всех их...
– Да... Нелегко это будет, Макора, – осторожно сказал Митя, встал и зашагал по комнате.
Половицы поскрипывали – Митя потяжелел за последнее время, стал похожим на своего
дядю. Макора следила за ним, притихшая, настороженная. Когда он остановился, она
выжидательно встала. Митя протянул ей руку.
– Если потребуется поддержка, можешь всегда надеяться...
Она постепенно успокоилась, захлопотала вокруг стола.
– Да ты раздевайся, Митенька. Видишь, сколь внимательная хозяйка, даже забыла
предложить гостю раздеться...
– Гостю... Скажешь тоже...
– Гость не гость, а самый родной человек, – выпалила Макора с таким жаром, что Митя
смущенно заморгал. Разделся, сел к столу, с удовольствием потянул крепкий чай из кружки.
– Стаканов-то у меня нет, – извинилась Макора, подвигая ему эту вместительную
посудину.
– Ты что оправдываешься, – улыбнулся Митя. – В нашем лесном краю не так просто
достать стакан.
Попивая чаек, он рассказал Макоре, о чем беседовал сегодня с Пашей Пластининым.
– Надо ребят подживить. Думаю с неделю тут пробыть, попробуем, как и что. Ты уж не
спускай с них потом глаз. Мало ли какие заминки, чтоб не расхолодились... Пойдёт?
– У меня теперь, Митенька, всё пойдет. Сердце окрылилось.
Он шутливо погрозил пальцем.
– Ну-ну, ты не очень зазнавайся. Всё впереди.
– Да, – вздохнула Макора, а глаза у неё горели. – Было бы что кпереди... Хоть уголек
тлеет, а всё же светится...
В эту ночь Макора уснула крепко, как давным-давно не спала. Утром чуть свет побежала
в делянку. Там ещё было тихо. Лишь в дальнем углу квартала одиноко шуршала пила. Сердце
у Макоры екнуло – ведь это Егор. Может, сейчас и пришел тот решительный миг, который
повернет всё?
4
Егор привычным жестом смахнул со лба капли пота, распрямил плечи, посмотрел на
бледный серпик месяца, зацепившийся, за верхушку сосны. Недавно народился, погода,
значит, постоит хорошая. Он усмехнулся, вспомнив, как Митя учил его различать
(безошибочно молодой или ущербный месяц. Приставь к его концам палец, и если получится
буква Р, значит, молодой, родился недавно, растет. А ежели получится буква У, значит,
ущербный, убывает. Придумают же люди! И забавно и толково.
За спиной послышался шум шагов. Кто бы в такую рань? Егор обернулся. По немятому
снегу шагала женщина. В потемках Егор лица различить не мог.
– Доброе утро, Егор Павлович, – услышал он голос Макоры.
Её-то уж никак не ожидал встретить здесь спозаранок. «Да ведь она нынче профсоюзной
начальницей стала, соревнованьем заведует, – вспомнил он. – Меня, наверно, втягивать
пришла в соревновательство».
– Здравствуешь, Макора Тихоновна. Рано ты встаешь. Да и в лес одна прикатила. Не
боишься?
– Кто треску боится, тот в лес не пойдёт, – ответила она тем наигранным тоном, каким
нередко скрывают свое волнение. – Волки от нашего шуму-гаму давно убежали, а медведя...
Вот одного встретила, да он, наверно, не кусается... ручной стал...
– Язычок же у тебя, Макора. Топор бы мне такой, десять кубов нарубил бы в день, ей-
богу...
«Ну вот, никакого серьезного разговора и не выйдет, побалагурим так и конец», – с
горечью подумала Макора. Она переменила тон.
– Я к вам по делу, Егор Павлович, – произнесла она, покусывая губы.
– По делу, так слушаю. Что скажете?
– Мы бригаду молодёжную создали. Она по методу Чуренкова решила работать... Так
вот... так вот...
А что «так вот», Макора наскоро придумать не могла. Егор добродушно улыбался, глядя,
как она теребит зеленую рукавичку.
– Вроде и меня в эту бригаду захотели втянуть?
– Вот правда! – обрадовалась Макора неожиданной подсказке. – Мы думаем, что вы нам
поможете... Мы вас бригадиром поставим...
– Благодарствую за честь!
Он даже поклонился.
– Только я уж не молодежь... Играть мне не пристало...
– Какая же это игра! – обидчиво воскликнула Макора. – Дело серьёзное...
Она стала объяснять суть метода организации труда, применяемого Чуренковым.
Говорила горячо, но сбивчиво, потому что и сама ещё не очень понимала, что и как. Егор
слушал, опершись локтем о ствол сосны, чуть сдвинув на лоб шапку.
– М-да, дело важное, – сказал он с легкой насмешкой. Макора этой насмешки не уловила
и с увлечением повторяла:
– Очень, очень важное, Егор...
А он наклонился, вынул топор из бревна, привычно глянул на острие, тронув его
легонько пальцем и с размаху всадил топор в ствол дерева.
– Мне нечего встреваться в эту затею, Макора Тихоновна, – сказал он, обернувшись. – Я
уж один, в усторонье...
Макоре хотелось сказать Егору, что он неправ, что добиться настоящего успеха можно
только коллективно, а не в одиночку. Но он уже не слушал, захваченный работой. Она
шагнула в сторону, оберегаясь от щеп, брызгавших из-под топора, постояла, невольно
любуясь ловкостью и силой ударов. А сама думала: «Ты всё такой же отсталый, Егор...
Неужели таким и останешься?»
Обратным путем в поселок Макора шла по делянкам, мимо работающих лесорубов. Они
её окликали, здоровались, заговаривали. Она отвечала рассеянно, погруженная в свою думу.
Неужели он такой заскорузлый собственник и единоличник? Егор, Егор! Как бы тебе открыть
глаза? А кто будет открывать? Ты, Макора? Тоже мне открывательница... Она стала
уничижать себя за свою нерешительность, безрукость и отсталость... Да, да, отсталость.
Потому что глупа... глупа... глупа...
Макора села на пенёк и заплакала...
– Эгей! Член рабочкома в горьких слезах...
Из-за ёлки показался Синяков.
Глава вторая
„КАКАЯ ОНА ТАКАЯ - КОММУНИЗМА?"
1
Собрание было назначено в том же бараке, где когда-то судили Бережного. Он вспомнил
об этом, пробираясь между скамей, заполненных лесорубами. Места были в первых рядах, но
Егор не захотел туда. На виду у всех сидеть? Оборони бог... Вот Ваське Белому там в самую
пору, пущай покрасуется, он это любит. Забравшись в угол за печку, Егор с усмешкой
наблюдал, как Васька Белый, действуя острыми локтями, назойливо стремился пробиться
вперёд среди стоящих в проходе. И ведь пробился! Сел на первую скамью, снял шапку,
расправил усёнки и принял горделивую позу, изображая на лице важность и солидность.
Ещё до начала собрания в бараке сделалось так душно и дымно, что становилось трудно
дышать.
– Граждане, куренье прекратите! – громко крикнул Иван Иванович из переднего угла. –
Ишь, густота какая...
Он помахал рукой в воздухе. Навстречу ему протянулась другая рука, с шапкой.
Опустила шапку, та упала на колени соседу.
– Не столь ещё густо, – сказал шутник. – Шапка не держится...
– Можно курить, раз шапка не держится, – засмеялись кругом. Многие вынули из
рукавов спрятанные было цигарки. Иван Иванович махнул рукой и сел на место.
– Им, табакососам, в привычку, – сказала женщина у стены.
– Вытолкать надо всех курителей, – поддержала её другая.
– Бойка! Хочет одна остаться, одна за нас все дела решить...
Смех.
– Сегодня вроде ещё не восьмое марта...
Смех.
И внушительный, строгий возглас:
– Хватит балясничать! Дышать нечем. Хоть бы двери открыли...
Распахнули дверь в сени. Стало свежее. По ногам пошла волна холода. Некоторые
закашляли.
– Простудить, что ли, хотят? Закройте...
Дверь прикрыли, но оставили щель. Чистый воздух хоть понемногу, но поступал в
переполненный барак.
Зазвонил колокольчик. У стола появились Синяков и директор леспромхоза Сёмушин.
Иван Иванович, жмурясь от непривычного света лампы-молнии, объявил собрание
открытым. Помолчал, достал из кармана карандаш, повертел его, засунул за ухо, покосился
на директора.
– У кого предложенье будет президиум избрать?
Никто не подымал руки, не подавал голоса. Иван Иванович, загораживая бьющий в лицо
свет от лампы широкой ладонью, обвел всех глазами. Все молчали. Он оглянулся назад и,
увидев в углу Пашу Пластинина, закричал:
– Ты что, Пашка, забыл, что ли? Ведь у тебя предложенье о президиуме-то...
Паша схватился за голову – вот подкузьмил! Он с трудом пробрался через сидящих на
полу к столу.
– Предлагаю, товарищи, избрать президиум из десяти человек.
Иван Иванович спросил:
– Хватит?
Ему ответили от дверей:
– Шибко много. Чего они робить будут?
– Дело найдется, – отрезал Иван Иванович. – Давай, Паша, говори кого.
Егор, услышав свою фамилию, не поверил ушам. Он в темноте за печкой густо
покраснел. «Чего они выдумали? Срамить меня, что ли?»
Когда список был зачитан до конца, Иван Иванович спросил:
– Голосовать?
– Голосуй, – ответили ему, – подходящие...
Кто-то от двери добавил:
– Васьки Белого нет, не полон список...
Лесорубы засмеялись и захлопали. Васька Белый хлопал усерднее всех.
– Выбранные, займите места, – сказал Иван Иванович и облегченно вздохнул: он передал
председательствование Синякову.
Избранные в президиум, смущенно оглядываясь, будто не веря, что в самом деле их
избрали, стали один по одному подниматься с мест и пробираться к столу. Егор несколько раз
вставал и опять садился, не в состоянии перебороть неловкость. Он не понимал, за какую-
такую заслугу выпала ему эта честь, небывалая и нежданная. Синяков, улыбаясь в усы,
глядел на него. Он понял Егорове состояние. Решил помочь.
– Бережной, ты задерживаешь собрание, – сказал он, стараясь придать голосу строгость.
Егор, готовый провалиться сквозь землю, пошел к столу. Табуретки не хватило. Он
растерянно поискал её глазами, не нашел и сел прямо на пол. Хорошо, что никто этого не
заметил.
Собрание шло своим чередом. С докладом выступал директор леспромхоза Семушин.
Егор стал слушать и незаметно-незаметно задремал. Очнулся будто от укола. Директор
назвал его имя.
– На вашем лесопункте у него самая высокая выработка, – говорил директор. – Да и не
только на вашем. Во всём леспромхозе некому с ним потягаться. Не день, не два, а с самого
начала сезона он ломит, как медведь... Ты прости меня, товарищ Бережной, за грубоватое
сравнение. – Директор полуобернулся в сторону, где сидел Егор. – Как настоящий медведь.
Столько наломал, другому бы на три сезона хватило. Поэтому дирекция считает
необходимым отметить ударный труд товарища Бережного, выдав ему в награду денежную
премию.
Семушин опять обернулся к столу президиума, но не найдя за ним Егора, остановился с
разведенными руками, недоуменно пожимая плечами.
– Да вот он! Вон сидит на полу, – крикнул Васька Белый. – Ты чего не откликаешься,
Егорко? Встань-ко да благодари директора. Мы с тобой, парень, вместе робили...
Взрыв смеха потряс барак. Совершенно потерянный, Егор встал, неуклюже, почему-то
боком, приблизился к директору, словно во сне принял протянутый конверт и, в
растерянности не пожав директорской руки, заспешил на свое место.
– Ошалел от почестей, – расслышал он сквозь шум возглас от двери.
2
В пилоставне жарко. Печурка, устроенная из железной бочки, пышет раскаленными до
бордового цвета боками. Лесорубы в одних рубахах, босые сидят на скамьях, расставленных
вдоль стен. Они млеют от жары, наслаждаясь ею, и всё подбрасывают, всё подбрасывают в
печку дров. Егор Бережной снял и рубаху, склонился над пилой, похожий на статую. Мягкий
шум напилков в руках точильщиков сливается с яростным гудением печки. У самой двери на
груде поленьев пристроился Васька Белый. Он точит пилу сосредоточенно, с великим
усердием. Его редкая бороденка мокра от поту. Время от времени он вытирает лоснящийся
лоб подолом рубахи. Васька первый не выдерживает, бросает пилу, захлопывает дверку
печки.
– Хватит! Зажарили совсем. В аду у чертей и то прохладнее...
– А тебе там случалось бывать?
– Ну-ко, не случалось! И на сковороде сиживал, не то что...
– Добро?
– Еще как! Час посидишь – три часа от тебя пар идёт.
– Бывалый же ты, Васька, мужик, – говорит Егор, отложив выточенную пилу. – Дай-ко
мне твою заслуженную, подправлю малость.
Васька с готовностью подает свою пилу. Егор осматривает её зубья, заточенные так и сяк,
проверяет развод, крутит головой.
– Здорово ты её развел и выточил! Мастак.
– Да ведь кто точил-то, Васька Белый! Ещё бы...
Бережной правит развод Васькиной пилы и нахваливает, нахваливает Васькино
мастерство. В пилоставню заходят ещё лесорубы, ухают, охваченные теплом, раздеваются.
– А ты что именинником сидишь? – спрашивают они Ваську.
– Да у него полный коммунизм наступил: сиди да считай тараканов.
– Коммунизм-то у него кособокий получается, по правилу, они будут робить, а я буду
есть.
– И верно, ребята, добро при коммунизме, ничего не делай, хошь – на печи валяйся, хошь
– иди в казёнку. Пей, сколько твоей душеньке угодно. В лавку пришел – бери, чего надо:
масла так масла, керосину так и керосину. Пиджак захотел новый справить – нет отказу.
Сапоги поистрепались – бери новые..
Егор слушал-слушал эту болтовню и думал: «Эк ведь чешут языки. Может ли такое быть
– все разбогатеют, никто ничего делать не захочет. А где богатство возьмется? Манна
господня только в Платонидиной сказке бывает».
Егор передал Ваське выточенную пилу, натянул рубаху, пригладил пятерней волосы.
– Никто не знает, какая она такая коммунизма, – сказал он – Может, вовсе и никакой не
появится...
– Раз знающие люди говорят, нам сумлеваться не приходится.
– Ты знающий, так поясни.
– Что я? Я беспартийный... Пущай партийные поясняют...
– Вон Пластинина спросим, он – комсомол, должен знать.
Паша только что зашел в пилоставню, он не слышал разговора. Жмурился от света,
снимая ватник.
– Что в бане у вас, хоть пару поддавай...
– Поддай-ка, поддай пару вон Егору Бережному. Он в коммунизму не верит, говорит,
неизвестно, какая она получится. Как там в книжках-то ваших, партейных, сказано?
Паша смущен и общим вниманием, и трудностью вопроса. Он берет с полочки
напильник, ищет себе место на скамье. Лесорубы теснятся, освобождая ему конец скамьи.
– Коммунизм известно какой будет, – Паша старается говорить авторитетно. – Без
буржуев и кулаков, одни трудящиеся. Всё общее, и нет эксплуатации. Вот и коммунизм...
– Так, лонятно. А лес рубить, к примеру, кому придется?
– Доживешь – будешь и ты лес рубить...
– Эко! – разочарованно всплеснул руками Васька Белый. – А сказывали, робить никого не
заставят, один отдых, сиди да ешь...
– Не удастся, выходит, тебе полегостайничать, Вася, – захохотали лесорубы.
– А насчет чекушки? Будут подносить чекушку бесплатно или нет? Объясни...
– Глупости нечего объяснять, – рассердился Паша. – Кто о чекушке думает, тому не до
коммунизма. Какой коммунизм будет, мне трудно объяснить, я там не был. У меня есть
книжка, в ней про это сказано. Ежели хотите слушать, принесу прочитаю.
– Послушали бы, оно занятно.
Паша сунул пилу под скамью и, не одеваясь, побежал в свой барак. Вернулся
запыхавшийся, с книжкой в руках. Сел на чурбак и стал читать. Перестали шуметь напилки.
Лесорубы закурили. Свет лампы поубавился в густом облаке сизого табачного дыма.
Слушали, не прерывая, шикали на тех, кто пытался разговаривать. Брошюрка была
простенькая, короткая. Паша прочитал её быстро. В ней о коммунизме говорилось в общих
словах и возвышенных тонах. «Коммунизм – это такое общество, где не будет эксплуатации