углах, в Пеше не придавали особого значения заболеваниям детей. Врач не был приглашён
сразу, и болезнь быстро распространилась.
Узнав о заболевании, учитель сказал своим ученикам, чтобы они не ходили в те дома, где
есть больные. Но уберечь их от заразы все же не удалось, так как в школу приходили матери,
отцы, братья и сёстры болеющих. Напрасно учитель пытался разъяснять им, что это опасно
для учащихся. Нельзя же было стоять всё время у входной двери и никого не впускать. А в
результате через неделю после первого заболевания в выселке заболела девочка и в школе.
На следующий день заболел ещё один ученик, и срочно был вызван врач.
Характерно то, что, хотя больные дети имелись в каждом доме, за доктором никто не
хотел ехать. Но по просьбе школы ехали охотно: за привоз врача брали пять рублей. И не
успевал ещё доктор зайти в школу, как в кухню уже набивалось пять-шесть человек из тех, у
кого дети тоже нуждались во врачебной помощи.
Через четыре дня после первых двух заболеваний в школе свалилось еще четверо.
Наступили трудные дни. Было ясно, что эпидемия захватит и остальных детей, не болевших
ранее корью (а болела до этого корью только одна девочка).
Прекрасным изолятором могла бы служить одна из вышек, но там был такой мороз, что
нечего было и думать помещать туда больных детей. Пришлось отвести под изолятор
спальню девочек. Она была отделена от коридора невысокой заборкой.
Стояли тёплые солнечные дни. Жители Заполярья испытывают огромную радость при
наступлении весны. Первые весенние лучи солнца особенно действуют на детей: кончилась
ночь многодневная, скоро короткое полярное лето, полное движения, жизни. Но сейчас
школьники смотрели в окно на переливы искрящегося снега с глубокой грустью.
Подбегали к учителю.
– Я пойду...
– А ты знаешь, что будет, если простудишься?
Ещё бы не знать: рядом с классом лежали двое тяжело больных. При малейшей возне
товарищей они стонали:
– Ребята шумят. . Худо...
Один день выдался особенно тёплым. В классе от солнышка стало жарко. С грустью
смотрели ребята в окно. Вот уже неделя, как никто из них не выходит на улицу.
– На улицу хотите? – спросил учитель.
– А разве можно?
– Сегодня можно... Только наденьте малицы, закройте рот и играйте на солнце около стен
дома.
В один миг класс опустел. Но уже через четверть часа все вернулись.
– Что так скоро? – удивился учитель.
– Места мало... А дальше ветер. Чего так стоять около стены-то?
– Давай лучше учиться, – предложил Миша Апицын. – Скучно так.
Его поддержали остальные.
Вот и настала страдная пора. Около восьми часов в сутки занимались чтением, счётом,
письмом, рисованием. Особенно налегали на письмо.
– Надо, – говорили, – теперь писать немножко научиться. Читать уж немножко умеем.
И не уставали писать часа два подряд: списывали с книги, записывали песни, чтобы не
забыть их летом.
Болевшие в легкой форме даже не хотели ложиться в кровать. Но двое с наиболее
тяжёлой формой кори пролежали в кровати по десять дней и были страшно удручены, что
отстали от товарищей в занятиях. Особенно сокрушался Вихтур Васильевич господин
Апицын.
– Поздно приехал, – жаловался он учителю, – а теперь заболел. Вот беда-то...
В конце карантина заболел и учитель. К вечеру у него поднялась температура до 39,5. И
несколько дней ребята занимались самостоятельно.
Три вечера провели без учителя, одни. А еще через два дня большинству уже можно
было выходить на улицу.
Хорошо, что переболели все без особых осложнений и скоро поправились. День выхода
на улицу, на солнце был днем великой радости, всеобщего ликования.
* * *
В двадцатых числах марта приехала в школу бабушка Кольки Апицына.
– За парнем приехала, – сказала она учителю. – Парня надо. Старуха, старуха стала...
Чум ставить не могу. В Индигу сын едет, чум ставить некому без Кольки. Надо Кольку!
– А как же вы зимой без Кольки чум ставили? Ведь у отца Кольки жена есть. Она разве
не может помочь ставить чум?
– На Индигу едем. Промышлять надо... Нету здесь промыслов: ни песца, никого добыть
не можно. На Индигу надо. Там есть промыслы-то. Кто повезёт Кольку, как останется?
Некому парня везти. Надо парня. Надо чум ставить.
Колька же, страшно смущённый, удрал из класса.
– Ну что же, твоё дело... Хочешь – так вези. Колька у тебя сам большой, спроси, как он...
– Ой, правда... большой Колька. А куда он ушёл?
Ребята мигом отыскали Кольку. Смеются:
– Поехал наш Николай! Бабка на сани посадит – увезёт.
Кольке стыдно за бабушку: как же, никто ещё не думал приезжать, а она прикатила...
Обидно Кольке. И на бабушкин вопрос он твёрдо отвечает:
– Ним (нет)
– Ой, беда, ой, беда, – голосит старуха. – Почему?
– Учиться хочу, – отвечает Колька.
Ничего бабушка не могла поделать с внуком: так и не поехал. Уезжая, она строго
наказывала учителю:
– Дохтуру-то, дохтуру-то ты его не показывай.
Но при первом же приезде доктора Колька показался ему сам.
Товарищи смеялись:
– Попадет тебе теперь от бабки.
Через несколько дней приехал отец Кольки.
– За парнем приехал. Собираюсь на Индигу.
– Поговори со своим парнем. Не поехал с бабушкой, а с тобой, может быть, и поедет...
Только рано ты увозишь его. Подождал бы, когда распута начнётся. За это время твой Колька
ещё многое мог бы узнать.
Увел отец Кольку в деревню – там разговаривал с ним. Через час Колька вернулся в
школу.
– Поедешь? – спросили ребята.
– Нет.
Следом за Колькой пришел и отец его.
– Оставляю, – сказал, – парня. Сбили меня: не учат, говорят, в школе. Колька рассказал,
чему учат. Ладно... Оставляю – пусть учится.
Но Кольку ждало ещё одно испытание. Десятого апреля бабушка опять приехала за ним.
На этот раз она привезла с собой новенькие пимы и... красную сатиновую рубаху, которую
пообещала отдать, если внук поедет домой.
Не смог Колька устоять перед великим искушением надеть на себя такую красивую
рубаху. Подошел к учителю:
– Я поеду.
– Твоё дело.
– Поеду.
И на этот раз уехал. Ребята говорили, что до школы Колька ни разу не нашивал рубахи.
Видимо, так и было...
* * *
Весть о том, что вся школа болела корью, ускорила приезд родителей и за другими
детьми. Вслед за Колькой разъехались и остальные ученики.
С грустью покидали ребята дом, где прожили четыре с половиной месяца, где научились
читать, писать и считать. Тепло прощались они с учителем, с завхозом, с уборщицами.
Уныло и пусто стало в помещении школы: те, кто наполнял его своим гомоном, весельем,
улетели, как улетают птицы.
Но теперь учитель был уверен: как возвращаются птицы, так и его питомцы непременно
вернутся.
ИЗ ПОТЁМОК ВЕКОВ
1
Нет деревьев, нет кустарников, нет ни домов, ни фабричных труб...
Нет дорог, нет ни вех, ни столбов...
Есть небо и земля. И на земле – ничего, кроме снега.
Утро, день, вечер, ночь – ничего этого тоже нет в зимней тундре. В полдень, как и в
полночь, голубовато-серая мгла вместо дневного света. В полдень, как и в полночь, на
безоблачном небе – звезды да луна.
Под мертвенным светом луны да мерцающих звёзд изредка проносятся по снегу тёмные
островки. Узорчатое кружево рогов плавно покачивается над ними. Это ненцы
перекочевывают по тундре, перегоняют оленьи стада с одного пастбища на другое. За
оленями движется облако колющей, леденящей пыли... Проходят минуты – рогатый островок
тонет во мгле полярной ночи. Ни скрип полозьев, ни шумное дыхание животных не будят
больше замороженных окрестностей. Следы на снегу – вот всё, что напоминает о только что
пробежавшем оленьем стаде.
По свежим следам стада скачет волк, натыкается на остатки оленьих костей, хватает их
острыми зубами... Нет, тут нечем поживиться: до него его собратья перерезали путь и жизнь
отбившегося от стада оленя. Волк задирает морду вверх, секунду-другую смотрит на луну и
жалобно воет:
– У-у-у-у-у. .
Волчья жалоба не получает отзвука, как бы проглатывается морозной тишиной.
Тишина владычествует над тундрой до тех пор, пока не налетит на неё разъяренный сток
– восточный ветер.
Бушующий хаос снежной пыли страшнее тишины, страшнее самого страшного мороза.
Не укроешься вовремя от ледяных плетей стока – обессилит тебя снежный шквал, зароет в
белую холодную могилу.
Извечные жители тундры, ненцы считали снежную бурю живым существом, всесильным
злым богом. Так и говорили про нее: «Хад ярится: зла на кого-то, проглотить хочет». И детей
своих наставляли: «Человек жил-жил и умер. Человек умрёт – на его место другой придёт.
Так повелось с той поры, как земля стоит. Вместе с землёй из потемок веков и Хад пришла.
Хад не знает смерти, как не знает смерти сама земля. А как родилась земля, как Хад родилась
– то сокрыто от нас в потёмках веков. Всё, что из потёмок веков идёт, – то крепко и сильно,
как Хад, как земля, как солнце. Держись за то, что из потёмок веков идёт, – сильным
человеком станешь, знающим, как наши тадибеи – шаманы».
2
Он – как выходец из ненецкой песни-сказки о богатырях: силён и высок. На круглом лице
– пухловатые губы, нос с горбинкой и тёмные узкие, с монгольским разрезом глаза. Лоб
закрыт чёрными, как смоль, волосами. Голову несёт прямо и гордо. На встречных не
обращает внимания. Но в этой деревне у него есть друг, который всегда приветствует его с
радостным изумлением:
– Иван Максимович, ты? Здорово, здорово, дружок!
– Хань дорово, – сдержанно отвечает на приветствие Иван Максимович.
– Каково промышлял?
– Сколько ли промышлял.
– Давно ли из тундры?
– Сейчас только.
– Какова земля?
– Ничего... Не ледяная.
– Олешкам корму много, значит?
– Маленько есть.
– Надолго в нашу деревню?
Иван Максимович смотрит направо, смотрит налево, лукаво прищуривается и по-
ненецки спрашивает:
– Сярка таня? Янгу? (Водка есть? Нет?)
Эти вопросы встречаются хохотком, приятельским похлопыванием по плечу.
– Ах ты, Иван Максимович, Иван Максимович! Для кого сярки янгу, а для тебя, друг,
сярка всегда таня.
От глаз Ивана Максимовича остаются узенькие щелочки, а зубы соперничают в белизне
со снегом.
– Дашь? – спрашивает тихонько.
– За деньги не дам. А угостить – кого и угощать, как не тебя? Душа – мера: пей, пока
видишь да можешь.
– Выпить – вот как хочется! Да и дело надо сделать.
Иван Максимович скребет рукой в затылке, топчется на месте и нерешительно говорит:
– В кооператив надо бы сперва. Должишко маленький есть там за мной... Отдать бы
наперво...
– Да брось ты! Не успеешь, что ли? Знаешь, как у нас говорится: долгу век долог. Топай
ко мне! Встречу нашу спразднуем, а потом... потом шагай себе с богом в свой кооператив.
Худой ты промышленник разве, что не сумеешь каких-то там семи-восьми десятков рублей
вернуть кооперативу?
Иван Максимович очень доволен: так вот и есть. Он – хороший промышленник в двух
тундрах – Большеземельской и Малоземельной. Зачем ему торопиться в кооператив? Не
рассчитается с долгом сегодня – завтра рассчитается. А не отдаст долга в этот приезд –
весной отдаст! Всё равно надо сюда за парнем приезжать: парень в ненецкой школе учится.
И Иван Максимович решительно поворачивает оленью упряжку к дому приветливого
русского человека.
3
Комната маленькая, квадратная. Пол выкрашен тёмно-коричневой краской. На стенах –
цветастые обои со следами мух и тараканов. Такие же обои и на потолке. Налево от входа, в
углу, ссутулилась небольшая кирпичная печка. В правом переднем углу – целый иконостас,
перед которым чадит голубая лампадка. Под иконостасом – четырёхугольный голый стол,
фигурно расписанный доморощенным маляром в четыре цвета: синий, красный, жёлтый и
зелёный. На столе – большой никелированный самовар, деревянная тарелка с варёной
нельмой, глиняная тарелка с кусками сырой сёмги, сырая оленина на медном подносе, две
бутылки водки и чайные чашки.
Не только Иван Максимович – любой кочевник в доме Никиты был желанным гостем.
Жена Никиты угощала «дорогого гостя» крепким чаем, а сам Никита – водкой. Наливая по
первой, он без передышки сыпал словами – то льстивыми для гостя, то язвительными для
себя, но приятно щекочущими самолюбие оленевода-кочевника:
– Иван да свет Максимович! Друг ты мой первеющий! Для ради встречи с тобой –
самолучшим моим дружком-приятелем... да для ради этой встречи завсегда найду по одной,
да и по другой!.. За твоё здоровье, Иван Максимович! За твои удачи в хозяйстве, в промысле!
Говорят: «Пьёшь до дна – не видать добра». А по-моему, другая поговорка ближе нашему с
тобой сердцу, Иван Максимович: «Пей, да дело разумей – и всё будет ладно да складно и
удачливо». Верно ведь?.. Гляди, как по-моему надо!
Выплеснув водку в рот, Никита опрокидывает пустую чашку на свою плешь – донышком
вверх.
– Видал?
Иван Максимович хохочет:
– По-твоему же делаю!.. Только плешь у меня не выросла...
– А ты и без опрокидки на голову донышко покажи! – советует Никита, подавая гостю до
краев наполненную чашку.
Иван Максимович пьет неторопливо, но с каждым глотком голова его всё больше и
больше запрокидывается назад, и дно чашки оказывается, наконец, над его лицом.
– Вот это по-нашенски! – одобрил Никита. – Давай-ка закуси чем бог послал. Говорят,
правда, что «между первой и второй не дышат». А про закуску после первой ничего не
сказано. Не согрешим, стало быть, ежели сёмужке да оленинке честь отдадим, а после того
уж и по другой хлопнем.
– Да хоть бы и по третьей, только меня не обносите! – раздается насмешливый голос у
входа в горницу. Это – сосед и всегдашний собутыльник Никиты – рыжебородый, маленький,
весь какой-то кругленький староста тельвисочной церкви.
– Да бывало ли, чтобы без тебя я хоть рюмку выпил? – отшучивается Никита.
Переступив порог комнаты, староста сначала крестится, глядя на иконы, потом
приветствует хозяев:
– Ночевали здорово, все крещеные, – здравствуйте! О-о... да тут сегодня редкий
гостенёк?! Ивану Максимовичу доброго здоровьица на сотенку годков да каждогодно
опромышливать по сотенке песцов!
Что может быть приятнее для оленевода-охотника, чем пожелание такой богатой удачи!
Иван Максимович даже жмурится от удовольствия, как кот, которому почёсывают за ушами.
Никита наливает, между тем, водку, приговаривая:
– Не думай, что полную тебе поднесу, хоть ты и любишь приговорочку: «Чарка велика,
так и водочка хороша». А мой отец-покойник, хоть и не пил, да и за ухо не лил, а любил
поучать меня: «То и хорошо, что рот дерёт, а хмель не берёт». Пей, стало быть, по маленькой,
чтобы во рту драло, а хмель не брал.
– Всякое даяние благо, ежели от чистого сердца дается, – смиренно говорит староста,
точно подражая голосу попа той церкви, в которой и сам служит церковным старостой.
4
На столе появилась колода карт. За столом на двух венских стульях и скамейке сидят
шестеро мужчин. Жена Никиты наливает чай. Мужчины пьют чай и водку и играют в
«двадцать одно». В игре везёт хозяину дома – Никите. И он, как ни силится, не может