возмужавшем юноше своего Шурика.
Вокруг стояли притихшие от волнения солдаты.
Тут же был и Демидов. Неожиданно он, расталкивая
товарищей, вышел из ленинской комнаты, пробежал по
коридору казармы. За ним хлопнули двери. Через минуту-
другую двери открылись, и в них показался Николай. В руках
у него была целая охапка только что срезанных белоснежных
астр.
Потеплели глаза солдат.
Ведь цветы — это было самое дорогое, что они могли
сейчас подарить матери.
ОГОНЕК
Отпуск выпал Сергею в декабре. Думал было на курорт
съездить, и путевку «горящую» ему уже подыскали, да все
обернулось иначе. Утром пришло письмо от матери. Вскрыл
его Сергей, забилось сердце тревожно и радостно. Приезжай,
пишет мать, стосковалась по тебе, мочи нет, а года мои старые,
недолго и до беды. А поглядеть на тебя страсть как хочется.
Отказался Сергей от путевки и на другой день уже
сидел в теплом купе дальневосточного скорого.
На четвертые сутки поздним вечером поезд подошел и
одинокому сибирскому разъезду. Скрипнули, запели на морозе
тормоза, хлынул клубами пар из приоткрытых дверей,
выглянули проводники из вагонов — пусто на заснеженном
перроне, лишь поземка крутит да ветер свистит. Зябко
вздрогнули вагоны, заныли студеные рельсы.
Ушел поезд.
Сергей поспешил к вокзалу. Вокзал маленький,
деревянный. Холодно в нем, пусто. Потрогал Сергей печь —
не топлена. Две тяжелые скамьи у стены, на высоких спинках
буквы вырезаны: «МПС». «Министерские, что ли?» —
усмехнулся Сергей и пошел искать дежурного. У дежурного,
худого, очкастого старика, с прокуренными усами, он узнал,
что попутные подводы на Черемушкино бывают только утром.
Случается, и вечерами кто заезжает, но сегодня вряд ли
дождешься — к ночи, надо думать, разыграется метель.
— А ты не кручинься, лейтенант. Переночуй у нас, —
радушно предложил дежурный. — Печку затопим, ужин мне
старуха принесет, как-нибудь ночь-то и скоротаем.
Ночевать Сергей отказался, решив про себя, что
десяток километров для него пустяки. Дорога ему знакома, а
метели он не боится.
Дежурный обиделся, осуждающе покачал головой,
провор чал что-то про себя насчет чересчур уж прыткой
молодежи. Провожая Сергея за дверь, сердито посоветовал:
— Уши у шапки завяжи. Форсить-то не перед кем. В
такую непогодь и волк в поле не выйдет.
Сначала Сергею шагалось легко. Дорога шла полем,
была хорошо накатана, ветер, взвизгивая, дул в спину и,
казалось, подгонял: торопись, мол, иначе замерзнешь.
Впереди зачернела громада леса. «Акуловский бор», —
подумал Сергей. Дальше, он знал, дорога пойдет кружить по
логам и увалам, а где-то там, за Волчьим логом, его родная
деревня Черемушкино.
В лесу стало вроде потише. Лишь изредка гулко
трещали мерзлые стволы пихт да шумно вздыхали вершины
сосен.
Неожиданно повалил снег. Он сразу ослепил Сергея,
завесил глаза густой, непроницаемой пеленой, засыпал дорогу.
Идти пришлось медленнее. Сергей с трудом нащупывал под
ногами плотный накат зимника. А дорога затейливо петляла то
вправо, то влево, огибая дремучие сосны, крутые обрывы
логов, иногда, казалось, поворачивала назад.
На одном из таких поворотов Сергей сбился с дороги.
Он упрямо пошел целиной, смутно догадываясь, что
находится где-то неподалеку от Волчьего лога. Но где, с какой
стороны?.. Вот если бы сейчас волшебным светом осветило
все вокруг, Сергей сразу же узнал бы где он находится. Ведь
здесь ему знакомы каждая тропинка, каждый взгорок, он еще
мальчишкой исходил эти лога и увалы вдоль и поперек...
Постепенно Сергей стал выбиваться из сил, пальцы ног
закоченели, студеный воздух обжигал легкие.
Лога сменялись увалами, лесные поляны —
непроходимой чащей векового бора. Иногда Сергей
останавливался, прислушивался: не потянет ли дымком, не
взлает ли где собака?
Взбираясь по обрыву, он оторвал ручку от чемодана.
Пришлось взять его под мышку. Поднявшись на взгорок,
Сергей решил передохнуть, собраться с мыслями. Он уже
подумывал о том, не остаться ли ему в лесу да у костра
переждать буран, как вдруг. . Показалось ему, что ли?
Словно крохотная звездочка, впереди слабо мерцал
огонек. Далеко ли, близко ли, трудно было разобрать, теплился
он последней искоркой в потухающем костре — живой,
единственный, домашний.
Сергей подхватил чемодан и бросился напрямик. Он
падал, чемодан выскальзывал из рук, рыхлый снег забивался
Сергею в рукава, за воротник. А огонек впереди все мерцал,
звал, манил...
Уже за самоваром, потягивая с блюдца душистый
малиновый чай, Сергей спросил у матери:
— Мама, чей это дом с краю деревни, у Волчьего лога?
Ведь я туда вышел на огонек.
Мать удивленно всплеснула руками:
— Неужто запамятовал? Да Анны Степановны дом,
учительницы твоей. Она у нас во всей деревне одна за полночь
сидит. Далеко ее огонек-то виден. Каждому светит.
БЕРЕЗКА
От Мартыновского до Талицы четыре километра. От
Талицы до Мартыновского — тоже четыре. Всего восемь
будет. Эго Димка так считает. И правильно считает. Ведь
ходит-то он туда и обратно. Каждый день. По восемь
километров. В школу. Вот уже пятый год ходит.
По обе стороны дороги поля раскинулись. Телефонные
провода над головой гудят. По обочинам донник растет. И ни
кустика, ни деревца вокруг.
Только в одном месте, как раз на полпути между
деревнями, стоит березка. Тоненькая, беленькая. Зимой она
под ветром клонится, будто Димке путь-дорогу указывает. Не
заблудись, мол, Димка, в буране! Весной — зеленая, кудрявая,
ласково шелестит, будто с добрым утром поздравляет. А вот
сейчас, осенью, сыплет березка Димке под ноги звонкие
монисты червонного золота. Ничего, мол, для друга не жалко.
Эх, березка, березка, веселая подружка! Привык к ней
Димка, родной она для него стала.
Идет Димка из школы, шлепает резиновыми сапогами
по размытой ночным дождем дороге, песню про космонавтов
напевает. Ту самую, в которой говорится, что на Марсе будут
яблони цвести. А что? И будут! Сегодня Димка во все верит.
Радостно Димке. Пятерку по русскому получил.
Машина Димку обогнала. Помахал ей Димка вслед
рукой. Давай, жми, шофер! Только смотри, вон там, у березки,
осторожней. Рытвина там большая. Застрянешь еще, чего
доброго.
Смотрит Димка: так и есть. Застряла машина,
забуксовала. Подергалась взад-вперед. Замерла на месте.
Мотор заглох. Выскочил из кабины шофер-солдат, вокруг
машины обошел, под колеса заглянул. Потом полез в кузов.
Спрыгнул на землю. А в руке — топор. К березке солдат
направился.
У Димки сердечко так и захолонуло.
— Дяденька! — закричал. — Постой, дяденька, не руби
березку!
Не слышит солдат. Топором замахнулся.
Припустил Димка что есть мочи, кричит на бегу:
— Дядя-а! Дяденька!..
Подбежал к солдату. Тот смотрит на Димку. Глаза у
солдата сердитые. И лицо усталое.
— Ну, чего тебе? — говорит.
А Димка чуть не плачет:
— Дяденька, не трогай березку. Она же маленькая...
— Сам вижу, что маленькая, самому жалко, — говорит
солдат. — Да видишь, машина буксует. Надо что-нибудь под
колеса подложить.
А сам улыбается так, вроде провинился в чем.
Осмелел Димка.
— Давайте я в деревню за трактором сбегаю.
— Еще чего выдумал! Пока ты бегаешь, время уйдет. Я
и так опаздываю.
— Тогда... — Димка оглянулся вокруг. — Тогда я
камней натаскаю, рытвину завалим. Вон камни, недалеко. Их
весной сюда привезли. Дорогу хотели ремонтировать... Да вы
не беспокойтесь, я мигом.
Солдат не успел ничего ответить. Димка уже несся по
обочине. Схватил два камня, вернулся. Глаза сияют.
— Куда бросать? — спрашивает.
Солдат махнул рукой и тоже пошел за камнями. Вдвоем
они быстро натаскали целую кучу, навалили под задние
колеса.
Вышла из рытвины машина.
Сидит солдат в кабине. Ничего, вроде доволен и не
хмурится больше.
— Тебе далеко? — это он у Димки спрашивает.
— Да нет. Вон, на том взгорке, деревня. Вон, справа от
дороги.
— Садись, что ли. Подвезу.
Уселся Димка рядом с шофером. Ходко бежит машина.
Крепко лежат на баранке сильные солдатские руки.
Въехали на взгорок. Вот и поворот на Мартыновское.
Остановил солдат машину. Димка спрыгнул на землю.
— До свидания, дяденька!
— До свидания, — сказал солдат. Помолчал.
Улыбнулся застенчиво. — Спасибо тебе, паренек.
Машина тронулась и покатила под гору. А Димка
остался на обочине. Стоял. Раздумывал. Странный какой-то
солдат. Сначала сердился, березку хотел срубить. Потом
спасибо сказал.
А за что?..
ВЧЕРАШНЯЯ ЛЫЖНЯ
Затвердевшая, синеватая двойная лыжня пересекает
поле, наворачивает к ельнику и теряется, бесследно исчезает в
нем. За частой гребенкой молодого ельника высятся мачтовые
сосны, а рядом с ними, на полянах, раскинули свои пышные
кроны кряжистые дубы.
Лейтенант Петраков идет по своей вчерашней лыжне, а
глаза его неотрывно смотрят на соседнюю, что тонкой стрелой
пролегла рядом. Аккуратная, не размашистая лыжня. Видно,
проторили ее не мужские ноги.
Елочки обступают лейтенанта со всех сторон,
доверчиво трогают его ветвями, точно просят остановиться,
полюбоваться ими. И право, есть на что поглядеть. Каждая
елочка — будто снегурочка в снежном пуховом наряде.
Дальше, дальше... Вот орешник согнулся под тяжестью
снежной шапки. Чистой бронзой отливают стройные сосновые
стволы Прижалась к березе озябшая рябина, ярко рдеют ее
стылые гроздья.
Еще дальше... Виден пологий склон оврага, по нему
неровной строчкой протянулся заячий след.
Вот здесь, у старой березы, они расстались. Здесь вчера
наговорили они друг другу много горьких, обидных,
запальчивых слов.
Отсюда ее лыжня свернула в сторону, на просеку,
ведущую к окраине города.
Лейтенант остановился и долго смотрит на свою
вчерашнюю лыжню, осиротевшую, одинокую.
Он будет приходить сюда каждый день. Будет ждать ее,
чтобы сказать:
— Прости. Я был неправ.
Ведь она вернется, правда?
ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ
Вера проводила его до проходной.
— Так ты обязательно приходи, — еще раз напомнила
она. — Уж очень хочется, чтобы этот день был особенным,
праздничным. Ведь в жизни раз бывает восемнадцать лет...
Знаешь, я хотела пригласить всех, всех своих подружек. Да
только мама сердится. Опять, говорит, придется стулья у
соседей занимать, да и шумно очень.
Николай твердо обещал прийти.
С тем и расстались.
Разговор этот происходил в прошлую субботу, неделю
назад. Сегодня у Веры день рождения. А Николай, как на зло,
назначен в наряд, дневальным по роте. Вот незадача-то! Сразу
сказать командиру постеснялся, а теперь вот мучайся,
переживай.
Солдаты готовились к увольнению в город: подшивали
свежие подворотнички, гладили мундиры, чистили сапоги.
Николай с завистью смотрел на них, а на сердце у него кошки
скребли.
Подошел рядовой Сотников, лучший друг Николая,
шутливо толкнул его плечом:
— Чего надулся? О будущей теще, что ль, задумался!
— Иди ты... знаешь куда? — огрызнулся Николай.
— Знаю. В город. В кино. Вот они — два билета.
Николай вздохнул.
— Ну, правда, Коля, может, случилось что? —
участливо, вполголоса опросил Сотников.
— У Веры сегодня день рождения. А я — сам видишь...
— Николай отвернулся, в горле у него перехватило.
— Да-а, — протянул Сотников. — Худо, брат. А она,
значит, даже и не знает, что ты в наряде?
— Нет... Слушай, Петька, друг. Забеги к ней,
предупреди, а?
— Вообще-то... это, конечно, можно, — как-то сразу
потускнел Сотников. — А где она живет?
— На Заветной, 25. За радиозаводом.
Сотников прикинул в уме, покачал головой.
— Не успею. Не по пути мне. Да и далеко очень. Ты уж
извини, пожалуйста. — Он виновато развел руками.
Николай зло чертыхнулся. «Тоже мне, друг называется,
— в сердцах подумал он. — Ну, погоди, Петька...»
Мимо проходил ефрейтор Кандыба. Николай — к нему.
— Слушай, друг...
Кандыба внимательно выслушал его, записал адрес,
потом зачем-то посмотрел на часы, еще раз переспросил адрес
и, наконец, вымолвил.
— Не можу, братику. Никак не можу. Дило есть.
Николай бросился к сержанту Семенову — он как раз
наводил глянец на сапоги, потом к рядовому Топырину, к
Завадскому, Рулеву... Все его участливо выслушивали,
спрашивали адрес, и все ссылались на какие-нибудь
неотложные дела, на чрезвычайную занятость в городе именно
в сегодняшний вечер.
Раздосадованный, разочаровавшийся в лучших
друзьях, Николай заступил на пост, отстоял свою смену и лег
отдыхать. Ему не спалось. Тяжелые думы ворочались в его
голове, было обидно за себя, за Веру, за друзей. Может быть,
бывших друзей...
Ранним утром телефонный звонок вызвал его на КПП.
«Вера пришла» — с похолодевшим сердцем догадался
Николай. Он бежал к КПП, с тревогой думая о том, что его
сейчас ожидает.
Дежурный сержант выпустил его за ворота. За ними, у
забора, стояла Вера. Глаза ее смеялись.
— Что же ты натворил, отчаянная твоя головушка!
У Николая упало сердце.
— Мама так и сказала, чтобы я отругала тебя. Разве так
можно? Три раза за стульями к соседям бегали, за посудой.
— А что... что случилось?
— Да ничего не случилось, дурной ты мой. Просто
гостей вчера у нас было много. Все твои друзья приехали.
Шесть человек. А ребята какие хорошие! Один даже цветы
принес. И где только он достал их зимой?
Николай встрепенулся.
— Как где? Солдаты — они, знаешь, какие? Они все
могут! Они, если надо, за друга в огонь и в воду. Это же
солдаты, понимаешь?
— Понимаю, — тихо сказала Вера.
ВЕСЕННЯЯ СКАЗКА
Ранним погожим утром бежал по лесу веселый и
быстрый Ручей. Бежал, бурлил, пенился, говорливой трелью
рассыпался на поворотах, подгонял сам себя:
— Скорей, скорей!
Скорей туда, на синий простор, на широкую равнину,
где спокойно и величаво несет свои могучие воды Большая
Река, где ветру приволье, где даль на полсвета раскинулась, а в
небе, как белые лебеди, плывут и плывут облака...
Дятел стучал на старой осине. Гремел птичий хор.
Набухали, набирались силенок березовые почки. А по стволу
совсем еще молодой березки, надломленной зимней вьюгой,
словно слезы, катились капли сока.
Робкий Подснежник выглянул из-под вороха сухих
прошлогодних листьев, огляделся вокруг: тепло ли, солнечно
ли? Не пора ли распускать лепестки?
На всякий случай спросил:
— Пора?
— Пора! Пора! — прокричал ему Старый Грач,
пролетая над лесом к деревне, где на ветлах уже хлопотали его