особенно тяжелым для всей семьи Ионы. Неудачно охотился в том году Иона Выучей с
сыновьями, и вся семья жестоко голодала.
Пятилетняя Марина как-то пролепетала старшему брату, собиравшемуся на охоту:
– Пойду с тобой. Мышь найду – съем.
Тот был сам голоден и понял голод ребенка.
– Пойдём.
Марина уселась на санки позади брата и тот погнал тройку оленей к сопке, чтобы
посмотреть оттуда, не видно ли где какого зверя. И с сопки Марина первая увидела стадо
оленей. Она толкнула ручонкой в спину брата и сказала:
– Ты!.. (Олень.)
Тот оглянулся.
Да, Марина видела оленей... Сначала он подумал, что это ручные олени, но, вглядевшись
попристальнее, обрадовался:
– Дикие!
Сделав большой крюк, брат сумел подкрасться к стаду и убил трёх оленей.
Вся семья Ионы в тот день была сыта. А про Марину отец сказал:
– Счастье девка приносит. Надо её на охоту брать.
Через несколько дней второй брат Марины поехал с нею на осмотр капканов и в одном из
них нашел лису-серебрянку. Шкурка такой лисы ценилась в ту пору очень высоко. От ижемца
Павлова, торговца в селе Пусто-озеро и владельца нескольких оленьих стад, в каждом из
которых было не меньше одной-двух тысяч голов, Иона получил за шкурку серебрянки
четыре сотни оленей. С той поры у Марины в косах и на расшитой панице появились медные
колокольчики. Каждое движение её стало сопровождаться легким звоном меди. Сестры
соперничали друг с другом в желании помочь Марине, облегчить её жизнь и стойко
переносили щелчки и ругань отца и матери: они молча, суеверно признавали право Марины
на исключительную любовь отца, матери, братьев.
И Марина росла капризной и требовательной. Это, впрочем, не помешало ей к
тринадцати годам научиться делать всё, что полагается ненецкой женщине: снимать с оленя
шкуру, выделывать эту шкуру, шить одежду и обувь, собирать топливо, варить мясо,
устанавливать и снимать чум, укладывать разное барахло в лари, привязывать шесты и
покрышку чума к санкам. Узнала Марина и большинство ненецких обычаев. К ней уже и
жених сватался, но Иона не выдал её только потому, что все ещё видел в ней живую богиню
промыслового счастья.
2
Зима в том году выдалась морозная и вьюжная.
С пастьбы оленей, по утрам, Иона возвращался в чум иззябшим, злым.
К его приходу жена всегда накладывала много дров на огонь, чтобы было теплее в чуме.
Марина, единственная из дочерей, ещё не выданная замуж, помогала матери заготовлять
дрова и поддерживать огонь.
Однажды Иона вернулся от оленей особенно мрачным: ночью напали на оленей волки и
загрызли трёх важенок.
Мать прикрикнула на Марину:
– Больше дров клади! Видишь – замёрз отец.
Марина набрала охапку еловых сучьев и бросила на огонь. Сучья весело затрещали, а
Иона начал рассказывать про нападавших на оленей волков.
Пеляпа, слушая рассказ и поохивая, наливала Ионе чай из кипящего над огнем чайника.
Когда она стала снимать чайник, из костра прыгнул ей на голову уголёк...
Ужас исказил лицо женщины.
Озверело вцепился в горло Пеляпы Иона. Завыл, брызжа слюной:
– Дьявол! Чёрт! Ведьма... Оторву голову!
Марина заступилась за мать: повисла на руке отца.
– Отец, не тронь! Не бей! Мать не виновата, я знаю...
Но Иона знает от стариков: «Уголь бросают боги на голову неверной жены».
Боги!.. Разве может Иона сомневаться в знаниях богов? Разве может он допустить, что
боги врут, а его жена и дочь говорят правду?
Нет, все тадибеи-шаманы во всех тундрах говорят одно:
– Боги знают то, что не дано знать человеку. Боги знают не одни дела – знают все мысли
человека.
И так утверждают не только тадибеи-шаманы, так утверждают русские тадибеи-попы в
церквах:
– Бог всё знает, все видит. Бог справедлив.
Неужели врут все тадибеи?!
Нет, не верит Иона ни жене, ни дочери! Он верит тадибеям, поэтому бьет наотмашь
Марину по голове.
Удар пришелся в темя. Марина, тихо охнув, упала возле огня. Правая её рука попала в
огонь.
Иона, схватив жену обеими руками за горло, приподнял её и бросил оземь. Плюнув
потом в лицо лежавшей, он повернулся к Марине и отдернул её от огня, прикрикнул:
– Что притворилась? Собирай чум!
Через несколько минут он убедился, что Марина не дышит. Животный страх охватил
Иону, вытолкнул его из чума.
– Поганое место! Проклятое место! – плевался он, торопливо разбирая чум и в
беспорядке наваливая весь скарб на сани.
Семь оленьих упряжек уже стояли около чума: готовился в этот день Иона к перекочёвке
и оленей запряг до того, как зайти в чум, позавтракать и напиться чаю.
3
Когда Марина очнулась, рядом она увидела хрипевшую мать. Отец уже отъезжал от
«поганого места».
Она пронзительно крикнула.
Но то ли не узнал отец её голоса, то ли не слышал крика, – только не оглянулся, а лишь
быстрее погнал оленей.
Марина обхватила шею матери руками и зарыдала, завыла вместе с нею...
Мать царапала ногтями свое лицо, рвала волосы на голове, неистово кляла богов:
– Проклятые боги! Тьфу, тьфу на вас! Ничего вы не знаете про человека, как песец не
знает про капкан у привады1.
– Тьфу на вас, слепые вы! Не верю больше вам!
Потом сама испугалась своих слов. Начала молиться богам, обещала им самые большие
жертвы, если вернётся Иона.
И верила: должен вернуться муж, потому что осталась на чумовище любимая дочь, ни в
чем не повинная...
Двое суток лежали на чумовище Марина и её мать.
Иона не вернулся...
На третьи сутки проходил со своим стадом мимо того места Максим Ванукан.
Максим Ванукан – старый человек. Максим Ванукан знает старые обычаи. Он не
остановит своих оленей у «поганого места». Максим Ванукан не скажет приветливого слова
«поганой женщине», издыхающей на чумовище.
Но Максим Ванукан видит не одну, а двух женщин. Такого случая он не помнит и от
стариков не слыхал о чём-либо похожем. Минуту он раздумывает, потом решительно
поворачивает свою упряжку к лежащим на снегу женщинам.
– Амгэ?2 – спрашивает, остановив оленей.
Мать Марины знает обычаи тундры. Она, обессиленная, уже согласна принимать их, как
месть злых богов, хотя и не знает, за что. Она знает: ничем не провинилась перед мужем. Но
думает: провинилась в чём-то перед богами. И боги бросили на неё уголь из костра. Она
покорна воле богов. Она может ругать богов, может плевать на них, но она не осмелится
нарушить обычая, освященного тысячелетиями. Она кричит Максиму:
– Я – поганая. Ко мне не подходи! Девка не поганая. Девку отец зашиб. Девка осталась
со мной мёртвая. А после девка ожила. Девка – моя дочь Марина. Возьми мою девку себе.
Увези девку с собой. Моя судьба – издохнуть на чумовище. Ты увезешь девку с собой – это
будет её судьба.
– Иди! – сказал Максим Ванукан Марине.
– Не хочу! – кричит девочка.
Максим взял Марину в охапку и положил на свои сани.
Марина рванулась с саней...
Тогда взял Максим Ванукан веревку и привязал Марину к саням.
Плакала привязанная Марина, колотилась головой о сани. А мать Марины опять рвала на
себе волосы, ногтями царапала себе лицо. И слёзы смешивались с кровью на лице.
Максим Ванукан оставался глухим к этим воплям. Максим Ванукан знал своё дело: он
взял вожжу и хорей – шест, которым погоняют оленей, и поехал к стаду.
ЕЁ СУДЬБА
1
Марина три месяца болела после того, как подобрал её на чумовище Максим Ванукан.
Жена Ванукана ухаживала за Мариной, как за своим любимым ребёнком. И Марина
постепенно примирилась с потерей матери. Время и работа притупили её воспоминания о
страшном дне, когда она вместе с матерью была брошена на чумовище.
От пережитого глаза её стали покорными, как глаза оленя, а улыбка очень редко
появлялась на её лице... Она делала то, что заставляли делать её Максим или его жена.
Никогда ни о чём не просила она ни самого Максима, ни его жену. Никогда не спрашивала у
1 При ловле песцов капканами ставят сначала «приваду» – рыбу или мясо. Песец привыкает ходить к приваде,
есть её. Тогда к приваде ставят капкан.
2 Амгэ? – Что?
них ни про отца своего, ни про мать. Она примирилась с тем, что семья Максима – её семья.
И когда умерла старуха Ванукан, Марина молча заменила её как хозяйку. Ни Максим, ни его
сыновья не почувствовали поэтому отсутствия руки хозяйки, когда умерла старая Ванукан.
День за днём Марина всё больше и больше начинала интересоваться жизнью семьи
Максима. Стала расспрашивать о их роде, о том, как они жили, как промышляли, где
кочевали.
Особенно охотно расспрашивала она старшего сына Максима – Сергея –
тридцатилетнего крепкого весельчака, умевшего о каждом событии рассказывать непременно
смешно.
Сергею тоже нравилось разговаривать с Мариной. Ему всё хотелось, чтобы Марина
засмеялась звонко, весело, как умел он сам смеяться. Но Марина всегда только улыбалась. И
эта беззвучная улыбка Марины стала со временем ему особенно нужной, стала чем-то таким
необходимым, без чего человеку трудно жить.
Максим Ванукан уже много раз говорил Сергею:
– Надо тебе жену. Годы твои текут, как вода в реке. Старость подкрадывается, как лиса к
куропатке, и не оставишь ты после себя семьи.
– Не хочу жениться. Не хочу семью иметь с молодых годов, – упрямо твердил Сергей на
все доводы и угрозы отца.
Настойчив был Максим Ванукан, но настойчив был и сын Максима – Сергей. Старик
махнул в конце концов на сына рукой и стал наседать на младшего сына Ивана, когда тому
минуло восемнадцать лет.
– Тебе, Иван, жену в эту зиму подыщу, – сказал раз Максим, когда Марины не было в
чуме.
Иван зарделся, но ничего не ответил отцу. Летом Иван видел красивую Харьку Леткову и
с тех пор думал о Харьке как о своей жене. Да, восемнадцатилетний Иван не прочь был
жениться на тринадцатилетней Харьке Летковой. Он так и сказал отцу, потупя глаза:
– Хочу.
Но тут в разговор вмешался Сергей.
– Я тоже, отец, хочу жену иметь.
– Но-о!?
– Хочу.
– Вот как опять! То не хотел - не хотел, то опять захотел. Ну, то опять тоже ладно. Тебя
наперёд женю. Потом Ивана женю. Завтра утром и поеду жену тебе искать.
Но Сергей не хотел, чтобы отец искал для него жену. Он сказал отцу:
– Не надо ехать искать. Я хочу сделать женой Марину.
Максим раскрыл рот. Почесался. Молча выпил чашку чаю.
– Что скажешь, отец? – не удержался, наконец, Сергей.
– Что скажу?.. Нечего сказать. Род Ионы Выучея – не худой род. Надо будет тогда Ионе
весть послать, чтобы не подумал, что мы воруем у него девку.
– Иона не согласится – тогда как?
– Не знаю... Без согласия Ионы тоже нельзя.
– Я сам поеду искать Иону.
– Ладно. Поезжай сам.
Сергей объехал Большую и Малую Землю, побывал на Тиманской Земле – нигде и никто
не слыхал об Ионе. На Большой Земле говорили Сергею:
– На Малую Землю Иона подался.
На Малой Земле сказали:
– В Тиманскую, надо быть, откочевал.
А в Тиманской Земле сказали:
– Кочевал здесь с сыном...
Долго ездил Сергей по Тиманской Земле, но нашел-таки Иону.
Начал Сергей осторожно, издалека.
– Девка Марина у тебя есть?
– Была.
– Ныне где?
– Не знаю.
– Так... Не умерла?
– Не знаю.
– Так... Не слыхал?
– Нет.
– Так... Я слыхал...
Иона встрепенулся.
– Где слыхал? От кого? Где живёт?
Осторожно, обходя многие вопросы, но рассказал Сергей, что было на чумовище. Тогда и
Иона сказал:
– Я через шесть дней был на чумовище. Баба, видел, – издохла. Думал – ушла девка к
русским. Деревня близко тут, вишь ты. Ездил и в деревню. Спрашивал. Не видали, говорят. У
наших тоже спрашивал. Не видали, говорят. Все тундры объехал – её искал. Зачем весть
раньше не подали?
– Она не просила. Мы не догадались. Её тоже берегли, чтобы от других о тебе не
услыхала: больна была. Теперь здорова. Хорошо живет. За хозяйку в нашем чуме. Поедешь
смотреть?
– Поеду.
Иона чувствовал себя виноватым перед Мариной и только поэтому согласился выдать её
за Сергея.
Для Марины снова началась хорошая жизнь. Сергей старался помогать ей во всём, берёг
её.
Три года прожила Марина за Сергеем, как три дня. А через три года случилось
непоправимое. Случилось такое, что и в тундрах редко бывает. Сергея, караулившего в
осеннюю ночь оленей, загрызли волки.
Как это произошло, так и не могли узнать. То ли ружье подвело Сергея – осечку дало, то
ли иное что случилось, но от Сергея нашли остатки разодранной одежды да кости ног,
обутые в пимы, кости рук и кровь. Винтовка Сергея валялась среди костей.
Максим осмотрел винтовку.
– Стрелял, – сказал он Ивану и Марине, – стрелял... Ранил, видно, волка, и волк на него
бросился.
Так или не так это произошло – Марине не было от этого легче. Она собрала остатки
того, что было недавно её мужем, обливаясь слезами.
Весь день сидела она над останками мужа, а к ночи Максим и Иван отнесли её в чум.
Максим закопал кости Сергея в землю и рано утром на следующий день ушел от этого
места.
Через неделю Марина перестала плакать. Но смех и даже улыбку она утратила навсегда.
Стала смотреть на всё как-то безразлично. Ничто её не трогало, ко всему она была
равнодушна. И равнодушно она отнеслась к словам Максима, когда он сказал ей:
– Будешь женой Ивана.
Иван не хотел иметь такую невеселую жену, но не смел пойти против воли отца, против
обычая.
МОЛОДОЙ ПРОМЫШЛЕННИК
1
Семья и все имущество всегда с собой у кочевника ненца.
Со времен седой старины и до последних лет ненец не знал разлуки с членами своей
семьи. В роли разлучницы выступала только смерть. И ненцы твёрдо верили, что их
семейный уклад останется навсегда таким, как навсегда останется солнце светлым, а волк
жадным.
Но пришел великий Октябрь 1917 года, и ненец начал рвать стальные путы исконных,
извечных обычаев и устоев. Октябрь заставил ненца подумать, подумать и ещё раз подумать
над своей жизнью и сделать вывод:
– Разлука на время – польза для меня, для моего сына, для моей дочери.
И сыновья и дочери ненцев отлучились от семьи: ушли в школы...
Тяжела первая разлука для родителей, для ребёнка. Многие не выносили её: родители
приезжали в школы и увозили своих детей раньше срока. Многие дети упрямо рвались из
душных деревянных стен на просторы тундры.
На место ушедших, не вынесших разлуки с родными, приходили новые – более
настойчивые, более приспособленные. Возвращались и те, что не могли сразу осилить тоски
по родным просторам. И выдерживали дольше, чем в первый раз...
Так шли день за днём, год за годом.
2
Первые дни Степан всего дичился в школе. Всё ему не нравилось. Стены и потолок
давили его. Ночью в спальне нечем было дышать. И под одеялом (а не под оленьей шкурой)
было очень холодно. С кровати он часто падал...
Недели две он не разговаривал с учителем, хотя и говорил по-русски. Плохо ел. Не хотел
играть, когда играли ребята. Не смеялся, когда смеялись товарищи: он не понимал, как можно
смеяться, когда не видишь оленей, не чувствуешь просторов тундры... И только чтобы
утишить тоску, щемящую грудь, – только поэтому он слушал учителя, писал, рисовал.
Запоминать, впрочем, не старался. Не видел смысла в запоминании слов учителя, не нужных