спрятать довольную улыбку. Щедро подливает водку в стакан, идущий посолонь1, и ни
секунды не молчит. За свою привычку говорить без умолку Никита получил прозвдще
Шоркунчик.
Игра началась недавно. Водки тоже ещё выпито немного, и игру каждый ведёт
осторожно, без азарта. Шоркунчику это не нравится. Частым хождением по кругу стакана да
крепкими насмешками-прибаутками старается он подогреть играющих.
– Какие мы игроки? И какие мы питухи? – говорит он возмущенно. – Не в деньги нам
играть, а в спички! Не водку нам пить, а чаем кишки ополаскивать! Посмотрел бы мой
покойный отец на нас, игроков да питухов, плюнул бы! Он – помню я – так, бывало, делал:
выпьет зараз пять ли, шесть ли стаканов вот таких же чайных, как этот, крякнет после этого,
рукавом усы подотрёт и пятисотенную на стол выбросит. «Банкую, – говорит, – ото всех.
Налетай, которые сразиться желают». Д-да... Вот как старики-те жили. А мы – что?
Пятиалтынку проиграем и чуть что не волосья на себе рвём.
– Не те времена пошли, Никита Ефремович, не те времена, – вздыхает церковный
староста. – Раньше люди больше к божьей помощи прибегали, и бог помогал им: получше
нынешнего народишко жил.
Староста, перед тем как сесть за игорный стол, крестится:
– Господи, благослови! Господи, помоги!
Помощь божья ему нужна, чтобы обыграть таких людей, как Иван Максимович. Он и
Шоркунчик – они только и играют сами от себя, а все остальные, кроме Ивана Максимовича,
подставные фигуры: все играют на их деньги. Их задача – помочь Шоркунчику обыграть
ненца. С этой целью Шоркудчик наливает в стакан больше обычного водки, когда очередь
доходит до Ивана Максимовича. И тот постепенно хмелеет. Хмелеют и другие игроки:
напиться на даровщинку – это вся награда от старосты и Шоркунчика за помощь в игре.
Сами же – Шоркунчик и староста – больше прикидываются пьяными: они чем дальше, тем
1 Посолонь – по ходу солнца.
меньше пьют из стакана.
В Иване Максимовиче порции водки вызывают, исключительную весёлость. Он
вспоминает смешные истории из жизни кочевников и, коверкая русский язык, передаёт их в
лицах. Собеседники и партнеры по игре надрываются-хохочут от его рассказов.
Играет Иван Максимович в эти минуты осторожно, с расчётом и часто выигрывает. При
каждом его выигрыше все пьют:
– Ну-ко, Иван Максимович, – балагурит Шоркунчик, – проздравить тебя надо с
выигрышем. Пей-ко, друг!.. Ох, да и хороший же ты человек! Увижу тебя – сразу отца
вспомню. Хорошие времена вспомню, когда в тундре песцов и оленей было... видимо-
невидимо! Ну, и играли тогда все, как вот ты теперь играешь: не спрашивают, велик ли банк,
а говорят: «Даёшь!»
Ивану Максимовичу лесть приятна, как сырая, теплая оленья печёнка. Он щурит глаза и
опрокидывает в рот из стакана всё до последней капли.
– Ах!.. – крякает он. – Хороша сярка! Силу человеку придаёт, греет лучше всякой печки и
глаза просветляет: больше и лучше видишь, когда выпьешь.
Но проходит час-другой, и веселость у Ивана Максимовича сменяется мрачной
молчаливостью. Молчаливость переходит в жалость к себе самому, в слезливость.
– Выненцу1, ох, тяжело жить! – начинает жаловаться он Шоркунчику. – Так тяжело, так
тяжело – ы-ых!
Шоркунчик подмигивает старосте: дескать, пора! Ставки сразу же увеличиваются. Рубли
и серебряная мелочь заменяются червонцами.
Иван Максимович не замечает этой перемены. Он молча прикрывает рукой всё, что есть
в банке: его интересует не выигрыш – он занят тем, что у него наболело. И, играя,
продолжает жаловаться:
– Темно в нашей тундре, сами мы народ тёмный. И всё, что было до нас, не знаем мы.
Всё закрыто от нас потёмками. Нам старики говорят: «Так было раньше». И мы верим
старикам. А так ли было, как старики сказывают?
– Старики ваши – знающий народ, – уверяет Шоркунчик, снова подмигивая старосте, –
они всё знают. Всю жизнь прошли. Стариков и слушать надо, и уважать надо. Тогда жизнь
хороша будет. Гляди, что нынче делается: голод, недохватки. А почему? Старших не стала
молодёжь слушать!
– Так. Ты говоришь... Так... Теперь я скажу о стариках. Ты знал моего отца?
– Хороший человек был!..
– Вот-вот! И я говорю: хороший. А только зачем он меня заставил женку брата моего в
жёны взять? А? Откуда такое право? Он говорил: так было при стариках. А мы знаем, как
было при стариках? Нас не было при стариках. Мы ничего не знаем, как старики жили.
Выходит так: не видел, а поверь. Зачем верить, раз я не видел? Мы – тёмные люди, старики
ещё темнее нас были. Зачем верить тому, которое из потёмок идёт?
– Ты уже не в большевики ли записался? – насмехается церковный староста.
– Большевики в тундре – старики. Мой старик-большевик велел мне женку брата в жены
взять, а я не люблю. Я не хотел её. Он говорит: «Так водилось с тех пор, как земля стоит». –
На что мне земля? Пусть стоит земля, а мне надо женку. Женки брата я не хотел, а старик
велел. Что вышло? Я пить стал. Стал в карты играть. Женка не издыхает, и я буду пить и
играть, пока она не издохнет. Она не издохнет – сам я издохну. Ы-ых!.. Пропащий я человек!..
Скрипит зубами Иван Максимович, и из глаз его текут слёзы. А Шоркунчик и церковный
староста только этого и ждут. Староста обхватывает шею Ивана Максимовича и в ухо ему
кричит участливо:
– Эх, дружок ты мой! С кем грех да беда не живёт? Ну, только супротив воли отца, хоть и
покойного, грех идти: накажет бог!
А Шоркунчик по самолюбию Ивана Максимовича крепко ударяет:
– Иван Максимович! Друг!.. От тебя ли такое слышу? Кто ты: баба или мужик? Пристало
ли мужику слёзы лить? Нет, друг, прямо скажу – не пристало. Да... Мужик, ежели горе его
1 Выненец – ненец-тундровик, кочевник.
настигнет, он возьмёт вот такой стакашек да опрокинет. Для здоровья пользительно и на
душе – мир да тишина.
– Правду, правду говоришь, Никита Ефремович, – поддерживает Шоркунчика вся
компания.
– Налей-ко! – хрипит Иван Максимович.
У Шоркунчика стакан до краёв уже заранее налит.
– Кушай на доброе здоровье, Иван Максимович! И плюнь ты на это дело. Играть будем и
пить будем!
– Пить и играть! Играть и пить! – кричит Иван Максимович. – Правильно слово сказал,
друг! Подвинься сюда, друг: целовать хочу тебя.
Шоркунчик крепко обнимает его за шею и крепко целует в губы.
– Люблю, – кричит, – правильный ты человек! Вот за эго самое и люблю тебя.
Начинается азартная игра. У Ивана Максимовича не оказывается денег. Он тащит мешок
со шкурками из-под стола.
– Двух песцов на кон ставлю, – заявляет он заплетающимся языком.
Шоркунчик, и староста делают строгие лица. Староста даже встаёт. Шоркунчик
торопливо бормочет:
– Я на пушнину не играю.
– А на что... играешь?
– На деньги, Иван Максимович. Только на деньги!
– Шкуры – не деньги?..
– Не деньги. Нельзя на шкуры. Нынешняя власть засудить нас может, ежели мы примем
от тебя шкуры. Ты сам знаешь это. Сонет тебе такой даю: продай шкуры, играй на деньги.
Иван Максимович вытаскивает из мешка еще две песцовые шкурки. Бросает их на стол.
– Твоя цена – мои деньги. Бери!
Шоркунчик отстраняет рукой шкурки.
– Не беру. Не занимаюсь этим делом. Пошли вот кого-нибудь из ребят, пусть продадут.
– П-пусть... Я на всё согласен.
– Беги, Микола, – подмигивает одному из подставных игроков Шоркунчик, – одним
духом лети!
Парень сгребает со стола пушистые белые шкурки и прячет их за пазуху. Выписывая
ногами замысловатые, путаные фигуры, он идёт к двери. Шоркунчик кричит на него:
– Крепись, чёрт! Молодой парень, а раскис с трех стаканов... Растеряешь шкуры – голову
сорвём!
– Б... будь б... бла-агонадёжен!
Но Шоркунчик для «благонадежности» выходит всё же проводить Николая. Закрыв дверь
в комнату, он бесцеремонно, собственной рукой вытаскивает из-за пазухи парня шкуры
– Убирайся на поветь! Полежи в сене там, – шепчет он и возвращается в комнату. Сидит
для отвода глаз минут десяток спокойно, а потом начинает тревожно ёрзать на стуле.
– Что оно долго Микола-то?
Его успокаивают:
– Никола – парень верный.
– А всё же схожу, проведаю.
И идёт. А минуты через две-три возвращается вместе с Николаем и с деньгами в руках.
– Получай, Иван Максимович. По сорок рублей за шкуру на круг дали.
– Н-но? Маловато как быть.
Шоркунчик суёт деньги Николе, но из своих рук не выпускает их.
– Бежи, парень. Скажи: не согласен.
Но Иван Максимович хоть и пьян, а знает, что больше не получить. Надо или игру
бросать, или отдать шкурки за то, что дают. Он хочет играть. Поэтому хватает Шоркунчика за
руку.
– Сюда давай. Чего время терять? Играть хочу.
Иван Максимович очень быстро проигрывает всё содержимое мешка. И мирится с этим.
Ему кажется, что это так и полагается, что это тоже идёт из какого-то тёмного далёка, которое
он не особенно любит, но которого суеверно боится.
Когда он проспится, «друзья» опохмелят его. Веселый, с песнями поедет он в тундру –
добывать новых песцов.
ПРОИГРЫШ
1
Когда сотрутся все признаки граней между ночью и днём, значит, в тундру идёт весна...
Ненцы торопливо готовятся к перекочевке на побережье льдистого моря: там не так
силён натиск гнуса, там не только обилие пищи для оленей, но и никем не считанное
количество дичи и нежной, жирной рыбы. Самое же главное – там, на берегах студёного
моря, неоглядны, бескрайны просторы, милые кочевнику так же, как птице.
Но там не достать ни дроби, ни пороху, ни хлеба, ни соли, ни сахару, ни чаю, ни ружья,
ни сетки, ни пёстрого ситца на рубаху, ни цветного сукна для украшения одежды, упряжи,
рогов оленьих.
Иван Максимович – не исключение: ему тоже нужны запасы продуктов на лето и нужно
промысловое оборудование. Но он едет обычно не по той дороге, которая ведёт к ненецкому
кооперативу, а туда, где ждёт его сладкоголосый, обходительный Шоркунчик.
В эту весну Иван Максимович, впрочем, минует Шоркуичика. В этот раз с ним едет жена
Марина. Не только запасы сделать надо Ивану Максимовичу. Ему надо увезти сына из
школы. И надо с этим торопиться: с каждым днём снега всё больше и больше набухают
водой, того и гляди, забереги появятся на реках.
Но в школу Иван Максимович жену не взял, оставил её в деревне. Один едет Иван
Максимович к школе, торопится, на оленей гикает, хореем погоняет, сам песню поёт:
Время хорошее – весна, весна идёт,
Тёплый ветер на тундру несёт,
Стало на тундре от тёплых ветров,
Как под шкурой оленя, тепло.
Вот подъеду я к школе,
Сыну Степану так скажу:
Ехать нам, ехать, Стёпушка, надо
Скоро-скоро, скорее, чем ветер.
К морю нам ехать, ехать пора.
Сядем с тобою мы на олешков,
Сядем да крикнем: ветер, гонись – не догонишь!
Так пел Иван Максимович и думал, что так и сделает: быстро-быстро помчится вместе с
сыном в тундру. Но дорога – по пословице – оказалась крива, а на дороге – пива. Не утерпел
Иван Максимович: чарочку-другую по случаю хорошего промысла хлебнул-таки по дороге и
в школу приехал крепко навеселе.
Около сорока ребятишек возилось над развешиванием плакатов и разноцветных
бумажных флажков: украшали к Первомаю школьный – с большими итальянскими окнами –
зал. Пестрота приукрашенного зала вызывала у них бурю восторга: крики, смех, топотня –
весь дом дрожит!
И над всем поднялся, всё покрыл крепкий голос Ивана Максимовича:
– Дорово, мошкара! Гэть!..
«Мошкара» прилипла к полу. Сорок пар глаз на мгновение задержались на плотной
фигуре вошедшего. Как по команде, в сорок детских глоток гаркнули хоть и нестройно, но
оглушительно:
– Здорово, Иван Максимович!
И тотчас зашушукались:
– Ванька Проигрыш за Степаном...
– Пья-аный...
– Чудить начнёт...
– Под сцену полезет – волком выть...
И всё это шёпотом. Со смешком, но и с тревогой.
А Ивану Максимовичу любо – вся школа знает его! С ухмылкой на лице шарит он
пьяными щелками глаз по детским фигурам. Сам покачивается, ищет у стены опоры. И опять
зыкает, что есть мочи:
– Где мой сын – Степан Иванович? Подать его сюда! Гэ-эть, комары пискуцие!
Ребятишки облетели глазами углы – нет Степана Ивановича! Стайкой метнулись за
сцену, пропали за кулисами.
Проигрыш подбадривает детвору добродушным гарканьем:
– Куд-да?.. Ушканы!..1 Мошкара!..
А ребятишки, и верно, как мошкара, облепили притулившегося к окну, за кулисами,
Степана. С назойливостью комаров дудят тому в уши:
– Выходи, Степан!
– Чего боишься? Выходи к отцу!
– Он тебе ничего не сделает, выходи!
– Выходи! А то пугать начнет всех!..
Степан и без ребят знает: отец ему ничего не сделает. Не помнит Степан, чтобы отец ему
когда-нибудь худое сделал. Не знает, что такое отцовские побои. Да что побои! Никогда не
ругал Степана отец, кроме как в шутку.
«Отец – очень хороший человек. Нет больше таких хороших людей, как отец», – так
думает Степан. И не потому он убежал за кулисы, что побоялся отца, а... просто стыдно стало
парню за своего пьяненького родителя. Вот и спрятался он от ребят, чтобы не показать им
своего пылающего лица. Разве ребята что понимают? Им бы только поиздеваться, похохотать
над кем! У самих отцы – нестоящий народ: промышляют худо, стреляют худо, рыбы ловить
не умеют. А у Степана отец – лучший стрелок в тундре. Лучше всех знает, когда какой рыбе,
какому зверю ход будет. .
Знает все тропинки в тундре. Знает озера, на которых гуси и утки линьку будут
переносить. По тому, как летят гуси весной, знает, какое лето будет. Отец Степана всё знает!
И многие идут к нему за советом, хоть он и не тадибей. Но отец не любит матери и
временами запивает. И тогда садится за карты. Его всегда обыгрывают и за это зовут
Проигрышем. Прозвища отец не любит. Зато любит почудить, когда не перепьёт. Над ним
смеются. И он смеется. А Степану обидно: зачем такой хороший отец смешным себя делает?
Сказать бы всё про отца ребятам... Да разве скажешь, когда сердце бьётся от боли, а лицо
краснее кумача! Только и остаётся, что спрятать глаза, смотреть через стекло на улицу и
ничего не видеть. Можно ещё пальцем водить по оконному стеклу и делать вид, что скрип
стекла (так вот: уй-у... уй-у...) тебя занимает. Можно и ещё чем-нибудь таким заняться, чтобы
спрятать лицо. Да разве это спасёт? Разве ребята отвяжутся когда-нибудь? Они тащат
Степана за рубаху. Дудят в уши!
– Выходи! Выходи-и-и!..
Молча и решительно отстраняет Степан самых назойливых. Куда там! Ещё яростнее
набрасываются:
– Выходи!..
Как пилой – бревно:
– Вы-хо-ди... и-и... и-и...
Больно Степану. Так больно – кричать хочется, плакать. И заплакал бы или бросился бы
на своих мучителей с кулаками, да помешал отец, зарычавший:
– Волк бежит, ушканов всех сожрёт!
С визгом бросились ребятишки в разные стороны. Запутались в закулисной тесноте.
Одну кулису прорвали, другую опрокинули. Побарахтались бесформенной кучей на сцене и
горохом раскатились по залу, ловко увертываясь от объятий бегающего на четвереньках и
воющего волком Проигрыша.
1 Ушканы – зайцы.
Отлип Степан от окна. Вышел на сцену. Нахмурил чёрные брови: отцу хотел крикнуть
обидное, злое.
За то злое хотел крикнуть, что не любит отец матери, обижает её. За то, что пьяный в