школу пришёл. За то, что в карты играет. За то, что себя смешным в глазах других делает. За
то, что его – Степана – на посмешище ребятам выставляет.
Но увидел со сцены отца, комично передававшего волчью побежку, и прошла злость.
Смешно стало.
Школяры в восторге начали прыгать по залу на четвереньках вместе с отцом Степана. Но
они уже не волка передразнивали, а самого Ивана Максимовича. Смешно задрав головы, они
подвывали Проигрышу.
Понял Степан, что «волчье представление» поведёт к злым шуткам над ним самим. Смех
оборвался. Жалко стало отца и себя самого. Прыгнул со сцены – и к отцу:
– Встань, отец! Стыдно...
Сам зарделся. На черных глазах заблестела влага. Чёрные брови напружились.
Иван Максимович как будто из лодки в холодную воду вывалился: сразу протрезвел.
Быстро поднявшись на ноги, до боли сжал плечи сына.
– Ты... Степан Иванович... Мой сын... Ты мне сказываешь это?
Степан хотел сказать что-то... В глазах прочитал отец совет сына и поднял его за
подмышки выше своей головы.
– Люблю!.. Молодец, Степан Иванович!
– Иди спать, отец, – тихим, но настойчивым тоном сказал поднятый на воздух Степан.
– Иду... Ты говоришь, и я иду. Завтра поедем. – И поставил осторожно Степана на пол.
– Дай только с ребятами проститься. Можно?
И, не дождавшись ответа, набрал в легкие воздух, поднял голову:
– Прощай, мошкара! Гэ-эть!..
Давясь хохотом, разнобойно ответили в сорок глоток:
– Прощай наперво! О-о...
С треском захлопнулась входная дверь, и в зале началось такое!.. Всё, что только что
было, передавалось теперь в лицах и бессовестно перевиралось и коверкалось.
А Степану жарко. Не от ребячьих насмешек жарко – от отцовских слов. От жары в зале
кажется тесно, и Степан, перескакивая через ребят, изображающих его отца, выбегает на
улицу.
2
Проигрыш шёл из школы и сам с собой разговаривал:
– Мой сын Степан Иванович хорошо сказал: «Иди спать». Я иду. Спать иду! Сын сказал –
я сына слушаю. Потому слушаю – один у меня сын. У-умный сын растёт! Сын не будет
играть в карты. Сын не будет вина пить. Сын – один. Ему не надо в жёны брать жену брата.
Он возьмет такую жену, какую ему надо. Он будет любить жену. Жена будет любить его. А я
не люблю свою жену. Потому не люблю – не моя она жена, жена брата моего. Мой отец
сказал: «Умер твой брат, ты возьмёшь его жену себе в жёны». Я отца слушал. Я сделал жену
брата моей женой. Что вышло? Хорошо вышло? Худо? Худо вышло. Пить стал вино. В карты
стал играть. Потому пить стал, играть стал – не хотел брать жены брата в жёны себе. Отец
заставил. Потому заставил – закон такой в тундре есть. Закон такой в тундре был десять лет
тому назад. Такой закон был сто годов назад. И десять сотен годов назад был такой закон. Я
не смел пойти против закона. Сыну – Степану Ивановичу – не надо идти против закона.
Потому не надо – он один у меня. Это хорошо. Хорошо! Когда он вырастет, жену возьмёт,
детей будет иметь. Тогда мой род будет жить. Хорошо! А умрёт сын до женитьбы? Ой, худо!
То опять совсем худо! Худо, как всего ребят – один сын. Других моя жена не даёт. Почему не
даёт? Не знаю, не знаю. Ой, ой, худо!.. Надо ребят. Надо много ребят. Тогда – хорошо. Теперь
один сын. Это – худо. Умный сын. Такой умный, как мой отец, как я сам. Хорошо, как жить
будет. Не будет жить – жену убью, на другой женюсь. Убью!..
Проигрыш остановился. Раскрыл темные щелки глаз во всю ширину и ещё раз спокойно
сказал:
– Убью... Скажу – сама издохла. Так будет, как сын умрёт. Сын – умный. Сына слушать
буду: пойду спать... Куда?
Посмотрел, пошатываясь, на все дома: на каждый дом пальцем показывать стал,
приговаривая:
– В этот? Не хочу. В этот тоже не хочу. . Не хочу к русакам, не хочу к ижемцам. Пойду к
едомцу1 Естошке. Скажу ему: «Спать к тебе пришел». Естошка вина не пьёт, в карты не
играет. У него спать – вина пить, не надо, в карты играть тоже не надо. Это хорошо: спать
много можно. Пить тоже можно бы, да сын не велел пить. Сына слушаю. Потому спать иду к
Естошке. Естошка тоже, как я, хороший мужик. У него голова хорошо думает. Моя голова
тоже хорошо думает. Две хороших головы сойдёмся – хорошо поговорим обо всём. Одно
Естошка неладно сделал: тундру бросил, живет, как русак. Ну, то опять его дело. Моя голова
– умная голова, Естошкина голова – умная голова. Две умных головы вместе думать будут.
Что думать? Не знаю. Пока не знаю. Приду к Естошке – тогда узнаю.
И, слегка пошатываясь, вперевалку идёт-бредёт тихонечко Проигрыш в самый конец
деревни. Попадающиеся ему навстречу русские и ижемцы слышат его воркотню и
подмигивают друг другу:
– Проигрыш опять сыт. Прикупил опять, наверно, к тринадцати «четыре сбоку».
3
У Евстохия Лагея изба и небольшой двор. Изба бедна обстановкой (один стол да две
скамейки), но богата тараканами да ребятами: тараканами до отказа забиты все щели в
стенах, а шестеро ребят разного возраста ухитряются спать и играть на русской печке.
В избе сыро и грязно. Но Евстохий Лагей доволен и такими «хоромами».
– Всё лучше, – говорит он, – чем по чужим углам с ребятами таскаться.
Годов пятнадцать назад у Лагея пали все олени от сибирки2, и он нанялся к богатому
ижемцу. Десять лет жил у ижемца в работниках. В работницах жила и его жена.
– И жить бы мне до смерти в работниках, – рассказывал на ненецких съездах Лагей, –
кабы Советская власть не пришла. Советская власть дала мне маленько денег, и я хозяйство
своё завёл: домишко поставил, лошадь да корову купил. Живу теперь лучше, чем в
работниках. Одно только худо: ребята малы, работать некому. Хорошо, как в рыбную артель
попадёшь, нажива хорошая бывает, и работать артелью много полегче будет, чем в одиночку.
За артель, за кооперацию Лагей стоит крепко.
– Через свой кооператив да через артели мы свет увидим, – убеждает Лагей своих
сородичей-едомцев и выненцев.
За свои советы он получает кой от кого ругань, а есть и такие, что слушают его советы.
На Проигрыша он ещё ни разу не наседал и очень обрадовался, когда тот шумно
ввалился в избу.
– Эге, Иван Максимович! Проходи-ко, проходи... Каково промышлял?
– Ничего, маленько промышлял.
– И всё уж пропить да проиграть успел?
– Ха-ха-ха... Нет ещё. Не успел.
– В кооператив сдал?
– Нет, не сдал.
– Вот это неладно. Надо всё сдать в кооператив. А тогда уж как хочешь: хочешь – пей,
хочешь – играй.
Проигрыш скрипнул зубами.
– Не могу, Евстохий Парфентьевич! Не могу!
– Но-о... А то почему?
1 Едомец – осёдлый ненец.
2 Так называли ненцы болезнь оленей – сибирскую язву.
– Душа не переносит.
– Чего?
– Жены душа не переносит.
– Разведись. Нынче это просто: сходи в рик – и готово.
– Но-о?.. Только и дела?
– Только и дела.
– Рик от жены избавит?
– Избавит.
– Другую даст?
– Сам найдёшь другую.
– Ха-ха-ха... Вот как нынче просто, парень! Но и но... А в тундре что скажут, как
разведусь?
– Поговорят-поговорят, да и перестанут. Слово не дым – глаз не щиплет. Когда старики
говорят, ты мигай да мигай – промигаешься.
– Вот так вот! – хохочет Проигрыш. – Выходит, ты стариков не советуешь слушать? А я
старика... отца послушал: на жене брата женился, теперь маюсь.
– Не всё хорошо, что старики сказывают.
– Правда?
– Почему не правда? По себе знаешь, что не всё хорошо.
– Так-так! Верно! Знаю. Вот верное слово сказал. Расцеловать тебя хочу за это слово.
– Целовать – это можно. Да ты пьян немножко. Ляг, поспи, а после с тобой ещё
поговорим.
– Хорошо, хорошо... Ты в одно слово с сыном моим. Тот говорит: спать иди. Ты
говоришь: спать иди. Показывай место, где спать можно.
– Хоть на пол здесь, к столу, ложись, хоть на поветь – в сено – иди.
– На поветь. Я лучше на поветь. Там воздух легкий. Буду там лежать, буду думать о том,
что ты сказал.
4
Проснулся Проигрыш рано. Вспомнил разговор с Евстохием, и губы его расплылись в
улыбке.
– Надо ещё раз поговорить, – решил он. – Пойду, поговорю, пока ребята спят.
Осторожно зашёл в избу и разбудил Евстохия.
– Говорить с тобой хочу о вчерашнем...
– Проснулся? – спросил Евстохий, раскрывая заспанные глаза.
У Проигрыша ухмылка во все лицо.
– Проснулся. Теперь говорить с тобой хочу.
Евстохий разбудил свою жену.
– Вставай да самовар ставь.
Когда умылись и сели за стол, Проигрыш начал выспрашивать:
– Куда жена пойдёт, как разойдусь с ней?
Лагей подумал с минуту. Не бывало ещё такого случая, чтобы выненцы с женами
разводились. Но отвечать что-нибудь надо было, и отвечать так, чтобы не спугнуть Ивана
Максимовича. И он отвечал уклончиво:
– В рике тебе скажут.
– Ещё спрошу: сын наш за кем останется?
– Это – как вы с женой уговоритесь, так и будет. Уговоритесь за тобой парня оставить –
за тобой будет, за ней – за ней. Промежду вас тут согласие нужно.
– Так-так... А как она не захочет уступать?
– За ней и оставят. Закон такой: при матери ребёнок остаётся, ежели она не захочет с
отцом оставить.
– Худой опять это закон: бабе право дает. В тундре нет такого закона, чтобы бабе право
было...
– Как нет? На соборках нынче и из тундры бывают бабы.
– То опять худая власть, которая бабу с мужиком равняет.
– В работе с тобой баба твоя – не ровня тебе?
Проигрыш замялся. Он знал, что его жена работает больше его самого. Всю тяжелую
работу он сваливает на жену. Да и ему в промыслах иногда помогает жена, а он ей в работе –
никогда.
– То о чём говорить, у всякого дела хватает: у бабы своего, у мужика – опять своего.
– Старики – те не так опять говорили. Старики говорили: «Ничего баба не может из того,
что мужик может». Опять скажу, ты старика отца своего послушал – век маешься.
– То так. Маюсь... Сговориться, выходит, о парне надо?
– Надо сговориться.
– Ладно. То ладно. Тебя послушаю. Парня сегодня из школы возьму. С ним в чум поеду.
Сговорюсь с женой – в рик пойду. К тебе наперёд зайду.
– Заходи. Только ещё советую: промысел сдай в кооператив.
– Ладно. Ладно. Послушаю.
Смеющийся, довольный вышел Иван Максимович от Лагея – и прямо в школу.
– Парня домой повезу, – сказал в школе учителю.
Тот попробовал отговорить:
– Оставил бы еще дня на три. Проведём вот праздник первомайский, тогда и бери.
– Нет, так опять неладно будет. Дорога портится, да и дело дома есть. Нельзя оставить
парня на три дня.
5
Услужливый Никола прибежал, запыхавшись, к Шоркунчику:
– Проигрыш всех песцов да лисиц в кооператив сдаёт!
– Ну-у? Ай, врешь?
– Сам погляди сходи.
– Пойду и то... Николи не бывало, чтобы Проигрыш все шкуры сдавал. Не пьяный?
– Трезвёшенек, как стёклышко.
– Что за оказия!.. Пойдем, поглядим. А ты вот что, Николай, – сбегай к старосте
церковному. Скажи ему об этакой диковине.
– Могу.
– Да не кричи на всю-то деревню.
Никола нахлобучил на глаза драную фуражку.
– Могила! – и прихлопнул себя ладонью по голове.
– А то гляди у меня, – пригрозил Шоркунчик. – Скажи, чтобы тоже в лавку зашёл.
До 1931 года центром двух тундр – Большеземельской и Малоземельской считалась
деревня Тельвиска. Ненецкий рик, ненецкая школа, больница, кооператив – всё это было в
Тельвиске. Громкоговоритель, телеграфное и почтовое отделение, милицейский пункт,
агентство Госторга, общество потребителей «Рыбак», промысловое товарищество «Печора» –
всё это находилось в Тельвиске, деревне, насчитывающей сорок дворов.
Самое важное в центре – дело. А первейшее дело у ненца – зашить хозяйственные дыры.
Иди, стало быть, в торговые предприятия. Не беда, что и денег нет. Мохнатые и пышные
шкурки – разве не те же деньги? Всегда было так: шкуры вместо денег ходили. Чего на рубль
не добудешь, то на пушнину само придёт.
Раньше, когда в Тельвиске жил урядник, менять меха на товары нужно было у Павловых,
Терентьевых, Сумароковых и иных более мелких «благодетелей» тундры.
А вот при Советах всё на иной лад обернулось: сами ненцы торговать стали. Сложились:
кто – рубль, кто – пятерку, а кто и тридцать рублей дал. Купили на собранные деньги товаров
и свою – ненецкую лавку открыли.
Над лавкой вывеска. И на вывеске надпись. Сами ненцы читать не горазды, да грамотные
люди сказали про надпись на вывеске: «Кочевник». И к этому слову стало другое, незнакомое
раньше, прицепляться: кооператив «Кочевник».
«Кочевник» – старое слово, знакомое. Запомнилось сразу. Привыкли и к новому. И – ведь
вот поди ж ты! – стал кооператив столь же нужным, как олень в тундре.
Без оленей в тундре погибель человеку, а без кооператива почти всякому новому делу –
могила.
– Кооператив наш, как запасливый отец, – говорят ненцы. – Задумали рыбу промышлять
– кооператив сетку припас. Только бери да лови. Артелью задумали какое ли дело начинать, –
кооператив материалу даст, совет, как лучше сделать, даст, а то и человека знающего
пришлёт, когда своего не найдём. А олени падут – тоже опять кооператив поддержку даёт.
И едут ненцы со своей нуждой в кооператив за сотни километров.
Комната у правления кооператива просторная, а часто бывает набита людьми до отказа.
Приезжие садятся по тундровому обычаю прямо на пол. Каждому из приезжих надо
поговорить с правлением о своих делах. И каждый терпеливо ждёт очереди.
Курят, перекидываются фразами о новостях в тундре, о промыслах, об «арка исполкоме»
(о большом исполкоме), который ненцам «помощь даёт».
У стола продолжается очередное объяснение члена правления с членом-пайщиком.
– Топере-ка мы расходимся с Филиппом-то, с братом-то с моим. Как ноне с долгом-то
будет? Пополам распишете или как?
– Семьи-то у вас с Филиппом одинаковые?
– У него – сын да баба. У меня опять тоже сын да баба.
– Ну и ладно. Пополам и распишем, значит.
– Вот-вот... И мы с Филиппом говорим: пополам.
– Сделаем.
– Я вам песцов десятка-то поболе, надо быть, привёз да лисиц две. Постелей телячьих
опять около двух десятков. Посмотри-ка всё да посчитай опять, много ли мне на товары-то
останется?
В кооперативе Иван Максимович бывал очень редко. Заезжал за какой-нибудь мелочью:
весь свой промысел он обычно проигрывал, и в долг ему не верили. На этот раз он сдал
много песцовых и лисьих шкур, и заместитель председателя правления кооператива Фёдор
Фёдорович предложил ему набрать товаров на тысячу рублей.
В пот ударило Ивана Максимовича от такой неслыханной суммы.
– Чего теперь дашь мне? – спрашивает у продавца.
– А тебе что надо?
– Перво-наперво муки ржаной два мешка надо. Ещё белой опять два.
– А ещё?
– Чаю ящик да сахару мешок.
– Чай теперь по норме.
– Но-о? По норме?.. А какая такая норма?
– На каждого человека даем кило сахару на месяц да по осьминке чаю.
– Но-о? Ну, давай на год на всех, сколько приходится.
– Ещё что надо?
– Табаку опять, потом спичек... На пинжак да на штаны мне. Парню моему тоже на
пинжак да на штаны.
– А бабе твоей на сарафан – надо?
Поскреб Проигрыш в затылке. Подумал: «Зачем бабе на сарафан покупать буду, как
разойтись хочу с ней». Но продавцу сказал другое:
– Давай, давай!.. На сарафан бабе тоже давай! Фонарей ещё две штуки дай да керосину.
– Мыла ещё, – подсказывает Степан, привыкший в школе к чистоте.