
– Ученым стал? По-ученому делать хошь? Делай! Погляжу, что выйдет. Хи-хи-хи...
Покраснел Яшка. Глаза затуманились от злобы...
Сдержал себя. Только зубами скрипнул и выбежал из комнаты.
А на улице думал:
1 К ночи – к северу.
«Зачем уехал из школы? Дед совсем не в уме стал. Помогать не хочет... Как буду один
промышлять? Три зимы проучился – зачем? С дедом ругаться чтобы?.. Надо думать. Надо
много думать. Тогда, что ли, да и придумаю? Думать надо, как жить».
И пошел Яшка думать на гору.
Шептал, поднимаясь:
– Выше зайду – дальше видеть буду. Дальше видеть буду – лучше думать буду. Зайду, как
смогу, на вершину горы.
Горы около Крестовой высокие, крутобокие. Облака часто ниже горных вершин
спускаются.
И Яшка в полугоре притомился. Присел отдохнуть.
Полукругом расходились от Яшки крутобедрые каменные громады гор, а перед глазами
его синело море.
Горы стояли неподвижно, безмолвно, сурово. Вершины самых высоких гор покрыты
были снегом, как шапками. На белых снеговых шапках искрилось солнце. А каменные
крутые подъемы гор от солнца казались темнее обычного... Гордо, величественно, но и
сурово стояли каменные великаны в белых, блестящих от солнца шапках.
Когда Яшка с гор смотрел на море, он казался себе большим и сильным, как сами горы, а
море – большим, ревущим, но бессильным перед ним, Яшкой, чудищем.
Сегодня море не ревело, а лишь тихо урчало: ветер был с гор, и волны не лезли на
каменный берег. Волны резвились сегодня там – около горизонта.
Яшка смотрел на море и думал о жизни с дедом:
«В море водятся звери. В горах водятся звери. Надо уметь брать зверей морских и
горных, тогда будет жить хорошо, тогда будет хлеб, будет мясо, будет масло, будут сахар и
чай. Дед хорошо знает, как надо брать зверей морских и горных. Но дед не хочет. Я учился у
деда брать зверей. Я помогал всегда деду. Я стал стрелять в зверей с восьми годов. Я хорошо
стреляю. Дед стреляет лучше меня. С дедом было бы лучше вдвоем промышлять. Дед не
хочет. Надо одному промышлять. Трудно сначала будет одному, тяжело. Потом привыкну. Не
будет со мной дед промышлять – уйду от него. Сейчас нельзя уйти от деда: собак нет. Своих
собак дед не даст. Надо много зверей убить, чтобы купить себе собак. Надо восемь собак, не
меньше. За собаку платить тридцать – сорок рублей. Боле трехсот рублей на собак надо. Надо
изловить шесть хороших песцов, чтобы купить восемь собак. Или достать нерпичьего сала
восемьдесят пудов. Или убить четырех больших медведей. На белых медведей я боюсь идти.
Отца моего задрал белый медведь, и я боюсь. Я не пойду один на медведя. Буду ловить
песцов и бить нерпу. Больше я ничего не могу придумать. Я так и говорил деду. И больше
ничего не могу. Буду один промышлять, без деда. А то в артель проситься буду. Так и скажу
деду. .»
Два дня лежал Ефим Тайбарей в избе. Два дня не говорил внуку ни слова.
И внук не говорил деду ни слова.
Дед думал:
«У парня дурь пройдёт. Увидит – одному ничего не поделать. И пройдёт».
А Яшка ждал тихой погоды, чтобы съездить в лодке к северу: выбрать места для
установки капканов.
Но тихая погода не пришла. Зато пришли мороз и снег.
– Припаек1 будет через день-два. Будет припаек – пойду на припаек.
– Пойдёшь?
Чувствует Ефим: твердо, как камень, решение Яшки, – ничего, что молод.
Вспомнил Ефим времена старые, те времена, когда он был таким же вот
шестнадцатилетним парнишкой, как теперь Яшка. Нет, не смел в те времена мальчишка
ничего говорить против взрослых. Не смел иметь своих дум, как сейчас Яшка. А Яшка –
наперекор старику – даже промышлять один собирается. Когда-то и Ефим промышлял один.
И хорошо промышлял!..
Встали перед глазами Ефима картины прошлой удачной охоты. Эх! Было бы теперь
1 Припаек – лед, примерзший к берегу моря. В открытом море припайка почти не бывает. Бывает только в губах.
столько зверя, как раньше, показал бы ещё себя старик!
И вдруг сказал Яшке:
– С тобой пойду.
Яшка рад.
– Хорошо, дед! Вдвоём больше добудем. А не пошел бы ты, в артель я ушел бы.
– Но-о?!
МЁРТВАЯ ПОРА
На Новой Земле часто так бывает: сегодня – холодно, дует резкий ветер, сдирает с земли
снег и дробит его о горы и скалы в мельчайшую пыль, а на другой день дождь пойдёт.
Так и теперь было: Яшка и Ефим ждали зимней дороги, а тут дождь пошёл. Тихий такой,
ровный дождичек, как будто весенний.
Яшка встал до зари. Сходил на улицу, посмотрел на небо – на всем небе лежит облако
толстым серым одеялом. Нет никаких признаков, что погода скоро переменится. Вернулся в
избу и зовет деда поехать места для капканов выбрать.
А Ефим отговаривает:
– Осенняя погода, как и вешний лёд всё равно, изменчива. Сейчас это тихо и тепло, а
через час такое загудит-завоет!.. Сам знаешь: не только в лодке, пароход и тот, бывает, не
может против ветра устоять.
– А не бывает разве осенью, – возражает Яшка деду, – что тихая и тёплая погода стоит по
неделе да больше?
Ефиму приходится согласиться с этим.
И поехали в утлой лодчонке – короткой, но широкой – по океану. Через полтора-два часа
сменяли друг друга на веслах. Торопились засветло попасть в тот заливчик, около которого
собирались ловить капканами песцов.
Короток новоземельский день в конце октябри. А ехать в лодке надо было около
тридцати километров. И Ефим очень боялся, что на вечерней заре поднимется ветер.
Но ветер не поднялся. Впотьмах приехали к месту.
Яшка торжествовал:
– Вот говорил ты: не доехать!.. Доехали!
– То ладно... то ладно, что доехали. Удача наперво пала нам с тобой. Забирай дрова из
лодки да пойдём к избушке: малестинная такая да худенькая есть тут. В избушке до утра
побудем.
– Почему раньше не сказал, что тут избушка есть?
– Запамятовал, вишь ты, я, что ты не бывал здесь. Потому и не сказал. Думал, ты сам
знаешь.
Привел Ефим Яшку к каменной горе, сделанной руками человека, и шутит:
– Гляди, какие хорошие покои.
Задней стеной избушки служил крутой склон горы, а стенки и крыша были выложены из
камней, собранных тут же, у подошвы горы.
Крыша была так удачно сложена, что через нее не проникала ни одна капля воды. Зато в
стенах было много продухов1 для ветра. Пол заменяла каменная земля.
Распрямиться в «избе», не рискуя разбить голову о крышу, нельзя было даже Яшке.
Сидеть же и лежать – двум человекам хватало места.
Но Яшка был рад, что нашлись хотя такие удобства.
– Хорошо, – сказал он деду, – не мочит. От ветра тоже немного закрывает. Захватить бы
шкуры оленьи с собой да подостлать под себя – совсем хорошо бы было.
– Ты вот что, – засуетился Ефим, – разводи огонь, а я схожу с чайником за водой. Где-то
тут недалеко ручеёк бывал. Перед сном-то да с устатку хорошо чайку выпить.
При входе в избушку лежало два плоских камня одинаковой приблизительно высоты.